Махинации самозванца - Илья Николаевич Романов
Впрочем, на ночёвку в таверне остались только Адрус, Гумус, Верг и я. Остальные разбили палатки в поле, перетерпят, деньги имеют обыкновение быстро кончаться.
Посещение форта несло и негативный эффект. Парни узнали о делах в государстве. Для нашего пограничья слово война – это пустой звук. У нас тут постоянные набеги, два-три года не проходит без них, а тут такое событие – война.
Мои парни с наивностью обособленных обществ принимали каждую байку за чистую монету. В замкнутых обществах нет вранья, воровства и особо жёстких убийств. За такое община три шкуры сдерёт, как только прознает. Хотя и перегибы бывают, как же без них. Не случайно у городских деревенские считаются дурачками…
Так вот, моим парням излишне «проехались по ушам» в таверне у форта. Форт Куэна, если разобраться, такая же глушь, как и моё баронство, но есть разница. До форта доходили последние слухи о войне, а моё баронство на осадном положении было лишено даже этого испорченного телефона.
Есть такой анекдот про Пушкина, что пришёл в бар выпить кружку пива. Первый рассказывал второму, что видел Пушкина, пьющего пиво. Третий рассказал четвёртому, что сам бухал с Пушкином. Десятый рассказывал одиннадцатому, что ужрался с Пушкиным. Девяносто девятый рассказывал сотому: «Иду. Ночь. Поле. В поле стоит дуб. На дубу сидит голый Гоголь и дрочит…»
Примерно так же обстояло со слухами о войне. Настроение в отряде подавленное. Слухи пугают не только моих, но и меня. Пойди разберись, что из сказанного вранье, а что правда…
Дальнейший путь до столицы мало чем примечателен. От Куэна мы ехали по дорогам не скрываясь. Дороги не то чтобы совсем вымерли, но движения было мало. Одно слово, война, торговля замерла.
Тряпка флага у Гумуса, белая сова на синем фоне, на безветрии мнётся к древку. Раск с его телегой нас тормозил, но не бросать же его. Бросать свои кровные деньги?.. Адрус имеет какую-то крестьянку рядом от дороги, та вроде не против. Ну кем же надо быть, чтобы бабу отправлять пасти овец. Как-то так прошло пять дней.
На шестой день мы приехали в какой-то городишко, Блост-баль, если не переврано название на карте. Тут мы задержались на сутки. Раск продавал трофеи. Распродал большую часть вьючных лошадей, да и просто собирал слухи. Мы же большей частью собрались в таверне. Заняли четыре стола. Дружина, Могр, помощники Раска и он сам вместились за тремя столами. Адрус, я, Верг, Гумус и Гевур за отдельным столом.
На фоне местных мы, конечно, выделялись. Девятнадцать незнакомых рыл, плюс три рыла, в мелком городишке это событие. Впрочем, скоро про нас забыли, и разговоры в таверне вернулись в русло привычных. Я прислушивался к говору.
Говорили о всяком. У кого-то жена вроде как ходит на сторону, он бьёт её, но толку мало. Пьяный калека опять воевал в своём последнем бою. Выл и проклинал себя, что последнее движение рукой было навстречу, а не вбок, как нужно было. Парочка подмастерий костерили мастера. Крестьянин с сыном спорили с кем-то о цене привезённых дров.
– Ваша милость… – обратился к кор-сэ́ хозяин таверны, безошибочно определяя самого знатного среди нас за столом. – Изволите отведать бобровых хвостов? Только сегодня поймали. Лучше нас их не умеют готовить.
– Подавайте на двоих. – со спесивым лицом небрежно цедил сквозь губы Адрус. Переглянулся со мной и поправил себя: – На троих! На пятерых!
Гумус, куда я без него. Гевур, хоть и вор, но свой человек, а на таких мелочах и проверяется, на кого лучше работать. Пятый, само собой, Верг. Сын рыцаря – это вам не насрано. Спустя несколько минут нам подали хвосты. Вот ведь мерзавцы, они всё приготовили заранее. Мерзавцы, потому что заранее знали, что спесь дворян не позволит отказаться от блюда дня.
Бобровые хвосты считаются деликатесом. По вкусу напоминают жирное рыбье мясо. В тавернах бобров подают не каждому, дичь как-никак.
Мы неспешно ели. Я с каменным лицом делал вид, будто не впервые ем бобра. Гумус не стеснялся и уплетал за обе щеки. Кор Верг, похоже, уже пробовал бобров, и потому ему было безразлично. По Гевуру было непонятно, что ему выпадало за жизнь.
Нашу трапезу стало разбавлять тихое бренчание по струнам. В этой забегаловке что, есть свой музыкант?
– Уважаемая публика, позвольте представиться. Я мэтр Вир Оур Ледроу. Волею богов и ветров принесло нас всех под здешний кров. Да будут благословенны труды наши. Позвольте спеть о самом главном, о том, что всех нас не минует или не миновало. О любви… – звонкий голос барда несся по таверне.
Я уже порядком выпил, и мне песни о любви не в тему. Скотина такая. Мне только не хватало бывших и мёртвых вспоминать. Тварь! Но он в этом не виноват. Он не знает, что не каждому довелось. А кому довелось, не каждому удалось сохранить.
Бард рвал глотку на лирике. Как я понял, он пел о благородной даме, что не дождалась своего рыцаря из похода. В общих чертах: слава воинам, слава верности и чести благородных дам, слава прекрасному чувству любви.
Понятно, на кого была ориентирована песня. Я хоть и не все слова понимаю, но главное чувствую. Пожертвуйте, благородные господа, монетку, лучше из золота, на нужды Мельпомены.
Кор Верг прогрузился, не иначе Изру припомнил. Гумус смотрит восторженным взглядом, походу, возомнил себя рыцарем из баллады. Даже Адрус, захмелев, топчет правой ногой[22]под столом в знак одобрения. Только мы с Гевуром более цинично смотрим на жизнь. Меня жизнь не раз обламывала, да и его, думаю, так же.
– Не рви струны! – услышал я свой хрипящий голос. Это хреново, меня опять по пьяни заносит. – Спой… Не о любви… Спой… О главном…
Каким каркающим кажется мой голос на фоне его голоса, но мне всё равно. Хочется что-то выразить, прокричать, но что, я и сам не знаю. Кто бы мне подсказал. Наверное, стресс последних двух месяцев меня поймал, подловил.
Бард долго собирался, перебирал струны местной балалайки. Перебирал струны от лирики и до боевых маршей, что само по себе нелепо на струнных. Я не сразу понял, что так он подстраивается под меня. Это и есть игра на контрастах, когда выбираешь одного и по нему ориентируешься. Бард в качестве ориентира выбрал меня, что и неудивительно,
