Сьюзен (Сюзанн) Коллинз - Рождение огня
Мы стоим и ждём появления остальных членов нашей команды, но когда двери лифта открываются, из кабины выходит один только Хеймитч.
— Вы бы видели, что за кавардак там сейчас творится. Дурдом на свободе. Никто и шагу не смог ступить — всех разослали по домам, и даже отменили телевизионный обзор сегодняшних интервью.
Мы с Питом летим к окну и пытаемся разобраться в сумятице, царящей на улицах глубоко внизу под нами.
— Что они там кричат? — спрашивает Пит. — Требуют от президента остановить игры?
— Я думаю, что они сами не знают, чего им требовать. Раньше ведь такого никогда не случалось. От одной только идеи в чём-то не согласиться с властями у здешнего народа шарики за ролики заезжают, — говорит Хеймитч. — Но Сноу ни за что не согласится отменить Игры, это вы, конечно, и сами прекрасно понимаете.
Ещё как понимаю. Само собой, президент на попятную не пойдёт. Для него теперь единственный выход — нанести ответный удар, причём сокрушительной силы.
— Остальные — они точно пошли домой? — переспрашиваю я.
— А куда им было деваться — приказ есть приказ. Не знаю, насколько им повезёт пробраться невредимыми сквозь всю эту расходившуюся чернь на улицах.
— Значит, мы больше никогда не увидим Эффи, — грустнеет Пит. В прошлом году в утро начала Игр она не появлялась. — Передай ей нашу благодарность.
— И не просто буркни пару слов, а скажи что-нибудь такое-эдакое, особенное. Это же Эффи, в конце концов, — вставляю я. — Скажи, что мы безмерно ценим её, что она — лучшая сопроводительница, какая вообще когда-либо рождалась на свет, скажи… скажи, что мы любим её и не забудем до конца наших дней.
Некоторое время мы стоим в молчании, оттягивая неизбежное. Наконец, Хеймитч решается произнести:
— Ну что ж… Думаю, пора и нам попрощаться друг с другом.
— Какие будут последние наставления? — спрашивает Пит.
— Постарайтесь выжить, — мрачно отвечает Хеймитч. Похоже, что это теперь у нас такая приватная шутка. С бородой. Он быстро обнимает каждого из нас, и сразу видно — это всё, на что у него хватает сил.
— Марш в постель. Вам надо как следует отдохнуть.
Мне бы так много всего хотелось сказать Хеймитчу, да только он и так всё это знает, что там ещё говорить… К тому же в горле такой ком засел, что я всё равно не смогу выдавить из себя ничего путного. Поэтому в который уже раз я взваливаю разговоры на Пита.
— Береги себя, Хеймитч, — говорит Пит.
Мы идём через комнату, но у самой двери нас останавливает голос Хеймитча:
— Кэтнисс, когда ты будешь на арене… — начинает он и останавливается. На лице у него появляется гримаса, которая наводит на мысль, что я уже успела его в чём-то разочаровать.
— То что? — насторожённо спрашиваю я.
— Помни, кто твой истинный враг, — заканчивает Хеймитч. — Вот и всё. Теперь проваливайте.
Мы идём по коридору. Пит хочет зайти к себе, чтобы принять душ, смыть грим. Потом, через несколько минут, он придёт ко мне. Но я его не отпускаю. Уверена, что стоит только двери между нами захлопнуться, она будет заперта, и тогда мне придётся провести эту ночь без Пита. В моей комнате тоже есть душ. Я накрепко вцепляюсь в его руку и наотрез отказываюсь ослабить хватку.
Спим ли мы? Не знаю… Мы проводим всю ночь в объятиях друг друга, на границе сна и бодрствования. Не разговариваем. Каждый из нас боится потревожить другого в надежде, что нам как-то удастся улучить хотя бы несколько драгоценных минут отдыха.
Цинна и Порция появляются ни свет ни заря. Знаю — Питу пора уходить. Трибуты вступают на арену в одиночестве. Он нежно целует меня.
— До скорого! — шепчет он.
— До скорого! — отвечаю я.
Цинна, который поможет мне одеться в костюм для Игр, провожает меня на крышу. Я уже почти ступаю на лестницу, свисающую с планолёта, когда вдруг вспоминаю, что не попрощалась с Порцией.
— Я попрощаюсь с ней за тебя, — заверяет Цинна.
Что-то вроде электрошока примораживает меня к лестнице и держит так до тех пор, пока врач не вводит мне следящий микрочип глубоко в левое предплечье. Теперь они всегда смогут отследить меня на арене. Планолёт взмывает в воздух, а я неотрывно смотрю в окна, пока они не закрываются заглушками. Цинна упорно старается меня накормить, но когда из этой затеи ничего не выходит, тогда он так же упорно старается меня напоить. Я потихонечку тяну воду маленькими глоточками, вспоминая страшные дни, когда чуть не отдала концы из-за обезвоживания. Знаю: мне понадобятся все мои силы, чтобы сохранить жизнь Питу.
