Игорь Николаев - Там, где горит земля

— Иди, — так же тихо сказала Ютта. – Давай не будем прощаться, как будто ты просто… вышел куда‑то и скоро вернёшься.

— Я и так вернусь. Скоро, — промолвил Иван, чувствуя, как к горлу подступил тяжелый комок.

Он обнял жену и сына, осторожно, приглаживая рыжие волосы Ютты, пахнущие чем‑то цветочным.

— Знаешь, — сказал он. – А мы ведь ни разу не поссорились… Совсем ни разу. Даже странно как‑то.

— Какие тебе глупости в голову приходят, — произнесла она, уткнувшись лицом в его грудь, поэтому Иван не увидел её повлажневших глаз. – Попробуем сейчас?

— Не надо, — честно отказался Иван. – Как говорил один мой знакомый – «Мы никогда не жили плохо, теперь и начинать поздно».

— У него была хорошая семья.

— Да, очень. Почти как у нас. Помню, ребенок у них родился в декабре, и они по привычке решили отметить Новый год.

— Хорошо отметили? – спросила Ютта, подняв голову и часто моргая, словно стараясь сморгнуть соринку, попавшую в глаз.

— Да. Почти сутки не отходили от мелкого, а разные деликатесы и разносолы пришлось есть мне, — Иван даже улыбнулся, вспомнив «деликатесы» сорок четвертого года.

Ян снова наморщил красное личико и заныл.

— Иди, — мягко, но непреклонно сказала Ютта.

Иван взял заранее подготовленный походный чемоданчик, проверил, не забыл ли чего, погладил небольшой пистолет на поясе, прикрытый полой пиджака. Ощущение было непривычным – в его понимании ответственность всегда сопровождалась военной формой. В свое время Иван удивлялся, почему генеральные инспекторы не получили соответствующих воинских званий. Объяснение, что аудит и высший надзор традиционно были выведены из военной иерархии, Терентьев принял, но так и не смог проникнуться и привыкнуть. С официальными полномочиями имперского представителя, но без мундира на плечах он чувствовал себя почти что голым.

На пороге он обернулся, хотел было что‑то сказать, но Ютта, покачивая малыша, сделала отвращающий жест ладонью.

«Не прощаться$1 — вспомнил Иван и лишь улыбнулся, надеясь, что получилось естественно и беззаботно.

Со стуком закрылась дверь, провернулся ключ в замке. Спустя пару минут внизу, во дворе заурчал автомобильный мотор, сверкнули фары. Звук машины отдалился, затем исчез.

Ян заплакал, бормоча что‑то похожее на «апитай!».

- Ikke gråt, min baby, — прошептала ему мать на родном языке.

И уже не скрывая слез подумала:

«Глупый. Неужели ты думал, что сможешь меня обмануть?..»

Любящую женщину можно ввести в заблуждение относительно природы обмана. Но сам обман, тревогу и смятенные чувства – скрыть невозможно. Ютта прекрасно видела, что Иван с каждым днём становится все более встревоженным, даже испуганным. И – видя – подыгрывала ему, делая вид, что маскировка удалась.

- Gå tilbake, — сказала она в пустоту. — Nettopp kommet tilbake…

И повторила уже по–русски.

— Только вернись…

Машина мчалась по пустым затенённым улицам с редкими одинокими фонарями, обгоняя поздние автовагоны метробуса и военные патрули. Откинувшись на мягкую кожу пассажирского сидения, Иван прикрыл глаза, стараясь изгнать мрачные мысли. Почему‑то настойчиво вспоминался Морис Лешан, его первый знакомый в этом мире.

Иван солгал Ютте. На самом деле он нашёл Мориса, твердо намереваясь вернуть долг и отплатить добром за добро. Но Терентьев опоздал — весёлый француз, талантливый механик и любитель хитрых машинных кунштюков к тому времени был уже мёртв. Скоротечный рак. Судя по всему, Лешан отправился в путешествие, уже чувствуя приближение костлявой, и Иван не просто стал его попутчиком, но скрасил последние месяцы приговоренного. Наверное, когда Морис почувствовал, что больше не может скрывать симптомы, он решил не отягощать нового друга и отправился умирать в одиночестве.

Машина выехала на загородную трассу и набрала скорость, направляясь к воздушному порту. Теперь он был превращен в военный объект, один из основных элементов воздушной обороны.

Терентьев стиснул кулаки и сжал челюсти, радуясь, что в темном салоне водитель не видит его лица. Мысль о том, что знакомство с ним приносит смерть была несправедлива, неправильна… и сидела под сердцем, как ржавый шип, который нельзя извлечь.

Морис, гвардейцы Зимникова, майор Басалаев…

Ехидный голос в глубине души нашёптывал продолжение мартиролога.

