Дмитрий Янковский - Мир вечного ливня
Макс правил БТРом довольно ловко, резко не тормозил, резко не разгонялся и, несмотря на отвратительную видимость, вовремя объезжал деревья. Завороженный мельканием деревьев по сторонам, я на некоторое время погрузился в заторможенное состояние — звуки реального мира стали громче, а сфера взаимодействия несколько поблекла в моем сознании. Я услышал, как у соседки, старой, полуглухой старушки, залаяла болонка, как кто-то во дворе под окном хлопнул дверцей машины. Я понял, что просыпаюсь, наверное, так это должно выглядеть для человека, нюхнувшего грибной дури. Из последних сил я протиснулся через люк в башенку.
Проклятая болонка заливалась не на шутку. Никогда раньше такого не было. Я приподнял голову с подушки и понял, что лает она потому, что рядом с дверью кто-то стоит. Наскоро натянув спортивные штаны, я прошлепал босыми ногами по коридору и глянул в глазок — там, возле старушкиной двери, топталась почтальонша тетя Зина.
— Черт… — тихо ругнулся я.
Далеко, в глубине сознания, почти незаметно, ревел мотор БТРа и кто-то укладывал меня на сиденье. Я повернул ключ и приоткрыл дверь.
— Не слышит, — вздохнула тетя Зина, увидев меня. — Доброе утро, Саша.
— Доброе утро. Давайте я ей передам, когда она выйдет гулять с собачкой.
— Ой, спасибо, Саш! На. Только вот тут черкни. Письмо заказное, из пенсионного фонда.
— Да, хорошо.
— А что ты заспанный такой? Опять ночью работал?
— Да. Съемки были.
— Понятно. Ты только, Саш, не спивайся, ладно? Плохо ты выглядишь.
«Какое ей дело?» — раздраженно подумал я.
— Да нет, я и не пью совсем, — ответил вслух. — Просто вымотался.
— Ну ладно…
— До свидания, — я с удовольствием запер дверь и, бросив письмо на стол, поспешил грохнуться на диван.
Стоило закрыть глаза, как образы сферы взаимодействия проступили в сознании сначала серыми нечеткими силуэтами, затем сделались ярче, и я понял, что проваливаюсь в пучину сна.
— Что случилось? — спросил Цуцык.
— Почтальонша разбудила, — ответил я, садясь на скамейке.
БТР почему-то сильно трясло, словно он гнал по насыпи из крупных камней. Ирина вела наблюдение вместо меня, высунувшись по плечи из люка.
— Как ощущения? — поинтересовался сапер.
— Думал, что будет хуже. Там, когда бодрствуешь, сфера взаимодействия почти не ощущается, только звуки.
— Бывает по-разному. Зависит от фазы сна, в которой тебя разбудили. Ладно, отдохни.
— Чего так трясет?
— Это первая гряда. Ну, камни полосой насыпаны, словно их ледником тащило. Не парься, скоро кончится.
— Можно мне под дождик?
— Освежиться?
— Типа того.
— Валяй.
Мы с Искоркой поменялись местами, и я удивился, насколько лес сделался реже обычного. Да и деревья ниже. Я вспомнил, что говорила Ирина о здешних расстояниях. При удалении от Базы реальность сна истончается. Вот забавно! Может, и ливень так скоро кончится?
И тут в голове мелькнула мысль — как же реальность может зависеть от расстояния до Базы, если Базы как минимум две? Кроме нашей есть ведь еще и этот Шахматный Храм! Кажется, Ирина неправильно все поняла, скорее реальность не истончается, а каждая База формирует вокруг себя собственный мир. В месте пересечения законы миров смешиваются, а ближе к самим Базам приобретают свойства…
— Приобретают свойства, присущие нанимателю! — закончил я вслух — Черт! Так ведь правда, какая может быть реальность у сна? В этом мире существуют лишь игроки и фигуры. Игроки перекраивают пространство по собственному желанию, а фигуры…
А что фигуры? Когда это у фигур была хоть какая-то воля? Я представил, как по ночам шахматы вылезают из старой фанерной коробки и устраивают военный совет. Строят планы, как бы им так изловчиться, чтобы завалить игрока. А мир вокруг страшен, так не похож на привычные ровные пространства в черно-белую клеточку. Как вообще ходить там, где нет клеток? Игрок знает, а фигуры нет. В этом между ними кардинальная разница. Вот если бы игрока самого затолкать в шахматную коробку или заставить играть по правилам… Да только на то он и игрок, чтобы жить, как ему хочется. А правила лишь для фигур.
«Но Кирилл время от времени вынужден укладываться в общую коробку, — подумал я. — Вынужден ходить на работу, прикидываться обычным деловым мажором. Трахается наверняка с кем-нибудь. Но по клеточкам он и там не ходит».
