Александр Афанасьев - Законы войны
Пожилой старик важно кивнул.
– Твои слова радуют мою душу. Скоро я сам предстану перед Аллахом. И когда он спросит меня – остались ли на земле те, кто любит меня по-настоящему и идет по моему пути, по пути Аллаха, я отвечу ему, не кривя душой, – да, остались…
Забинтованными чистой тканью руками Араб поднес ко рту пиалу с кислым молоком. Он не боялся этих людей – в конце концов, они были всего лишь людьми, а вот он – был волком, ведущим войну уже двадцать лет, битым, травленым, знающим все уловки и ухищрения. И все равно ему было не по себе: в детстве он ходил в гости к своим арабским друзьям, а они ходили в гости к нему, и никто не держал нож в одной руке, пожимая другую в знак дружбы.
Или держал? Как все чертовски запуталось. И все стало намного хуже. Такое ощущение, что сломалось что-то фундаментальное, то, на чем держался мир и спокойствие людей, и возврата назад уже нет.
Нет дороги назад…
– На твоих руках раны, – сказал старик, – если не хочешь говорить, ты можешь сохранить это в тайне. Но мне, старому человеку, который уже не может держать в руках автомат, будет приятно услышать о подвигах молодых воинов Аллаха. И клянусь, что не раскрою сказанного никому, кроме Аллаха…
– Это вряд ли можно назвать подвигом, уважаемый амир, – заговорил Араб, – скорее это можно назвать позором. Нас было всего несколько человек, и мы задумали убить тирана, что правил в Багдаде. Русисты схватили нас и бросили в застенок. Чтобы заставить меня говорить, они прибили меня гвоздями к двери и так оставили. Потом, слава Аллаху, я оказался на свободе – но так и не смог сделать ни единого выстрела по тирану. Так какой в этом джихад?
Старик покачал головой:
– Здесь ты не прав. Аллах ценит не только действие, но и намерение, если оно идет от чистого сердца. Вспомни – тот, кто выйдет на пути Аллаха, упадет с лошади и сломает себе шею, – тот шахид и получит свою награду наравне с теми, кто пал в бою на джихаде. Этот хадис истинный и не подвергается сомнению. К тому же ты не оставил джихад и сегодня – совершил нечто такое, что унизит неверных и вселит в них страх. Твои раны – достойная награда муджахиду на пути Аллаха, и когда настанет час – будь уверен, они займут достойное место на весах…
– Иншалла…
Араб не знал, что делать. Что думать. Вот с такими вот – что делать? Целая семья, в которой и дед и внук. И наверняка отец, сын одного и отец другого – исламские экстремисты. Все это воспроизводится из поколения в поколение. Может, правильно сказал Тунгус – надо тут геноцид устроить?
Вбежал бачонок, зашептал что-то на ухо деду. Араб разобрал «кеб» – англоязычное название такси. Здесь сохранились многие английские слова, но появились русские – например, «Калаш» и соляра.
– Машина приехала, друг. Она отвезет тебя, куда ты скажешь.
Араб отрицательно качнул головой:
– Аллах, да воздаст вам за вашу доброту, однако многие из тех, кто водит такси, стучат русистам. Лучше я дойду пешком.
– Не говори глупостей. Таксист – наш брат. Он отвезет тебя, куда ты скажешь, и не возьмет денег. Если ты попадешься на глаза людям из Арбаки [68], то только Аллах тебе поможет. Не приближай свою шахаду, брат, еще столько на свете неверных, и слишком много надо сделать…
– Аллах да спасет вас в день суда, шейх.
– Аллах зачтет мне помощь муджахеду на пути Аллаха, и, помогая тебе, я помог сам себе. Иди – и обрадуй неверных мучительными страданиями, унизь и растопчи их…
Они вышли к машине. Водитель – молодой, бородатый, услужливый – с полупоклоном распахнул дверку старого лупоглазого «Фиата». Садясь, Араб заметил, что таксометр работает – значит, хозяин фирмы закрывает глаза на левак и скорее всего – сам тайный сторонник Талибана и Аль-Каиды.
– Куда вас отвезти, эфенди… – сказал водитель, трогаясь с места. На лобовом стекле машины желтел прямоугольник пропуска с голограммой – пропуск на время комендантского часа и через все посты.
Араб примерно прикинул.
