Станислав Шуляк - Непорочные в ликовании
— Странно, — сказала Ванда и сама расхохоталась вдруг. Расхохоталась звонко и беспокойно.
— Что? — спросил Ф.
— Сегодня все мне предлагают деньги. Или не хотят с меня их брать. Какой-то особенный день!..
— Кто же эти все? — Ф. говорил.
— Нет, этого не рассказать, — качнула головою она.
— А ты попробуй, ты хорошая рассказчица, — предложил Ф.
Ванда хотела что-то ответить ему, но не успела. Во дворе был шум, будто въехал автомобиль, на мгновение осветилась занавеска светом фар, и загремело что-то там, внизу. Ванда подошла к окну, Ф. сидел, не шелохнувшись.
— Там какие-то придурки въехали в дерево, — сказала она.
— Не высовывайся, — ответил Ф.
Хлопнули двери автомобиля, кто-то возился внизу, в полумраке двора, бормотал что-то или бранился. Ф. уже усмехнулся принужденной и напряженной своею усмешкой.
И вдруг они услышали.
23
— Ванда! — кричал Ш. Он стоял, пошатываясь и за капот машины держась рукой своей неуверенной. — Ванда! Слышишь? Ты скажи этой суке, что он сука! Феликс, подтверди!
— Сука! — крикнул и Мендельсон.
— Это ты привел их? — спросила женщина, к Ф. обернувшись.
— Отойди от окна, — с усмешкой говорил он.
Ванда отошла в глубь гостиной, и как раз вовремя. Стекло зазвенело, посыпались осколки стекла вниз, потянуло холодом, и слышнее сделалась брань гостей их непрошенных.
— Попал! — крикнул Ш.
— Великолепный бросок!.. — подтвердил Мендельсон, мочась на колесо. — Сука! — крикнул он на всякий случай еще раз.
— Чтобы Ш. вдруг не попал?!
— Нет, это невозможно, — говорил товарищ его. — Сука! — снова крикнул он, рукою держась за автомобиль. Мендельсон был корректен, дружелюбен, покладист, как никогда.
— Вот! — крикнул и Ш. — Слышала? Она слышала! Кто сука?
— Ф. - сука! — пояснил Мендельсон.
— Громче! — потребовал Ш. — Чтоб они слышали!..
— Ф. - сука! — заорал Мендельсон. — Сука! Сука! Сука!..
— Ванда! — крикнул Ш. — Ты скажи ему, что я его не боюсь! Если я его увижу — ему конец! Сука! Сука!
— Господи, — сказала Ванда. — Какой кошмар!..
Ф. промолчал.
— Ф.! Ты там? — крикнул Мендельсон, застегивая брюки. — Не прячься за бабу! Выходи! Спрятался за бабу и думает, что спрятался навсегда. Ты не спрятался навсегда! Врешь! Ты спрятался не навсегда!..
— Он не выйдет! — сказал Ш. — От человека до подонка один шаг. И он уже сделал этот шаг! Он сделал свой шаг! — крикнул Ш. И невозможно было прекословить его убежденности. Он всегда в жизни искал и жаждал бича божьего, он судьбу искушал, он отличался дерзостью и своенравием. И вот теперь было ли все нынешнее бичом божьим, или это было божьей случайностью в рамках прихотливого и нежданного выражения? Ответа он не знал, а может, его и не существовало, никакого ответа. Ответа заслуживает лишь тот, кто ставит вопросы, равноценные самой жизни. Впрочем, это не значит, что он получает какие-то там ответы. И от кого, собственно, он может их получать? Небеса пусты, земля пуста, пещеры подземные ненаселенны, и лишь человечишки ничтожные оживленно кишат по-над скудной почвой, и только дела их убогие составляют все наличное достояние мира…
Ш. капот отпустил, пополам согнулся, и его тут же вырвало. Со стоном и с мычанием бесплодным Ш. блевал пред собою.
— Он обидел моего друга! — крикнул Мендельсон с пьяною солидарностью. — Ф.! Ты обидел моего друга! Кто обидел моего друга, тот обидел меня самого! Слышишь? Ты там?
Ш. разогнулся с трудом.
— Он там! — сказал Ш., рукавом утирая рот.
— Ты зачем обидел моего друга? — закричал Мендельсон. — Ты видишь, до какого ты его довел состояния?
— Он всегда будет подонком! — крикнул и Ш., раздумывавший: прямо теперь ему блевать еще или чуть позже. — Подонок! Ванда, истинно говорю тебе, ты связалась с подонком!
— Если это сейчас не прекратится, — сказала Ванда, — я позвоню, и их куда-нибудь заберут.
— Сделай это, если можешь, — согласился Ф.
— И, если их заберут, они, может, оттуда вообще не выйдут.
— Это еще лучше.
— Это его деньги? — спросила женщина.
— Это мои деньги. И это твои деньги, — отвечал тот.
— Подонок! — крикнул Ш. — Давай вместе, — говорил он Феликсу.
— Подонок! Подонок! Подонок! Подонок!.. — заорали они на два голоса. Бранный дуэт их перебудил уже и переполошил, должно быть, всех жильцов полутемного театрального двора.
