Вадим Проскурин - Путь индюка кн.I (СИ)
«Не надо меня жалеть», подумал Каэссар. «Я справлюсь. И не с такими проблемами справлялся».
Он врал, таких проблем у него не было никогда, а в тот единственный раз, когда ему пришлось столкнуться с чем-то подобным, он не справился. И настал бэпэ. И сейчас он боится, что снова ошибется, раскачивая мир, и станет причиной второго бэпэ, и все рухнет в тартарары, придет второе безвременье, и никто не узнает, кто виноват в нем, но он-то будет знать. И неважно, что он не верит в посмертие, раскаяние гложет душу не где-то там, в абстрактной вечности, а здесь и сейчас. И чтобы отогнать от себя эти мысли, он надевает маску вождя и учителя, дескать, я знаю, я умею, я почти бог… Но под этой маской прячется тьма ужаса и отчаяния, и нет из нее выхода, кроме как воплотить в жизнь почти невозможные планы, которые могут рухнуть от любой случайности.
«Ты справишься», послал ему мысль Серый Суслик. «Я в тебя верю. Ты большой, ты сильный…»
«Только на голову того», внезапно добавил Каэссар.
Случись этот мысленный разговор до того, как в их общем мозгу появился чип, Серый Суслик переспросил бы, что Каэссар имеет в виду. Но сейчас необходимости в этом не было, Серый Суслик сразу понял, что Каэссар имеет в виду глупый анекдот, который в конце второй эпохи почему-то казался смешным. Их личности сближались все быстрее и быстрее, недалек тот час, когда они сольются окончательно, и тогда…
«И тогда не будет ни тебя, ни меня, а будет только Джон Росс, единый и неделимый», прокомментировал Каэссар эту мысль. «Я тоже боюсь этого, мне тоже страшно терять свою уникальность, становиться частью чего-то другого. Но другого выхода нет, шизофрения — это не выход. Так что придется терпеть».
«Придется терпеть», согласился Серый Суслик.
И слияние состоялось.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. РЫЦАРЬ
1
Некоторое время назад в одной из кордегардий стольного города Барнарда служил юноша-человек по имени Майк Карпентер. Это был обычный рядовой воин, в меру умный, в меру храбрый и ничем не примечательный. И угораздило его однажды влюбиться в девушку по имени Элоиза.
Это была удивительно прелестная девушка, маленькая, худенькая и с милым личиком. У нее был маленький носик кнопочкой, белокурые завитушки вокруг выпуклого лобика и небесно-голубые глаза, несоразмерно огромные, как у кукол, в которые играют богатые девочки. Она и сама была как куколка, ее все так называли, кроме рыжего Фреда, он однажды назвал ее овцой, Майк развернулся и ударил бы прямо в лицо, если бы Фред не заблокировал удар. Тогда Фред пристально посмотрел в глаза Майка, тихо сказал «извини» и отошел в сторону. Они больше никогда не обсуждали этот случай, и Майк был благодарен Фреду, что он не растер Майка по стенке, не обломал ему руки-ноги, и ни словом не обмолвился товарищам о любви Майка. Тогда Майк думал, что эта любовь безответна.
Он никогда не мечтал о близости с Элоизой, его любовь была небесной, а не земной. Он воспринимал Элоизу не как девушку из плоти и крови, а как некое неземное создание, наподобие ангелов, окружающих Иегову, или нимф, окружающих античных богов. Он восхищался и любовался ею, не смея ни приблизиться, ни заговорить. Он не знал, кто она такая. По одежде, прическе и маникюру было ясно, что она не простолюдинка, а девушка из благородной семьи, но тогда Майк не задумывался об этом. Глядя на Элоизу, он видел не прическу и не одежду и уж тем более не маникюр. Он воспринимал ее как цельный образ, как воплощенную картину древнего мастера, в отношении которой любое чувство, кроме восхищения, стало бы кощунством. Кит Стивенс однажды сказал, что такое отношение к девушке достойно сопливого юнца, но не дипломированного воина. Майк ответил ему, что дипломированный воин сам решает, что достойно, а что недостойно, а если кто несогласен, так пусть держит свое мнение при себе, если не хочет испробовать остроту клинка дипломированного воина. Кит рассмеялся, хлопнул Майка по плечу и больше они об этом не говорили.