– Бывшее посольство САСШ. По дороге в аэропорт…
Информация о перестрелке появилась в одиннадцать с небольшим часов. У нас была хорошо налажена информационная служба – несколько компьютеров стоят на фильтрации информации, записываются все переговоры, в том числе по закрытым линиям, по списку слов-триггеров просеивается вся информация. Затем информацию просматривают уже обученные люди. По каждой категории есть порядок действий. Помимо прочего – мы за сходную плату выпускаем что-то вроде информационного бюллетеня для других частников, составляем рейтинги безопасности маршрутов логистики, районов. Все как было в Мексике – здесь это никто и не думал делать, пока я не начал. Все по старинке было…
Двор был заставлен пожарными машинами, полицейскими машинами, была видна и труповозка – небольшой белый фургончик-рефрижератор, никак не выдающий своего страшного предназначения. Выделялись полицейские машины – пятый отдел, по борьбе с бандитизмом. Обычные машины, без опознавательных знаков – но придурки афганцы выдали спецмашинам спецсерию номеров. Отдел по борьбе с бандитизмом зовется здесь своеобразно – отдел преследования.
Машину пришлось оставить за внешним оцеплением. Дальше не пускали, пришлось идти пешком. Старое офицерское удостоверение вкупе с титулом и определенной известностью в который раз сыграли за пропуск…
Все окна были опалены и выбиты. Попадание «Шмеля», не спутаешь ни с чем. Мало кто знает, что «Шмель» создавался по заказу войск РХБЗ [69] как средство для выжигания на местности очагов распространения некоторых опасных веществ и бактерий. Все-таки две с лишним тысячи градусов в эпицентре и доставка на дистанцию до трехсот метров в неизменном виде, ракетой – достаточно, чтобы не заразиться самому. Потом кто-то установил экспериментальным путем, что при попадании ракеты в помещение гибнут все в нем находящиеся, и в соседних тоже – от смертельной баротравмы и от воздействия огня. Теперь «Шмель» стал самым грозным носимым оружием пехотинца, спасения от него никакого не было.
Внизу, у дверей, стояли две машины, нос к носу. В обоих я опознал наши, одна принадлежала Арабу, вторая – служебная. Обе изрешечены в хлам, конвойный «Интер» стоит на ободах, борт как дуршлаг. Слева от меня. У самого входа, рукой подать – еще дымится полицейский пикап, пулеметная турель снесена из чего-то крупного. Везде – втоптанные в землю гильзы, кое-где накрытые белым саваном, бурящиеся пятнами тела, какие-то уже унесли, и от них остались только обводы мелом. У моих машин тел не видать.
Я посмотрел по сторонам, потом подпрыгнул. Так и есть. Забор – а дальше застройка и виден минарет. Двести пятьдесят – двести семьдесят. У старого «Шмеля» крейсерская триста – триста пятьдесят, новый, «Шмель-М» пробивает по паспорту на восемьсот, но реально: шестьсот – шестьсот пятьдесят. Ни того ни другого мы афганцам не давали и сами использовали редко – мы еще не рехнулись. Одно попадание «Шмеля» в блокпост – гарантировано несколько трупов.
Непонятно было, почему пикап полицейский. Неужели не опознали полицейских и приняли за кого-то другого? Да быть не может – машина же в раскраске, с сиреной. Может, полицейские их за кого не того приняли? А вот это может быть. Афганцы стреляют, потом задают вопросы, и если мои охламоны перебили полицейских – работу можно сворачивать. Здесь бытует кровная месть, и работать больше не дадут никак.
И куда они делись. Задержали?
Я подошел к двери подъезда, жандармский фельдфебель придержал меня в двери. Я показал еще раз карточку, фельдфебель козырнул. Я привык здесь ходить в афганской одежде, это безопаснее при любых раскладах. Охрана тоже не помогает, скорее наоборот – если у тебя есть охрана, значит – тебя стоит убить.
Сверху спускалась шумная компания, афганцы и русские, во главе русский. Он раздраженно посмотрел на меня.
– А это еще кто…
Даже огорчаться не стоит – жандармерия и полиция и сейчас, и сто лет назад отличалась прискорбно низким уровнем цивилизованности и возмутительными манерами. Полицейского, при всем его звании, не пустили бы ни в одно армейское присутствие, не говоря уж о флотском.
– Вы кто такой?!
Видимо, что-то в моем виде поставило хама на место…
– Идите. Я догоню…
– Будете?
«Ира» [70]. Известная отрава…
– Не курю…
Жандармский следователь – а может, и не жандармский – приоткрыл новомодный стеклопакет, чтобы стягивало воздух, щелкнул зажигалкой. Оригинальная ИМКО [71], дорогая, с гравировкой. Стилизация под начало века, под винтаж. Такие дарят.
Потянуло дымком. Не так уж и плохо, чтобы заглушить жуткий запах мертвечины. Доносящийся уже и сюда сверху. Горелым пахло не особенно сильно…
– Ротмистр Балуевский. Ваши люди…
Я кивнул.
– Сколько там?
– Пятеро. Одна, кажется, женщина…
