Михаил Гвор - Прорыв выживших. Выжженные земли

Теряем больных. Наша медицина странна и непредсказуема. Имеем очень неплохой набор врачей самых разных специальностей, но нет никакого оборудования, а срок годности лекарств истек так давно, что о них уже забыли. И если бы не ата Мирали, умудряющийся творить чудодейственные зелья из одному ему известных травок… Но никакая медицина не всесильна, а наша тем более. Что можно сделать с раком? И не только с раком… Многому нечего противопоставить…

Умирают от возраста. В основном, аксакалы из присоединившихся кишлаков. Среди альпинистов стариков практически не было. Это чушь, что тяжелая жизнь в горах способствует долголетию. Нет, конечно, прогуливающиеся по горным тропкам намного долговечнее пожирающих гамбургеры в офисном кресле между отшиванием претензий клиента и получением звездюлей от шефа. И здоровый образ жизни — это прекрасно. Но когда вместо утренней зарядки — пахота от рассвета до заката на пределе сил, вместо пятисекундного моржевания возле теплой баньки — постоянное ковыряние в снегу и форсирование ледяных рек, вместо диеты — недоедание, а вместо распорядка дня — недосып и всё та же пахота… И всё это годами, десятилетиями… Жизнь таджикского декханина никогда не была легкой, а теперь и подавно… Старики умирают…

Мы несем потери. Но Лагерь живет. С каждым годом, да что там, с каждым днем становится крепче, сильнее и оживленнее. Уже не стоит вопрос о том, как перезимовать и не умереть. Уже появляются мысли о комфорте…

За одиннадцать лет мы потеряли многих. Достаточно многих, чтобы сложились свои похоронные обряды. Иногда умерших хоронят по старым обрядам, чаще всего мусульманским, но обычно… Наши похороны просты. Умерший, могила, те, кто пришел проводить. Те, кто захотел и смог. Если тело осталось где-то далеко, вместо него камень с именем. И в любом случае — такой же камень в изголовье могилы. Никаких напыщенных лицемерных речей. Зачем они там, где все знают друг друга? Только тихое: «Спасибо», шелестящее над небольшим лагерным кладбищем. И запись в архивах Мирали Садырзаде. О каждом.

У нас простые обряды. Не только потому, что мы атеисты. Уважение к мертвым не имеет отношения к религии. Просто мы бедны и не всё можем себе позволить. Например, дерево на гробы… Или собирать на похороны много народа…

Но сегодня всё не так. Нашли и дерево, и чистую белую материю на саван. И собрались все. По крайней мере, все альпинисты. Сидят на стационарах минимальные отряды прикрытия, из рудничных и маргузорских. Носятся по маршрутам уполовиненные патрули, усиленные удвоенным количеством псов. Остальные здесь.

Сегодня необычные похороны. Ушла Руфина Григорьевна. Человек, создавший лагерь. Женщина, чья энергия победила всё и вся: чиновничью бюрократию, националистическую спесь, демократическое безденежье, торгашескую жадность. Сделавшая невозможное.

Благодаря ей в глубине Фанских гор появился наш Лагерь. Не просто группа строений, к которым подведена плохая дорога, и несколько дизелей, а место, куда хотелось приехать. И которое объединило людей, одномоментно потерявших всё, что имели.

Нет, в жизни послевоенного Лагеря Руфина Григорьевна принимала намного меньше участия, уступив бразды правления тем, кто моложе. Не по силам немолодой женщине такой груз. И не нужно это. Преподавала в лагерной школе, а когда та закрылась, продолжала большую часть времени проводить с детьми, что-то рассказывая и показывая. Самые маленькие звали ее «бабой Руфой» и не отходили часами… Летом любила посидеть у большого камня на плацу (на второе лето кто-то заметил это, и появилось специальное кресло, прикрытое навесом, которое убирали только на зиму). Зимой пила чай в столовой.

К ней всегда можно было прийти за советом, или просто пожаловаться на жизнь… Не всегда она могла сказать что-нибудь по делу, но в результате такого визита всегда появлялось решение. Она была, и этого достаточно.

Этой весной «бабаруфино» кресло останется в кладовой. Детишки будут бегать за кем-то другим, а решения придется искать самим, без ее молчаливой поддержки.

Руфина Григорьевна ушла. И вместе с ней ушла довоенная история Лагеря. Мирные маршруты на окрестные вершины, разряды по альпинизму, концерты песен Визбора и уроки английского языка. И вечерние чаепития уже никогда не будут такими душевными. Она ушла, и вместе с ней ушла эпоха.

Лагерь потерял Мать.

Для боя выделили круглую площадку немного ниже места засады. Когда Урусов увидел Бориного противника, у него потемнело в глазах. Узбек был огромен. Нет, ОГРОМЕН. Двухметровый детина с фигурой борца выделялся среди «моджахедов», как степной волк в стае шакалов. Юринов рядом с ним выглядел комнатной собачкой. Такому волчаре на один укус…

— Ну, как тебе Нахруз? — спросил капитана Мизафаров. — Между собой мои люди зовут его Дэвом. Тебе знакомо это слово?