Все изменилось одним вечером, который поначалу казался ничем не примечательным и даже скучным. Билл Ватсон отмечал сто тысяч дней со дня рождения, он арендовал курильню и пригласил туда чуть ли не всю кордегардию. Из молодежи, кроме Майка, там были, Кит, Фред, его брат-близнец Джордж, и еще трое-четверо ребят, которых Майк не запомнил. Поначалу молодые воины соблюдали приличия в присутствии старших товарищей, и потому скучали. Сиди ровно, вилку держи в левой руке, нож в правой, утирай губы салфеткой, громко не говори и не смейся, старших не перебивай, а если обратятся, отвечай почтительно… Торжественный обед был очень долгим и мучительно скучным, а ритуальная трубка мира не торкнула ничуть, как будто орки-официанты набили ее не коноплей, а соломой из хлева. Но когда унесли столы и принесли кушетки, когда курить стали не по ритуалу, а кто как хочет, в общем, косяка после третьего-четвертого началось веселье. Раскрасневшийся майор Стормер заявил, что танцовщица-орчанка не умеет танцевать стриптиз, и сейчас он покажет, как это делается правильно. И показал. Пожалуй, ни одна стриптизерша в этой курильне еще не удостаивалась таких бурных аплодисментов. В конце, правда, сэр Стормер сорвался с шеста, но не смутился, а гордо выпрямился, распушил моржовые усы и сказал, обращаясь к танцовщицам:
— Учитесь, твари, как надо.
И ухватил за талию ближайшую орчанку и завалил на ближайшую кушетку. И началась оргия. Майк в тот момент как раз раскуривал очередной косяк, и потому промедлил, и самки ему не досталось. Хуже того, он подавился конопляным дымом и закашлялся так, что ему пришлось покинуть пиршественную залу, чтобы не смущать своим кашлем товарищей. В коридоре его начало тошнить, но он каким-то чудом успел добежать до крыльца, не обгадив пол.
Свежий воздух привел Майка в чувство. «Хорошо, что никто не заметил», подумал он. Постоял минуту, почувствовал, что начинает трезветь, и пошел внутрь. Ощущение трезвости было ложным, но тогда он этого не понимал.
В дверях он столкнулся с какой-то девчонкой. Она была сильно ниже его ростом, и все, что Майк разглядел — прекрасные белокурые волосы, большая редкость для орчанки. Эта девочка сразу напомнила ему Элоизу, и Майк понял, что не упустит такого шанса. Он сграбастал ее в охапку, затащил в какой-то чулан и грубо оприходовал. Поначалу она сопротивлялась, но это длилось буквально считанные секунды, потом она вдруг обмякла и прижалась к его губам жарким поцелуем. Они занимались любовью на грязном ковре, она шептала ему непристойности, а он боялся случайно открыть глаза и увидеть вместо милой Элоизы чужой орочий лик с тремя зелеными жабами. Он знал, что если это случится, наслаждение уйдет, ему на смену придет ярость, и что он тогда сделает с несчастной убогой орчанкой…
Но он справился. Наслаждение не ушло, а достигло пика, и перевалило через него, и девочка разделила его наслаждение и даже, похоже, превзошла. Они лежали, обнявшись, она гладила его по щеке и вдруг сказала:
— А я и не знала, что ты такой мужественный. Когда ты трезвый, ты такой странный… Как будто меня боишься…
Майк открыл глаза. На лице девушки, лежавшей рядом с ним, не было никаких татуировок. Она улыбалась и смотрела на него любящими глазами, и он не поверил тому, что увидел. Он поднялся на колени, окинул взглядом ее полубонаженное тело и увидел на ее плече голубую саламандру. Только тогда он поверил.
— Ты… — прошептал он, и голос отказал ему. Он сглотнул и с трудом продолжил: — Тебя зовут Элоиза?
Она расхохоталась, и ее смех был подобен колокольчикам, в которые звонят в праздник блинов. И Майк понял, что она тоже накурена.
— А ты думал, кого-то другого трахаешь? — спросила она.
Майк помотал головой и пробормотал:
— Накурился как свинья.
Элоиза притянула его к себе и стала целовать в щеки, подбородок и губы.
— Ты такой милый, — сказала она. — Раньше я думала, ты дурачок стеснительный, а ты вон какой. Правильно девчонки говорят, в тихих омутах бесы водятся.
— Я тебя люблю, — сказал Майк. — Я тебя так люблю…
Элоиза хихикнула и сказала:
— Я заметила.
Он помог ей одеться, и они покинули курильню. Они бродили по улицам, о чем-то беседовали, время от времени принимались целоваться, и не раз Майк ловил на себе завистливые взгляды прохожих. Он был невероятно, невозможно счастлив, и он видел, что его любимая тоже счастлива. Их чувства подпитывали друг друга и сливались в нечто единое, и Майк не находил слов, которые могли бы правильно описать это нечто. Впрочем, он и не искал слов.
Майк плохо помнил, что было дальше. В какой-то момент они зашли в какой-то трактир, выкурили еще по косяку, потом Майк заказал комнату, она была холодная и грязная, но им было все равно. И в конце Элоиза заснула на его плече, а он лежал, разглядывая засиженный мухами потолок, и время от времени смеялся. Но негромко, чтобы не разбудить любимую.
