Исправительная академия (Оболенский, том 1 и том 2) - Алекс Хай
Бедро горело так, словно на меня вылили все самые адские кислоты, подожгли огнеметом и засунули в рану руки в перчатках из наждака. И все это одновременно. Тело выгнулось в спазме, Роман крепче ухватил меня, а Мансуров честно пытался преодолеть сопротивление моего левого плеча.
— Аааа… Мммм… Довго ефе?
— Тихо, Оболенский, — лечитель-мучитель поднял на меня жесткие глаза. — Отставить нытье. Я ускоряю вашу и без того выдающуюся регенерацию почти что в сотню раз.
У меня не осталось ни сил орать, ни печатных слов, которыми я мог наречь лекаря и этот его лечебный процесс… Я потерял счет времени. Каждая секунда казалась вечностью. На лбу и спине проступил ледяной пот, и я уже не чувствовал других мышц — спазмом их скрутило как при столбняке.
Наконец боль начала понемногу слабеть. Мансуров крепче вцепился в меня, стараясь удержать от падения.
— Почти все, — не отвлекаясь, сказал лекарь. — Держитесь молодцом. Впрочем, другого я от вас не ожидаю. Решили стать героем, Оболенский, будьте любезны соответствовать.
— Свофофь!
От очередной вспышки боли я снова клацнул зубами по деревяшке, и она раскололась у меня во рту надвое. Отплевавшись, я жестом попросил товарищей отпустить меня.
— Тьфу. Я в порядке. Не держите…
— Рано! — Прошипел лекарь. — А ну держите его!
— Почему…
Тело словно в одну секунду превратилось в желе. Утомленные мышцы разом расслабились, почувствовав облегчение. Глаза закрылись сами собой, и мне показалось, что кто-то двинул меня большим пыльным мешком по голове…
* * *— Кажется, очухался…
Я медленно разлепил веки и первым делом увидел слегка расплывающееся, но весьма обеспокоенное лицо Мансурова.
— Владимир Андреевич, — надо мной навис лекарь и посветил фонариком в глаз. Я зажмурился. — С возвращением.
— Лучше бы зашили, — прохрипел я. — Дайте воды.
Через несколько секунд в поле зрения возник Рома с кружкой, а врач и Мансуров приподняли меня и усадили на стул.
— Как нога? — Спросил Тимофей Викторович.
Я прислушался к ощущениям. Черт возьми! О ране напоминала только окровавленная дыра в штанине. Кожа была гладкая, без единого рубца. Словно и не было никакого увечья…
— Ничего себе, — выдохнул я и жадно присосался к кружке.
Тимофей Викторович снисходительно улыбнулся.
— Как я понимаю, вы впервые прочувствовали на себе мощь экстренного исцеления.
— Не знаю, — я пожал плечамии и вернул Роме пустую кружку. — После аварии был без сознания. Мать говорила, вроде бы лекарей тоже привлекали. Но я ничего не помню.
— Ну, теперь имеете представление.
Я покосился на кушетку, где под капельницей лежала Катерина. Показалось или она действительно стала выглядеть живее? Тимофей Викторович осторожно разбудил девушку, и она приоткрыла сонные глаза.
— Катюша, красавица моя, вы меня слышите?
Она слегка улыбнулась.
— Вы не считаете меня красавицей. Вы думаете, что я больна.
— Отлично, «радиоприемник» заработал, — лекарь отстранился и обернулся к нам. — Господа, вынужден попросить всех вас отвернуться. Токсины должны выходить… самым естественным образом…
— Ой…
Мансуров залился краской. Да уж, действительно, условия у нас были… ну не самые галантные.
— Катерина, знаете, что это?
— Утка…
— Тогда вы наверняка знаете, что нужно сделать. Не переживайте, я тоже отвернусь. Стыдиться тоже нечего. Уверяю, вам станет гораздо легче…
Мы поспешно отвернулись, стараясь не обращать внимания на происходящее позади. Ну я-то вдоволь поработал сиделкой с матерью. Меня таким не напугаешь. А вот девчонке наверняка было ужасно неловко. Зато после таких совместных приключений можно уже вообще ничего не стесняться.
Лекарь уложил девушку обратно и вышел — очевидно, чтобы избавиться от токсинов окончательно.
— Можно смотреть, — смущенно проговорила Катерина. — Извините…
А ей и правда стало гораздо легче. Щеки и губы порозовели, и на фоне буйных рыжих кудрей и бледной кожи это смотрелось свежо и очень симпатично. Зря лекарь не считал Катерину красавицей — данные у нее были что надо. Просто хотелось посадить ее на диету повышенной калорийности, почаще выводить на воздух и под солнышко. Через месяц вообще расцветет.
Она улыбнулась и жестом попросила меня подойти.
— Как ты?
— Уже могу думать. Это хорошо. Они не хотели, чтобы я могла думать и концентрироваться. Но сейчас я даже могу заглушать какие-то голоса и выделять другие…
— Как ты вообще живешь с этим вечным шумом в голове?
— Ну… Дар не выбирают. К тому же нас с тобой вообще никто не спрашивал. Тьма никогда не спрашивает тех, кого выбирает…
Я поперхнулся слюной.
— Тьма? Это у тебя тоже Темный дар?
Хотя глаза… Я же видел, какими становились ее глаза, когда она «ловила» нужный голос. Но если это Темный дар, то Катерину наверняка должны были отдать в Орден. Насколько я понял, с такими способностями одна дорога — только туда.
Сейчас не хотелось думать о том, что и меня ожидала эта дорожка. Потом разберемся, сперва бы дожить.
Катерина понимающе улыбнулась.
— Меня и забрали вниз потому, что я слышу Тьму. Они думали, что я научусь задавать ей вопросы и получать ответы, которые нужны им. Но это так не работает. Тьма всегда сама решает, что мне сказать. Они пытались заставить мой дар работать на себя, но…
— Ничего у них не вышло, — кивнул я. — Но Тьма… Или этот голос. Короче, оно сказало тебе про Софию, надзирательницу. Получается, для Тьмы это важно?
Катерина слабо пожала тощими плечами.
— Я не знаю, Володя. Я знаю, что тебе не нравится твое имя. Я знаю, что у тебя чужая душа. Я знаю, что у тебя очень сильный и редкий дар и что ты можешь стать очень опасным… Для многих и для себя. И я знаю, что София не сказала тебе кое-что очень важное. Для тебя и для нее. Она не хочет этого говорить, но она должна.
— Не понимаю…
— Я тоже не понимаю… Хруст! Вот как ты себя называешь. Хруст. Странное имя.
— Это не имя. Но да, я так себя называю.
Черт, а она и правда опасно много знала. И слышала обрывки моих мыслей. Хорошо хоть, что теперь могла контролировать, что говорить, а о чем молчать. Спасибо и на том, что не выдаешь моих тайн, красотка.
Ясно, почему в нее так вцепился Лазарь. В такой дар кто угодно вцепится — слишком уж полезный.
Но меня волновало другое. Почему Тьма решила сказать про Софию? Почему для Тьмы важно, чтобы ее спасли? Чего вообще хочет эта пресловутая Тьма? Что это вообще — сила с собственным разумом? Божество?
— Я не знаю, Хруст, — устало улыбнулась Катерина. — Для меня это просто
