Егор Чекрыгин - Странный приятель. Сокровища Империи
— О том, что всеми нами любимый Манаун’дак был безнадежный grafoman.
— Позвольте-позвольте, grafoman. Тут есть определенные корни. Это ведь слово из двух корней, так? У меня здесь где-то был… Где же? Ага… «Сборник текстов блаженного Кооля»? Или «Толкователь редких слов почтеннейшего Даалясика»? Ну да… Вот! Grafo-man — «писать», «любить, болеть, хотеть»… Как-то так? — Ну да, всем известно, как ревностно он относился к знаниям и грамоте. Но на основе чего вы сделали подобный вывод?
— Боюсь, профессор, это разговор не на один час. А нам скоро предстоит посетить одно мероприятие, на которое мы обязательно должны явиться. Может быть, назначим встречу? Ну где-нибудь завтра-послезавтра? И пообщаемся, не отвлекаясь, что называется, от души. Меня, знаете ли, тоже очень интересует Манаун’дак, и я был бы просто счастлив поговорить о нем с таким выдающимся знатоком, как вы. А если вы еще и достанете несколько его рукописей, наша встреча принесет мне невероятную радость, и я не премину поделиться ею с окружающими. Кстати, а ведь с котлом, что стоит в холле вашего здания, Манаун’дак тоже как-то связан? Вы не исследовали его? Может, там тоже есть какие-то надписи?
— К сожалению, — недовольно буркнул профессор, — я уже почти пятнадцать лет посылаю просьбы позволить мне исследовать этот артефакт. И неизбежно нарываюсь на отказ! Эти наши чинуши от науки куда более обеспокоены охраной котла от студентов, нежели продвижением знаний. Вы не поверите, как это тяжело — ходить каждый день мимо такого раритета и не иметь возможности изучить его. Впрочем, есть у меня кое-что… Это было в «Завещании Манаун’дака», я скопировал как образец древнего письма. К сожалению, перевести этот текст мне не удалось. Вроде бы те же буквы, те же правила грамматики, но кажется, язык используется какой-то другой. Возможно, диалект того же языка, вроде древнестепного и древнегорского. Постойте здесь, я сейчас… Я ведь точно помню, что клал его возле шлема из клыков… Да. Вот… Ну что?
— Боюсь, я тоже не могу это прочитать, — сокрушенно покачал головой Готор, внимательно изучив небольшую надпись на листе бумаги. К сожалению, нам уже пора. Профессор Йоорг, вы с нами?
— Я, с позволения профессора Торба, лучше останусь тут. Меня, знаете ли, эти ваши тыканья шпагами нисколько не интересуют. Не беспокойтесь обо мне — до гостиницы я доберусь сам. И э-э-э… Благородный оу Дарээка, желаю вам удачи. Хотя, зная вашу репутацию, полагаю, она вам не понадобится.
Гости откланялись и вышли из кабинета. Профессор Торб проводил их задумчивым взглядом и обратился к коллеге:
— Почтеннейший Йоорг, вы ведь, насколько я помню, специализируетесь на узелковом письме Первого Храма?
— Да! — подтвердил профессор Йоорг. А потом, не без лукавства глянув на коллегу, продолжил: — Однако вы не поверите, но благородный оу Готор намного превзошел меня как в знании этого письма, так и в древнеаиотеекском языке.
— Но кто он такой? Когда успел узнать столько всего? А главное — от кого? Ведь во всем мире специалистов нашего с вами уровня насчитывается, дай боги, десяток! Причем я, признаю это без всякого стеснения, об узелковом письме имею лишь самые общие представления. Как и вы, полагаю, не так чтобы сильны в языке Лга’нхи и Манаун’дака. А он… Кто он и откуда?
— В наших краях он более известен, как великий герой! — не без усмешки ответил почтеннейший Йоорг. — Победитель кредонцев, защитник и спаситель отечества. Хотя он и чужестранец. Появился неизвестно откуда и благодаря своим талантам взлетел очень высоко. Однако ходят слухи — и весьма достоверные, кстати, — о том, что недавно эта троица — оу Готор, оу Дарээка и девица Ваксай (она из купеческого сословия) посещали некий заброшенный храм на южном берегу Срединного моря. Моряки, которые их сопровождали, рассказывают, что этот визит едва не обернулся восстанием местного населения, причем именно против оу Готора, который чуть ли не претендует на право владеть теми землями. Еще рассказывали о какой-то древней секте и о том, что в храме были принесены кровавые жертвы, причем принимать участие в ритуале могли только люди благородной крови. Что, впрочем, плохо сочетается с присутствием там девицы Ваксай.