— Ты всегда будешь подонком, до самой смерти твоей ты будешь подонком! — крикнул еще Ш. отдельно, довеском. — Запомни, подонок! До смерти своей запомни, подонок!..
— Да, — подтвердил Феликс. — Я тоже так думаю. До гробовой тоски своей он будет подонком!..
— До гробовой тоски! — крикнул и Ш.
В горле его булькало и клокотало негодование, оно искало себе выхода, оно искало себе разрешения, но все никак не могло удовлетвориться достигнутым.
— Ты, сволочь, ждал апофеоза! — закричал еще Ш. — Он ждал апофеоза, — объяснил Ш. Мендельсону. — Вот тебе твой апофеоз! — Ш. яростно харкнул перед собою, и в глазах его было бешенство.
Ванда взялась за телефон. Но звонить никуда и не потребовалось, внизу происходило что-то; крики затихли, слышалась какая-то приглушенная брань или ворчанье, Ванда не выдержала и снова к окну осторожно приблизилась. Кроме Мендельсона и Ш. там был еще кто-то, кажется, двое еще были там; пьяные, вроде, упирались, должно быть, характер выдерживали. И вдруг проворно в машину заскочили, увидела Ванда, двери хлопнули, мотор завелся, и автомобиль Ш. тяжело попятился в сторону арки. И был скрежет металла, должно быть, немного не вписался Ш. и крыло себе ободрал об кирпич, но Ванде это было уже все равно.
— Я представляю себе, как ты должен меня теперь презирать, — говорила она, обернувшись к неподвижному Ф.
— А ты — меня, — только и отозвался он.
Порывисто она шагнула к нему, схватила руками его голову и стала целовать в волосы.
— Ф.! Ф.! — говорила она. — Зачем я тебе? Зачем я тебе такая? Зачем тебе глупая, взбалмошная, непостоянная женщина? Ведь я могу только мучить тебя! И ты прекрасно это знаешь. Ты умный, ты все прекрасно знаешь, ты все прекрасно видишь, — бормотала Ванда.
— Подожди, подожди, Ванда, — говорил он, стараясь высвободиться. Все было не так, он не так себе это представлял, он не так этого хотел, думал было, надеялся было Ф. объяснить Ванде. Ему было и неудобно так сидеть, обнимаемому Вандой; неужели она не понимает, что ему так неудобно, подумал он.
И тут в дверь позвонили. Женщина вздрогнула и отстранилась.
— Они вернулись! — воскликнула Ванда с досадой.
Ф. покачал головой.
— Они уехали, — возразил он.
— Черт! — отчаянно прошептала женщина. — Я совсем забыла!.. Это же!.. Скорее!.. прошу тебя, скорее!..
Ванда торопливо накинула на денежный веер какое-то покрывало, а убирать деньги не стала; схватив Ф. за руку, она потянула его за собой. Втолкнула в комнатку маленькую и зашептала, зашептала горячо:
— Ф.! Я тебя умоляю! Сиди здесь! И ни звука! Что бы ты ни услышал — ни звука! Это очень опасно! Это страшный человек! Вообще исчезни! И, если он тебя увидит!.. Мы все погибли!.. Обещаешь мне? Обещаешь? Это скоро все закончится!.. И я выпущу тебя!.. Ф.! Как мне это все… если бы ты знал!..
Звонок был еще, требовательный, уверенный, безжалостный. Ф. усмехнулся. В этом мире мы должны быть блистательно одиноки, как и Бог блистательно одинок, сказал себе он. Сказал себе Ф. Ванда беззвучно прикрыла дверь в комнату, где оставила Ф., пригладила волосы, взглянула на себя в зеркало в прихожей (о, женщины! как имя вам? Вероломство? Благородство? Низость? Ничтожество? Впрочем, кто ж осудит вас? Кто бросит в вас камень?) и пошла открывать.
— Кто? — сказала она.
— Вандочка! Вандочка! — слышала она из-за двери голос приторный, размягченный, ее передернуло, и она открыла.
В полумраке площадки лестничной льстиво улыбающийся и надушенный стоял генерал Ганзлий.
24
— Я не понимаю! — закричал Неглин. — Не понимаю, зачем было нужно его убивать!..
Кот с рассеянной хищной улыбкой смотрел на стажера.
— Он был убит при попытке к бегству, — раздраженно говорил Кузьма. — Ясно тебе? При попытке к бегству! Мне вот только собаку жаль!.. Там собака была, — объяснил он комиссару. — Пришлось прикончить!.. А то на нас бросалась.
Кот, нахмурившись немного, взгляд перевел на Задаева.
— Какая попытка к бегству?! Он уже не мог никуда бежать! Ты же сам сбросил его с лестницы!
— А до этого он чуть не сбросил тебя!..
Кот замшело смотрел то на длинноволосого, то на Неглина, переменяя лишь избранный ракурс своего ядовитого созерцания.
— Ты специально меня поставил именно туда? Ты же знал, что я ранен!.. Зачем тебе это было нужно?
— Комиссар, — говорил Кузьма. — Вы видите, его надо в госпиталь. По-моему, он уже бредит!
