Роман Юров - Чужие крылья-3
— Дмитрий Михайлович… ну Дмитрий Михайлович…
Шубин не отвечал, лишь сильнее кривился и прибавлял шагу.
— Дмитрий Михайлович…
У штаба командир резко затормозил, и Лешка в него буквально влетел.
— Дмитрий Михайлович, ну подпишите…
— Нахер! — комполка быстро обернулся. — Я уже сказал, что не буду! Я вам не поп, тута, — он в бешенстве затряс пальцем перед его лицом.
— Дмитрий Михайлович, ну по-человечески же прошу…
— Смирна-а! — выкатив от злости глаза, заорал Шубин на Лешку. Выхватив у него из рук бумажку, он тот час ее разорвал и швырнул на землю. — Кругом! Шагом марш! Попросишь еще раз, под арест посажу! — отправив Соломина, командир пулей влетел в здание штаба, с грохотом захлопнув дверь.
— Дела-а! — присвистнул Виктор.
— Вот же скотина! — Лешка, отойдя на несколько метров, остановился и теперь зло сжимал кулаки, с ненавистью рассматривая закрытую дверь. — Урод лысый!
— Что случилось-то?
— Да что же это делается? — словно призывая Виктора в свидетели, застонал Соломин. — Я же законно все! — он застыл, вцепившись рукой в шевелюру и задумчиво морща лицо.
— Леша, — ласково, словно у маленького ребенка, поинтересовался Виктор. — Что это было?
— Шубин, с-сука! — У Соломина на лице вздулись желваки! — Я жениться буду. Оля согласна. А этот козел не хочет рапорт подписывать! "Я вам не поп", — передразнил он командира. — Урод! Не знаю теперь… Может, к самому комдиву?
— Поплачься Галке! — с гаденькой улыбочкой присоветовал Виктор. — Она как пить дать, твою сторону примет. У нее в этом вопросе пунктик. Она с Шубина такую стружку снимет, что он завтра сам к тебе прибежит! А еще лучше Оле скажи. Что ты, вроде как не при делах…
— Думаешь? — оживился Лешка.
— Точно тебе говорю! Даже если не выгорит, то жизнь ты ему основательно отравишь… Поквитаешься…
—…А таких танцев вы не видели! — Иванов лихо крутнул ус. Ради праздника он приоделся, нацепив сберегаемый для торжественных случаев парадный мундир. Хромовые сапоги, спущенные книзу и сжатые в гармошку так, что издалека их можно было принять за ботинки, горели на нем огнем. — Данильчук, давай!
Данильчук дал. Баян взвизгнул и Иван вдруг громко, по-разбойничьи свистнул, хлопнул ладонями по голенищам своих щегольских сапог и пошел по кругу, лихо подбоченясь и рассыпая каблуками дробь. За ним выскочил Щеглов, пошел вслед, не уступая, сорвалась Галка – всплеснула руками и мягко, едва касаясь подошвами пола и поводя плечами, поплыла плясунам навстречу. Заражаясь весельем танца, летчики, полковые девчата, один за другим врывались в круг. Пыль клубами летела из-под ног. Ходуном ходил прогнивший пол, но никому не было никакого дела. Танец захватил и притянул к себе каждого.
Первая полковая свадьба набирала обороты. Остались позади поздравления и крики "горько", уже были все съедены закуски и молодые отправлены ночевать в землянку новобрачных. Настало время лихого, безудержного веселья. Кровь, подогретая алкоголем, играла в жилах, требовала действия…
— И-и-э-э-э-х! — Иванов пошел вприсядку. Обычно бледное лицо его раскраснелось, залихватский чуб прилип ко лбу. — Давай, славяне…
Виктор тоже, помимо воли оказался втянут в этот омут. Он и не хотел, но могучая, коллективная сила выкинула его в центр зала, плотно окружила, и оставалось лишь виновато улыбаться и пытаться попасть в такт мелодии. Получалось плохо. Он стал оттираться к стенке, надеясь выбраться из душной, потной толпы.
— Хочешь убежать, — Таня, смеясь, ухватила его за рукав. — Не выйдет!
Пришлось остаться. Он танцевал, пытаясь подражать Иванову, но получалась убого, и девушка смеялась с его неуклюжести. Она веселилась, искренне, нараспашку.
Потом мелодия сменилась. Данильчук заиграл что-то тягучее, мягкое, и Таня по-хозяйски положила руку Виктору на плечо, закружила в душной тесноте зала. Двигалась она здорово, танцуя исступленно, за двоих. Он старался как мог, но корявые па только портили легкую красоту ее движений.
А она входила во вкус. Расплясалась, раскраснелась, запыхалась. Отдавалась танцу целиком. Глаза ее, огромные и блестящие оказались неожиданно близко и лукаво блестели в полумраке. Они затягивали с головой, уволакивали в бесконечный зеленый омут не оставляя ни единого шанса. И Виктор плюнул на приличия, притянул к себе, облапил, и, не слушая возмущенный писк, стал целовать…
Жалобно вздохнув мехами, баян смолк. Сыгранная им мелодия пролетела незаметно, не оставив ни мотива, ни чувства времени. Остался лишь липкий привкус вина с ее губ и выражение зеленых глаз – сперва испуганное, а затем нахально-смелое и пьяное одновременно.