— Хм… Вы сказали Ваксай? — заинтересованно спросил Торб. — У нас в Валкалаве это был известный род. Так что, возможно, она и впрямь очень древней крови…
— Так вы из Валкалавы? А слышали ли вы когда-нибудь о существовании некой могущественной секты, в которой могли состоять только благородные люди и которая после развала Старой Империи сумела сохранить и приумножить древние знания? А еще она так сильна, что едва ли не повелевает царями и иными властителями.
— Ну разных тайных сект во все времена было множество. Но те, что создавались по сословному принципу, обычно долго не жили. Надо знать этих благородных — клубок змей. Пока есть кого кусать извне, они кусают их. А как только вонзить зубы становится не в кого, начинают грызться между собой. Да и сохранение знаний? Это не то, ради чего благородные готовы сражаться. Однако, немного пообщавшись с оу Готором, я, кажется, уже готов поверить и в это. Кстати, а что вы можете сказать о его спутниках? Есть ли в них что-нибудь столь же выдающееся?
Глава 11
— Вот, собственно говоря, как обстоят дела, — закончил Готор свой рассказ.
Наступила продолжительная пауза, всем надо было переварить услышанное. Даже Ренки, словно окунувшемуся в недавнее прошлое и по-новому пережившему былое потрясение.
— То, что вы сейчас рассказали, — задумчиво произнесла Одивия, — звучит настолько невероятно, что я почти готова в это поверить. Но как? В смысле — как это вообще возможно?
Профессор Йоорг пока еще не вернулся из университета, Гаарз находился внизу, сидел за одним из вынесенных на улицу столиков, на всякий случай неся караульную службу и разделяя ее с чашей вина и мооскаавскими закусками. А студенты разошлись выполнять задания Готора.
Трое путешественников остались одни, и Одивия Ваксай сочла это удобным моментом для серьезного разговора. Правда, начался он с претензий и требования объяснений по поводу предстоящей «шалости». А потом Готор обрушил на нее правду о себе и о некоторых тайнах вселенной.
— Не пытайтесь понять, — ответил за друга Ренки. — Я уже больше трех лет силюсь себе все это представить, и у меня не получается втиснуть существование других миров между нашим миром и миром богов. Просто примите все, как есть. Есть множество миров, расположенных где-то… Мы даже понять не можем где. И есть возможность переходить из одного мира в другой. Опять же — мы не представляем себе как. Даже Готор не представляет. Но хотя он и выходец из другого мира… Вы не смотрите на него как на демона или иную сверхъестественную сущность, а смотрите именно как на человека. Я думаю, вы уже достаточно хорошо знаете оу Готора, чтобы понять, что он благородный, честный и полностью заслуживает вашего доверия!
— Да, — кивнула Одивия. — Это веский довод. Но мне понадобится какое-то время, чтобы свыкнуться со знанием о параллельных мирах. А какой он, этот ваш мир?
— Совершенно другой и точно такой же, — усмехнувшись, ответил Готор. — Человек может одеться в разные одежды, которые (наши ученые это доказали) будут влиять на его поведение и мысли. Но главное, что и составляет его сущность, все равно останется неизменным, надень он камзол благородного или драную рубаху поденщика. Примерно то же самое и у нас. Наш мир старше, мы знаем и умеем больше, чем вы. Но, по сути, обуреваемы теми же страстями и желаниями, что и вы. Среди нас также встречаются сволочи и праведники, храбрецы и трусы, жадины и бессребреники.
— И тем не менее мне очень хочется послушать про этот ваш мир. Вы просто обязаны мне все рассказать, иначе я лопну от любопытства!
— Обязательно расскажу, — улыбнулся Готор. — Но попозже, когда будет больше свободного времени. А сейчас вернемся к краже, а вернее — к Амулету! Думаю, теперь вы понимаете, почему я столь одержим его поисками и личностью Манаун’дака? Так что кража котла — это не, как вы изволили выразиться, бессмысленная блажь и глупость, а возможный ключ к нахождению дороги домой.
— Та приписка к завещанию, которую никто не может прочитать?
— Да. Она написана на олбанском, иначе именуемом падонкаффским йезыгом. — Готор опять улыбнулся. — Что-то вроде игры, популярной во времена молодости моего отца. Ее суть — написать слово или целое предложение, сделав максимальное количество грамматических ошибок, но чтобы при этом все же можно было его узнать. В мое время в нее уже не играли. Но память о ней живет как об одном из этапов развития… Простите, слишком сложно будет объяснить. Из-за того, что слова настолько искажены, профессору Торбу и другим знатокам кажется, что это какой-то другой язык. Но мне…