Ютта, Иван–младший…

— Будьте вы прокляты, — одними губами прошептал Терентьев. – Если придется, я убью вас всех, всех. Но до них вы не доберётесь.

Мелькнула бесшумная вспышка на полнеба и вслед за ней прокатился гром.

Гроза приближалась.

В полутемном помещении сидели два человека, напряжённо уставившиеся на подсвеченный экран, растянутый во всю стену. Над экраном проходила рельсовая направляющая, по которой катался несложный механизм, переделанный из детской игрушки. Машинка могла двигаться по рельсе влево–вправо, а так же поднимать и опускать грузик на леске, похожий на строительный отвес. За спинами людей располагалась грубо сделанная, но исправно действующая рама с простыми приводами, в которой в свою очередь двигался мощный фонарик, бросающий луч света на экран. Наставник с помощью маленького пульта управлял движениями машинки, заставляя грузик перемещаться на фоне всего экрана, меняя скорость и освещение. Оператор вращал два верньера на собственном пульте и стремился поймать лучом отвес, переделанный из снаряда гиропланной автопушки. Состязание проходило в полной тишине, лишь жужжали и пощелкивали моторчики самодельной техники.

— Все, хорош, — сказал, наконец, наставник. – У тебя уже глаз замылился, мышей не ловишь.

Он щелкнул выключателем, в тренировочном зале, переоборудованном из складской каморки, вспыхнул свет.

— Слишком быстро, — виновато пробасил испытуемый, откладывая пульт с парой витых шнуров, тянущихся к стойке с фонариком.

— Быстро… — сардонически протянул наставник, вставая со стула, разминая уставшие пальцы. – «Быстро», это когда на тебя несётся гусеничная дура за полтинник весом и палит вовсю. А это, — он указал на отвес, повисший неподвижно. – Ерунда.

— Исправлюсь, господин майор… — виновато пообещал оператор.

— Исправляйся, — согласился с благим намерением наставник и приказал. – Следующий! И меня подмените.

Майор Антон Викторович Гревнев, командир разведбатальона бригады быстро прошел по заводскому комплексу, отчасти похожему на пустую раковину огромного моллюска – очень много разнокалиберных помещений, расположенных на первый взгляд в хаотичном беспорядке, со множеством лестниц и пандусов. Бригадная база кипела жизнью и лихорадочной деятельностью. Кто‑то строем бодро шел на очередную тренировку, кто‑то плелся, возвращаясь с таковой. Катили и несли на своем горбу всевозможное снаряжение и оружие. Обычная форма чередовалась с пятнистыми комбинезонами мотопехоты и черными – бронечастей. Опытный взгляд майора оценивал упорядоченность, слаженность общих действий, что весьма радовало. Все составляющие бригады жили собственной жизнью и занимались своими делами, но при этом – в рамках общего плана и задач. И все же удовлетворение получалось с горьковатым привкусом. Поневоле вспоминалось сказанное кем‑то «такой пехоты, как до войны у нас и близко нет». Так оно и было. Оружие, техника – все как будто пришло из будущего. А вот качество личного состава очень сильно просело. Мобилизация и ускоренное эрзац–обучение…

В штабе бригады было поспокойнее, люди занимались в основном бумажной работой, никто никуда не бежал и не таскал снарядные ящики. Гревнев прошел прямиком к кабинету комбрига, поприветствовав по дороге немецкого коллегу из алеманнеров. Тот едва ли не плелся, понуро взвешивая в руках толстую пачку листов, покрытых серыми машинописными буквами. То ли план очередных полигонных учений, то ли ещё какая отчетность.

— Заходи, — приветствовал Зимников, махнув из‑за стола скрипящей клешнёй.

Полковник был не один, напротив него сидел командир «механиков» Таланов.

— Все, иди, остальное как договаривались, вечером с докладом, — напутствовал Зимников «шагохода». Таланов встал и пошел к выходу. Гревнев и «механик» одновременно сделали лёгкий шаг в сторону, чтобы разминуться у двери. Они почти соприкоснулись плечами, и разведчика едва не передернуло от близости Таланова.

Главного «механика» в бригаде не любили. Уважали, признавали силу и опыт, но все равно не любили. Майор был больше похож на снулую рыбу, чем на человека — всегда какой‑то безразличный, отстраненный, с остановившимся взглядом. Говаривали, что в самом начале войны он потерял всю семью, а потом ещё и повоевал в Германии, после чего малость тронулся головой и решил, что смысл его жизни – убить всех врагов самолично. Так же говорили, что на самом деле Таланов может быть весёлым и даже остроумным, но редко и только в узком кругу очень близких людей. Или в компании полковника, с которым служил ещё до войны. Но мало ли чего болтают… Сам Гревнев ещё ни разу не видел сослуживца даже просто улыбающимся, не говоря о более значимых эмоциях.