— Белый танец, — Данильчук прочистил горло, и баян вновь загудел басами, запел, заиграл, разливаясь по комнате, заставляя тела двигаться в такт. Затрещали полы, закружились по залу бельма лиц, а затем слились в одно. зеленоглазое, с мягкими полуоткрытыми губами и курносым носиком. Они целовались, медленно кружась в танце, и тело ее было так близко, так доступно, что Виктор не выдержал. Не дождавшись окончания, он повел Таню к двери, расталкивая людей словно таран. Он знал, зачем ведет ее за собой, знал, что она знает. Финал откладывать не следовало.
Прохладный воздух улицы немного освежил голову, добавил мозгам кислорода. И Виктор вдруг понял, что им просто некуда пойти, что в любой мало-мальски пригодной халупе, любом шалаше сейчас люди. Он сбился с шага, потрясенный размерами катастрофы…
Выручила Таня. Она не думала, она просто свернула к какой-то пристройке, отгородившись кустами от окруживших клуб курильщиков. Зашипела кошкой, наткнувшись на целующуюся здесь парочку, метнулась через улицу, к темной поросли вишневых побегов, но и там кто-то был. Виктор, спасая надежду хоть на что-то, хоть на какое-то продолжение вечера, потянул ее в глубину двора. Мимо закопченных стен дома, к покосившемуся сараю.
Сарай оказался чистеньким, зато без крыши. Видимо, все что можно, давно отсюда выгребли и пустили на кизяк, оставив лишь, за абсолютной ненадобностью, здоровущую глинобитную тумбу под ясли. В потолок светили звезды, сквозняк периодически холодил, проникая в пустой дверной проем, но здесь никого не было, никто не мешал, и Таня облегченно привалилась к стене, подставила губы.
Она еще не остыла и через минуту они уже задыхались от возбуждения, целуясь и комкая друг на друге одежду. Не обращая внимания ни на звезды, ни на замызганные стены, ни на вечернюю прохладу. Ее ремень улетел на тумбу, гимнастерка задралась и в звездном сумраке светили маленькие груди с нежными кругами сосков, матово сиял плоский живот. Виктор торопился. Трясущейся рукой он уже задирал юбку, дико боясь, что она вдруг испугается, что затормозит и придется начинать все сначала, ждать подходящего момента. Не то чтобы он верил, что это будет прямо сейчас, в сарае, но надеялся на авось.
Юбка сопротивлялась недолго. Распаленный, он позабыл про пуговицу и заскользил вверх по ноге, безжалостно сминая ткань, задрав ее до бедер, добирался до сатина трусиков. Оттянув резинку, запустил пальцы в святая святых… Таня быстро пресекла инициативу, поправила гимнастерку, и он огорченно решил что все… "кина не будет". Но она сказала лишь: — "Холодно!" и снова полезла целоваться. Повторная попытка принесла успех – трусики, наконец, сползли вниз, и ему ничего уже не мешало. Они любили друг друга, и сыпалась с деревьев первая листва, и разносились по деревне протяжные звуки баяна, и было бесконечно хорошо.
Глава 6
Был солнечный, ветреный и прохладный день. Ветер вздымал тучи пыли и желтых листьев, гнал в вышине редкие облака, посвистывал в сухих ветках бурьяна. Холодный, всепроникающий, он быстро подобрался под одежду, разгоняя по коже мурашки озноба. Виктор поежился, поднял ворот реглана и зашагал быстрее. У эскадрильной землянки, старательно обходя непросохшие лужи, наматывал круги Улитка. Он горбился, пряча укрытую шлемофоном голову в плечи, и курил на ходу. Папироса в его лапищах казалась спичкой.
— Улитка, — сказал Виктор летчику. — Идите в землянку. Здесь холодно.
Тот остановился и обиженно уставился на Саблина, всем своим видом показывая, что ему, очень даже тепло и легкий летний комбинезон лучшее средство от ветра.
— Ну, как хотите…
Виктор остановился у входа, достал папиросу и пнул выступающее из-под земли бревно наката. Метром ниже, под слоями дерева и земли, ожидали вылета его подчиненные – летчики третьей эскадрильи. Его друзья и подчиненные, которых ему, уже через два часа вести в бой.
За две недели передышки сто двенадцатый окреп. Пополнение, с грехом пополам, натаскали: приняли зачеты, кое-как сколотили пары и пару раз даже слетали на групповую слетанность. Пополнился полк и самолетами: дюжину новых перегнали, несколько получили из ПАРМа, несколько отремонтировали своими силами. В итоге полк вновь стал полком, практически пополнившись до штатной численности. Молодежь распределили по эскадрильям и Виктору достались два младших лейтенанта – Володя Молокин из Воронежа и Аркадий Зайцев из Казани. Мамлеи были совсем зеленые. Оба одинаково невысокие, худощавые, но у Молокина, от фронтовой нормы щеки уже начали потихоньку круглеть. Не хватало лишь штурмана, но его с успехом заменял прикомандированный Улитка.