В Стартовой комнате под ареной я принимаю душ. Цинна заплетает мне сзади волосы в косу и помогает натянуть костюм поверх простенького белья. В этом году костюм трибута состоит из в облипочку сидящего синего комбинезона, сделанного из очень тонкого, почти прозрачного материала, с застёжкой-молнией спереди и набивного пояса пятнадцати сантиметров шириной, покрытого сияющим пурпурным пластиком. В комплект входит пара нейлоновых кед на резиновой подошве.
— Ну и что ты об этом думаешь? — спрашиваю я, протягивая участок ткани Цинне для оценки качества.
Потирая в пальцах тонкий материал, Цинна хмурится.
— Да что сказать. В плане защиты от холода или воды — качество равно нулю.
— А от солнца? — спрашиваю я, тут же ярко преставляя себе жгучий диск над голой пустыней.
— Возможно… если его специально чем-то пропитали, — с сомнением говорит он. — О, чуть не забыл!
Он достаёт из кармана мою золотую сойку-пересмешницу и пристёгивает её к комбинезону.
— Какое у меня вчера было потрясяющее платье… — говорю я. Потрясающее и безрассудное. Впрочем, Цинна и сам об этом знает.
Мы сидим, держась за руки, как сидели в прошлом году, пока голос свыше не даёт мне команду приготовиться к старту. Цинна подводит меня к круглому металлическому диску, я становлюсь на него, и мой стилист плотно застёгивает молнию моего комбинезона до самого горла.
— Помни, Пламенная Кэтнисс, — говорит он, — я по-прежнему делаю ставку на тебя!
Он целует меня в лоб и делает шаг назад — сверху опускается стеклянный цилиндр, отгораживая меня от окружающего мира.
— Спасибо тебе! — говорю я, хотя он, скорее всего, меня не слышит. Вздёргиваю подбородок и высоко держу голову — так, как Цинна всегда наказывал мне. Жду, когда мой диск начнёт подниматься. А он остаётся недвижим. Жду. Недвижим.
Бросаю взгляд на Цинну, в недоумении подняв бровь — мол, что происходит? Он лишь слегка покачивает головой — озадачен не меньше меня. Что это ещё за проволóчки такие?
Внезапно дверь за его спиной распахивается настежь, и в комнату влетают трое миротворцев. Двое заламывают Цинне руки за спину и наносят ему удар в лицо, а третий в это время бьёт его в висок с такой силой, что Цинна падает на колени. Они продолжают избивать его руками в перчатках, усеянных стальными шипами. Вся голова и тело Цинны покрываются глубокими кровоточащими ранами. Я ору во весь голос, колочу по непробиваемому стеклу, пытаясь прийти своему другу на помощь. Миротворцы не обращают на меня ни малейшего внимания и вытаскивают безжизненное тело Цинны из комнаты. Всё, что остаётся от этой сцены — это потёки крови на полу.
Я столбенею от ужаса. И тут диск начинает подниматься. Я по-прежнему прижимаюсь к стеклу, когда вдруг чувствую, как порыв лёгкого ветерка трогает мои волосы. Тогда я заставляю себя выпрямиться. И вовремя: стекло возвращается в землю, а я стою под небом арены. По-моему, у меня что-то не то со зрением. Почва под ногами слишком яркая, сверкающая и покачивается. Перевожу взгляд вниз, на свои ноги, и вижу, что металлический диск, на котором я стою, омывают голубые волны, перехлёстывая через мои ботинки. Медленно вновь поднимаю глаза и обнаруживаю, что везде, куда ни кинь взгляд — вода.
В голове у меня возникает одна-единственная ясная мысль: это совсем не подходящее место для Пламенной Кэтнисс.
Часть III
Враг
19
«Дамы и господа, Семьдесят пятые Голодные игры объявляются открытыми!»
Голос Клавдия Темплсмита, бессменного ведущего Голодных игр, грохочет в моих ушах. У меня меньше минуты, чтобы собраться с мыслями. После этого прозвучит гонг и трибутам можно будет сойти со своих дисков. Вот только — куда сойти-то?
Трезво мыслить у меня не получается. Из головы не идёт Цинна, избитый и залитый кровью. Где он сейчас? Что с ним? Его пытают? Превращают в безгласого? Казнят? То, что его избили на моих глазах, не случайно: меня хотят лишить мужества, запугать. Ту же цель преследовали, делая Дария моим служителем. И они добились своего: всё, чего мне хочется — это, припав к своему металлическому диску, скорчиться и так и застыть.
Ну нет! Не после той сцены, свидетелем которой я только что была! Мне нужно быть сильной. Я в долгу перед моим стилистом и другом — он рисковал всем, ослушавшись приказания президента и превратив мой свадебный шёлк в оперение сойки-пересмешницы. Я в долгу и перед восставшими: возможно, в этот самый момент, они, вдохновлённые примером Цинны, борются за свержение режима Капитолия. Мой отказ играть по правилам, установленным Капитолием, будет моим последним актом неповиновения. Поэтому я стискиваю зубы и вступаю в Игру.
