Война - Алексей Юрьевич Булатов
– Ну, вы тут смотрите не надирайтесь без нас, – строго приказал Ганс. – Мы быстро, просто хочу посмотреть, что это за стеклянный сад.
И мы пошли с Гансом в направлении, указанном Августом. Август оказался прав, до тепличного хозяйства оказалось действительно совсем не далеко, два деревенских квартала. Мы сразу увидели три стеклянных теплицы, которые стояли в заднем дворе дома. Теплицы были собраны из деревянных оконных рам, чуть выше роста человека. И рядом сейчас копался какой-то старенький мужичок. Видимо, тот самый еврей, о котором говорил Август.
Увидев двух немецких офицеров, идущих к нему, он побелел как полотно и стал одного цвета с рамами его теплиц. Он поспешил к нам навстречу и затараторил на очень плохом немецком:
– Господа офицеры, вы не думайте, тут все по закону. У меня и бумаги все есть, я получил разрешение на строительство вот этих сооружений. Все рамы я собрал из домов разрушенных и каждое стеклышко сам вынул.
Ганс прервал этот поток оправданий поднятием руки и, сняв фуражку, видимо, для того, чтобы перестать выглядеть грозным немцем, спросил:
– Скажи мне, стеклянные дома дают температуру, чтобы растения начали расти раньше?
Видно было, что вопрос Ганса сильно удивил садовода-любителя. Он даже рот открыл от неожиданного вопроса. Но снятая фуражка Ганса и его заинтересованное лицо, видимо, сделали свое дело. Так как старичок расплылся в улыбке и включил самого настоящего еврея из Одессы. Ломая и коверкая немецкий язык, он начал свое повествование:
– Таки господа офицеры хотят знать, как Изя выращивает помидоры в мае? Так Изя вам все расскажет и покажет. Изя не скроет от добрых людей своих знаний даже в это очень тяжелое и страшное для Изи время. Я надеюсь, что господа офицеры не расстреляют меня сегодня?
– Нет, не расстреляют, если ты расскажешь мне все честно, – ответил ему Ганс, подключившись в эту игру.
– Таки вот, смотрите, когда у нас разбомбили Тарногруд, осталось очень много почти целых домов и почти целых стекол. Жить там было уже нельзя, да и люди эвакуировались, кто на восток, а кто на запад. Я подумал: чего же добру пропадать, и получил разрешение на демонтаж и вывоз уцелевших оконных рам. У меня давно была мечта проверить, можно ли в наших широтах в грунт посадить в апреле месяце. Я дома-то выращивал на окне уже помидоры. Но вот хотел попробовать на масштабе. Но тут не только в стекле хитрость, таки вы не поверите, я ведь высадил-то все еще в марте. Хоть весна в этом году была и очень холодной.
Дальше Изя повел нас в свои теплицы, гордо рассказывая технологии, как он добился урожая в начале мая. А Ганс его внимательно слушал и кивал. Ганс забыл про войну и про все на свете, он сейчас опять стал фермером, который с евреем Максимом осваивал искусственное осеменение. Только сейчас он говорил не о свиньях, а о помидорах и огурцах. Но, как я понял, интерес Ганса был не просто так, когда Изя рассказал, что для разогрева почвы он использует свиной навоз, Ганс аж заорал: «Вот оно! Вот о чем я все время говорил отцу, что навоз преет и дает тепло и что если оградить от ветра, то можно получить еще целый месяц в году».
– Два месяца! А то и три, – поправил его Изя. – Но есть, конечно, сложности, – и Изя продолжил свой рассказ, как он планирует проветривать и когда планирует сажать новый урожай. А Ганс слушал, и если у него и было сейчас самое большое желание в жизни, так это сбросить военную форму и остаться тут у этого старого еврея, чтобы до конца изучить эти самые первые теплицы. Но тут я услышал свист и пыхтение паровоза, который, видимо, все-таки прибыл на станцию. И я потянул Ганса:
– Пойдем, нам пора уже, а то отстанем от состава, – сказал я, опасаясь, что мои слова не возымеют действия, но Ганс очень быстро пришел в себя и сердечно поблагодарил Изю со словами:
– Ты, старик, хоть и еврей, но такой же умный и деятельный, как и наш Максим в нашем хозяйстве, я надеюсь, что тебя не убьют тут до конца войны и мы еще увидимся.
– Господин офицер, то, что я еврей, конечно, не делает мне чести в ваших глазах, но, по мне, так это большая ошибка, что нас считают врагами. Вы идите и возвращайтесь. Изя не станет делать секретов из своей работы и поделится всем, что сможет открыть, абсолютно бесплатно.
Мы побежали на станцию и успели на поезд, который тронулся как раз в тот момент, когда мы заскочили в тамбур. Все наши были уже в купе и, не став ждать нашего с Гансом прибытия, уже вовсю пировали. Ганс недовольно поморщился, когда увидел, что на импровизированном столике в купе был полный бардак и вакханалия.
– Ну вы хотя бы порезали, что ли, ну разве можно так по-варварски относиться к продуктам? Вы лишили себя самого понятия «еда» и выложили все как в корыто для свиней. Хотя и свиньям я лично выкладываю много лучше.
На столе действительно был бедлам, помидоры и огурцы лежали кучками, сало и колбаса порезаны были большими неровными ломтями. А главное место на столе занимала огромная бутылка с мутноватым содержимым.
– Ганс, дружище, не обращай ты внимание, садись хлопни стаканчик, расслабься, – ответил ему Ганс. Который уже, видимо, хлопнул больше, чем один стаканчик, и сейчас уже разница в званиях была для него далеко в прошлом. Ганс не стал его поправлять и возражать и, сев на скамейку, он сказал:
– Давай тогда мне налей побольше, чтобы я перестал смотреть на это безобразие, и Йежи тоже налей.
Я тоже сел на скамейку на место, которое освободили ребята, и мне в руки сразу был вручен граненый стакан, в котором больше чем наполовину была налита та самая мутная жидкость. Нюхнув из стакана, я непроизвольно сморщился от мерзкого запаха самогона, но делать было нечего – первый стакан я должен был выпить, дабы не вызвать подозрений у собутыльников. Традиции немцев в этом вопросе оказались удивительно похожи на наши, они так же, как и русские, терпеть не могли непьющих за столом пьющих. И пили немцы ничуть не лучше и красивей наших и абсолютно до того же состояния, когда национальная, а то и порой просто человеческая черта стирается начисто. Правда, была одна особенность, которая меня удивила: они очень много ели. Если русские
