Ник Перумов - Череп на рукаве

— Здравствуйте, Пауль. Что вы можете рассказать нашим зрителям об операции в этой деревне? Как развивались события?..

— Как только мы получили сигнал, что в этом районе имеют место нападения на мирных поселенцев, мы немедленно отправились на место. Ведь лемуры, они настолько коварны, что способны притворяться слабыми и беззащитными. Но это только маска. На самом же деле они беспощадные людоеды. Некоторые из несчастных поселенцев были почти что съедены заживо!

— Какой ужас! Но что же было дальше?

— Мы прибыли вот сюда… к деревне. Начали прочёсывать. Находили повсюду убитых, растерзанных людей…

(В кадре — обезглавленный труп. Грудь, руки, бедра — всё превращено в кровавую массу. Кажется, что видны даже кости.)

— Просим прощения у наших зрителей, что вынуждены показывать это. Но такова суровая правда! И мы должны знать её, чтобы ещё крепче сплотиться вокруг нашего обожаемого Императора, Его Величества кайзера, потому что только единство может помочь нам, людям, отстоять то, что нам принадлежит по праву!.. Простите меня, Пауль, я… Так что же было дальше?

— Мы прочёсывали деревню. Нашли немало живых. Наши колонисты отстреливались. До последнего патрона…

(Снова смена кадра. Оконный проём, стёкла выбиты, рама выломана. Бессильно свесилось через подоконник человеческое тело. Внизу, под окном, лежит выпавшее из рук ружьё. Камера наезжает, и зритель видит несколько стреляных гильз в траве).

— Они отстреливались до последнего патрона. И многие смогли продержаться до того, как подошли мы. Многих мы спасли…

(Толпа десантников вперемешку с гражданскими. Люди страшно возбуждены, какая-то девушка рыдает, обнимая солдата, пожилая женщина, плача, гладит другого десантника по щеке, словно сына, суровый немолодой мужчина хлопает третьего по плечу. Четвёртый солдат держит на руках сразу двоих детей, мальчика и девочку. Дети радостно смеются.)

— Но многие наши сограждане, увы, погибли. Мы не могли успеть раньше…

— Но как же так? Где же был гарнизон планеты, вправе спросить наши законопослушные налогоплательщики, неужели он ничего не смог сделать?..

— Не говорите так о гарнизоне. Ребята дрались героически. Но что делать, если их на всю планету — лишь два усиленных взвода? Они спасали всех, кого только могли. И они спасли. Несколько тысяч человек. Они сражались, как настоящие львы. Но их было слишком мало. Ведь в этом-то и заключается коварство лемуров — десятилетиями они усыпляли нашу бдительность, притворяясь чуть ли не нашими друзьями, и мы не держали больших сил на Зете-пять.

— Как же протекал бой? Что вы имеете право нам рассказать, не нарушая, само собой, режима секретности?

— Лемуры напали на нас, когда мы выводили спасённых людей к ожидающим их транспортным средствам. Засыпали стрелами, камнями, копьями… пытались опутать сетями, поймать в ловушки… мы ответили им огнём. На уничтожение!

(Крупно — дюжина лемурьих тел, в беспорядке набросанных возле какого-то дома. У иных оторваны головы, у других — руки или ноги.)

— Мы стреляли и стреляли, пока у нас не раскалились стволы. Но они всё лезли и лезли. Дикари, наверное, накурились какой-нибудь дряни или наелись ядовитых грибов… Но, конечно, разве они могли устоять против нас? Мы смели их, как букашек. Людям на Зете-пять больше ничто не угрожает. Отныне тут будет сильный гарнизон. А мы, люди, должны быть бдительны!

— Благодарю вас, Пауль. Соотечественники! Впервые человечеству довелось столкнуться с таким врагом. Впервые мы сошлись в бою с Чужими. Не мы первые пролили их кровь. Они, они нанесли первый удар, подлый и коварный. Но мы встретили их нашим мужеством, нашей сплочённостью, нашей верностью, самими нашими жизнями! И мы отразили натиск. Зета-пять наша! И навечно останется таковой! А теперь, в честь славного успеха наших Вооружённых сил — троекратное «зигхайль!»…

(Вступает музыка «Хорста Весселя».)

— А теперь к другим новостям нашей Великой Империи…

(Заставка — кружащаяся трёхмерная карта околосолнечного пространства. Звучит торжественная «Стража на Рейне».)

24

Как известно, чем дальше в лес, тем толще партизаны. Короткий отпуск закончился, и господин штабс-вахмистр вновь вернулся к своему обычному настроению. И наша жизнь тоже вошла в привычную колею. Муштра, занятия, тесты. Тесты, занятия, муштра. Свои награды мы сдали на «гарантированное хранение», а взамен нашили на боевые комбинезоны соответствующие колодочки.

Мы приняли присягу. Я поклялся верно служить Империи. Говорят, что подобные слова ничего не могут значить. Империя — враг; присяга врагу — не более чем военная хитрость.

Но для меня это не так. Я ненавижу эти знамёна, тщательно выполненные реплики со знамён, под которыми другие солдаты, тоже одетые в Feldgrau, выжгли всю Европу, а их союзники — добрую половину Азии. Я слишком хорошо знаю о том, что творилось во имя этих знамён. Но я поклялся им служить. И дороги назад теперь нет. Впрочем, я знал это с самого начала, едва переступив порог вербовочного центра. Не знал я лишь одного — что мне будет настолько тяжело и горько, когда мне придётся опуститься на одно колено перед знаменем с одноглавым римским орлом и поцеловать его шёлк. Я так и не заставил себя коснуться его губами.

Теперь мы все сделались «господами рядовыми и обер-ефрейторами действительной службы». Переформирование и доукомплектование «Танненберга» завершилось. Батальон был готов к бою. Оставалось только ждать, куда нас пошлёт военная судьба, — почему-то после Кримменсхольма и Ингельсберга никто уже не сомневался, что война на пороге.

Жизнь вновь входила в обычную, будничную колею. Моё отделение приняло нового рекрута, присланного с последним пополнением, и по сравнению с этим заморышем даже Раздва-кряк выглядел удалым молодцом-десантником. Недолго думая, я поручил рекрута ему, пообещав спросить нормативы с обоих.

По выходным, за исключением дежурств по части или когда случались учебные тревоги, я ходил в городок. Я нашёл себе новую подружку, Мари, приятельницу Гилви, и отсиживался у неё, аккуратно проставляя крестики и галочки в соответствующих квадратиках серо-голубого «листка по учёту…». Мари, в отличие от Гилви, моему отсутствию специфического интереса к ней откровенно радовалась, старалась во всём угодить, тоже поила чаем, угощала печеньем собственного изготовления и не мешала.

С Гилви я встретился пару раз, просто поболтать, «на нейтральной территории». Это было неплохо, но как-то раз я заметил её на «Невском» под руку с каким-то лощёным штабным обер-лейтенантом, и отчего-то продолжать наши с ней беседы мне совершенно расхотелось. Неужто я её стал ревновать? Ревновать «подружку», феечку, в просторечии — солдатскую шлюху, подстилку, если не сказать ещё и некое иное слово на вторую букву алфавита?..