Я бы, может, тоже не ходил по клеточкам, да только не мог представить, как это выглядит. Все же я мало пробыл в сфере взаимодействия, это точно. Когда ребята собирались отклониться от курса, чтобы посетить Шахматный Храм, мне это казалось смесью банального любопытства с не менее банальной меркантильностью. Теперь же стало понятно — к старой Базе влечет нечто большее, нечто мистическое, так древний колдун, чтобы стать оборотнем, напяливал на себя шкуру дохлого волка — он был уверен, что это поможет. Я же сейчас ни в чем не был уверен, хотя бы потому, что законы сферы взаимодействия оставались мне по большей части неведомы. А вдруг действительно, чтобы стать игроком, достаточно просто влезть на верхний уровень заброшенной Базы? Что, если Кирилл когда-то просто-напросто проделал именно этот путь? Мог он ходить к Мосту? А почему бы нет? Я же о нем ничего не знаю!
Птиц над головой стало меньше, теперь они не неслись за БТРом трепещущим шлейфом, а взмывали с деревьев время от времени. Зато их активность повысилась, причем не самым лучшим образом — уже несколько раз сверху летели обломки веток и камни величиной с грецкий орех. Я психанул, достал «Стечкин» и пару раз пальнул вверх. Ветки сыпаться перестали.
Наконец мы преодолели каменную гряду и БТР перестало трясти. Я попробовал представить Шахматный Храм, но в голову лезли только картинки из мультика про Маугли, где в джунглях, в развалинах древнего города, жили обезьяны-бандерлоги. Здешние птицы тоже напоминали обезьян, причем не только видом, но и повадками, как оказалось. Летающие бандерлоги. Киплинг в гробу бы перевернулся.
— Эй, народ, долго еще пилить до этого Храма? — спросил я, наклонившись к люку.
— Километров двадцать, — ответил Андрей. — Могу тебя сменить.
— Нет. Я уж лучше здесь, под дождиком.
Подняв взгляд, я с удивлением увидел птицу, сидящую на длинной склонившейся ветке. Она сидела на заднице, как обезьяна, играя при этом на дудочке. Видел я ее лишь мгновение, она промелькнула слишком быстро, да и качество музыкальной композиции оценить не сумел — БТР ревел слишком громко. Но, несмотря на краткость видения, оно накрепко врезалось в память. Я хотел было рассказать об этом друзьям, но не успел — сверху донесся клекот тяжелых рейдеров.
— Стоп! — заорал я в микрофон гарнитуры, чтобы Макс меня услышал с гарантией.
Он услышал, причем затормозил так резко, что я саданулся подбородком о край люка.
— Рейдеры! — добавил я, прыгая внутрь.
На самом деле все эти меры предосторожности были пустой формальностью, поскольку, когда над головой нет густых, мокрых древесных крон, сканеры Рейдеров легко засекают любой объект, в том числе неподвижный. Так что надо было к бою готовиться, а не орать. Цуцык тоже быстро сообразил, что к чему, и дождавшись, когда я выкарабкаюсь из башенки, занял место стрелка. Искорка уже расположилась возле бойницы с «СВДшкой», а я подхватил Витин «АКМ» и Устроился у противоположного борта.
Надо признать, что после Афгана БТР-«восьмидесятку» довели до ума, значительно увеличив угол обстрела не только главного КПВТ, но и для стрелков из бойниц. Так что на трех тысячах метров можно было использовать главный калибр в качестве скорострельной зенитной пушки — с учетом плотности огня КПВТ мог нанести серьезный урон даже тяжелым рейдерам, защищенным силовыми экранами. У бойниц же мы засели на тот случай, если к высотникам прилагался патруль из легких «углов» — маневренных, но хлипких.
То, что нас засекли, стало ясно сразу, как только хмурые тучи озарились фиолетовыми сполохами плазменных капель. Птицы тоже заметили эти вспышки — они резво вспорхнули с деревьев и, собравшись в стаю, плотной тучей ушли на юг. Кажется, им уже приходилось видеть последствия плазменной бомбежки.
— Люки и амбразуры закрыть! — выкрикнул Цуцык, проваливаясь к нам.
Над его головой лязгнула крышка. Макс тоже спешно задраился, и принципе это было единственное, что мы могли сделать. Когда с неба медленно падают комки полыхающей плазмы, лучше сидеть и не высовываться. Правда, это в танке — у танков гусеницы. А у нас колеса, которые сгорят в течение первых мгновений, когда плазма коснется земли.
— Колеса! — заорал я не своим голосом.
До Цуцыка моментально дошло, все же он неплохо справлялся с обязанностями командира.
— Макс, жми на полную! — приказал он.
БТР взревел дизелем и чуть вздыбился, выпуская на волю мощь своих трехсот лошадинных сил, так что плазма еще не успела коснуться верхушек деревьев, когда мы набрали половину крейсерской скорости. Хорошо, хоть гряду миновали, а то бы кишки из нутра выпрыгнули. Я еле успел поставить автомат на предохранитель, а то бы наделал дел. Тут, под броней, одного выстрела достаточно, чтобы всех положить, — пуля в таких условиях за долю секунды делает несколько сот рикошетов. Хорошо, если в сиденье застрянет, а если нет — хана.