— Йети надо мыть чаще, — загадочно ответил Урусов. — А большой шкаф громко падает.

— Я открою тебе один секрет, «зеленый» брат, — произнес Умид, — Нахруз не убьет твоего батыра. Мне очень интересно посмотреть, как после этого боя тот будет обыгрывать в шахматы перворазрядника…

Нахруз скинул рубашку и остался в одних штанах. Без одежды зрелище было еще внушительнее. Густая шерсть, покрывавшая тело, придавала сходство с огромной обезьяной, внушая невольный ужас. Видимо, узбек прекрасно представлял, какое впечатление производит. Для полноты эффекта он выбил кулаками барабанную дробь на собственной груди и совершенно по-звериному заревел…

Казалось, Борис не обращал на противника никакого внимания. Он тоже разделся до пояса и, игнорируя дружный свист зрителей, совсем не впечатленных его размерами и мускулатурой, проводил стандартную разминку, как перед тренировкой с лейтенантом Терентьевым. Пока привычно разогревались мышцы, мозг сосредоточенно составлял план боя. «Насколько он быстр, какие точки прикрыты мускулами, как будет держаться?» На большую часть вопросов ответа не было. Неожиданно вспомнился сон двенадцатилетней давности, не дававший ему покоя после драки с ефрейтором Коротковым. Узбек заревел и в его реве, явственно послышался издевательский голос ефрейтора: «Ну, ударьте же меня, месье…».

Все чувства исчезли разом, как и не было. Только всеобъемлющая холодная ярость. Эта обезьяна стоит между ним и целью пути и, значит, виновата сама. План возник мгновенно, и Боря знал, что он правильный. Он спокойно закончил разминку и сделал шаг в круг: «Я приду, мама!»

Драка длилась считанные мгновения. Нахруз бросился вперед, собираясь смять противника первым же натиском. Боря ушел в сторону и кулаки, каждый размером с его голову вспороли пустоту. В то же мгновенье Юринов взвился в воздух. Серия легких, даже ласковых на вид, касаний руками и ногами заранее намеченных точек и уход назад — в сторону. Подальше от падающей навзничь парализованной туши.

Но еще до первого удара Урусов, увидев мраморную бледность, залившую лицо ефрейтора, обернулся к Мизафарову и произнес:

— Пиндец твоему Нахрузу, «зеленый» брат. А еще мне очень интересно посмотреть, как местный перворазрядник будет обыгрывать в шахматы русского гроссмейстера…

— Мама! Мама!

Худенькая, дочерна загорелая девочка, вихрем промчавшись по тропинке между столовой и домом, с разгону повисла у меня на шее. Господи, тощая-то какая! Тем не менее, ощутимо качнуло. Дочь, конечно, упасть не дала, каким-то невероятным движением заставив нашу скульптурную группу сохранить равновесие.

— Мама! Я вернулась.

Я молча глажу этого полуголого встрепанного звереныша. Повзрослела, подросла. Опять похудела. Или кажется?.. Ее любимый Коно, похожий на здоровенный шерстяной пуфик, развалился рядом и радостно скалится. Лучше бы не открывал пасть: когда не видно зубов, лежащего пса можно принять за большую подушку. Очень большую, лохматую подушку. Но подушка с десятисантиметровыми клыками… Брр… Никогда бы не подумала, что собаки могут достигать таких размеров! Наверное, есть в горном воздухе что-то, способствующее их росту. Или это Женя такой умелец…

— Мама я целый месяц буду в Лагере!

Слава богу! Может, хотя бы удастся ее отмыть и причесать! Хоть это и бесполезно: выпачкается в первые же десять минут. Господи, о чем я?! Этому исцарапанному чуду скоро четырнадцать! Взрослая девушка, так она и даст матери себя отмывать! Уже и младший справляется самостоятельно. Не могу, всё равно для меня они все крохи. И эта «гроза Лагеря» тоже.

Хм… Девушка… Синяки, царапины, разводы грязи и пота на лице, замызганная майка и шорты… Нет, я в ее возрасте была совсем другой. Меня интересовали модные шмотки. Думала, не пора ли пользоваться косметикой. Школа… фигурное катание… театр, совсем немного, за компанию с Ленкой… Ленки уже нет… театра, наверное, во всем мире не найдешь… Мы поем вечерами иногда, Митька что-то рифмует и пишет поздравления на свадьбы, но разве это может заменить театр?.. А как было бы здорово посмотреть какую-нибудь, пусть самую провинциальную, труппу… Хотя наши дикие супербойцы просто не поняли бы, что это и зачем?.. А как я книги любила!.. Успехом у мальчишек пользовалась! И они меня уже интересовали… А еще по уши была влюблена в карие глаза красавчика Ди Каприо…