Виктор Глумов - Вопреки судьбе
Ане не выдержала, подхватила:
Белый флаг, кровь ушла из вен,Липкий страх холоднее льда.Сделай шаг – города сдаются в пленБез борьбы, без огня. Навсегда.
Под конец ее дрожащий голос пустил «петуха». Прочно зафиксированная ремнями, она приподнялась, чтобы разглядеть поющего, и оторопела. Вдоль стен просторного зала стояли передвижные операционные столы, штук десять были заняты привязанными людьми, большинство из них не реагировало на происходящее, на нескольких были аппараты искусственного дыхания, от остальных тянулись провода к приборам, пищавших рефреном. По экранам бежали зигзаги кардиограмм.
Аня не поняла, кто пел: не получалось высоко поднять голову, и спросила:
– Эй, Паваротти, ты где? – и снова поднялась.
– Здесь, – ответили ей. – Извини, рукой помахать не могу.
Наконец она разглядела молодого черноволосого мужчину на столе в самом конце помещения.
– Я – Сокол, – представился он.
Аня назвала свой военный позывной:
– Змея. В миру Анна.
– Не могу сказать, что рад тебя здесь видеть, – Сокол поднял голову и кисло улыбнулся.
– Что с нами будет? – поинтересовалась Аня.
– Не хочу тебя огорчать, но ничего хорошего.
– Это и ежу понятно.
– Видишь этих людей? Присмотрись к ним хорошенько… хотя лучше не надо.
Аня догадалась, что не надо, но не удержалась и повернула голову к столу справа. Там был мужчина предпенсионного возраста, заросший неопрятной седой щетиной, по самую шею накрытый белой простыней. Простыня вздымалась и опадала, обтягивая солидный живот. Вроде человек как человек. То ли спит, то ли под снотворным. Взгляд остановился на его ногах. Похоже, левой не было. И руки не было. Ампутировали? Но зачем?
Женщина слева вроде целая, но ее нижние конечности были слишком тонкими и странно топорщились, словно это не ноги, а протезы. Да и для протезов тонковаты.
– Сокол, что тут происходит? – пролепетала Аня, дернула руками, пробуя ремни на прочность.
Собеседник молчал – прикидывал, стоит рассказывать или нет. Наконец решился:
– Из нас будут делать химер. Из какого-то мутанта они извлекли субстрат, вот и испытывают его. Подопытным вырезают органы, ампутируют конечности и приживляют те же части тела от насекомых и животных. В обычных условиях у них ничего не получилось бы, но субстрат помогает прижиться чужеродным тканям.
– Прекрасно, – от отчаянья Аня ударилась затылком о стол, еще и еще раз. Мысли заметались в поисках выхода. Сокол продолжил:
– Некоторым везет, и они сразу умирают, другие выживают, их отсюда переводят. Нас пока готовят: глушат иммунитет, потом введут субстрат, который повышает регенерацию и всякое такое…
– Давай отгадаю, – сказала она, зажмурившись. – Ты врач или биолог.
– Был когда-то врачом, а что, заметно?
– Ага, грамотно оперируешь. Терминами.
– На хирурга денег не хватило, закончил терапевта, пару лет срок отмотал и в сталкеры подался, да вот бездарно попался.
Аня поймала себя на мысли, что при других обстоятельствах посостязалась бы с ним в остроумии за рюмкой чая.
– Сталкеры, это которые по Зоне ходят, как по парку, всякие диковинки добывают?
– Ну, не как по парку, но да, нам попроще, чем новичкам. Кстати, тут есть один манкурт Шакил, он жертва аналогичного эксперимента – вивисекторы поигрались с его мозгом.
Аня зло рассмеялась. Осталась одна надежда: фашисты не поняли, что она может подчинять своей воле. Сбежать отсюда вряд ли получится, а вот заставить себя зарезать или пристрелить – вполне. Это все же лучше, чем лишиться человеческого и не понять, во что превращаешься.
Засвистела, открываясь, дверь. Донеслись шаги. Аня вжалась в стол, зубы выбивали дробь. Соколу, похоже, все было нипочем, он продолжал петь песню из репертуара «Арии», причем ту, которую Аня сама недавно цитировала:
– Луч зари к стене приник,Я слышу звон ключей.Вот и все, палач мой здесьСо смертью на плече.
Ему ответила женщина голосом бледным и холодным:
– Потерпи, твоя очередь завтра.
Аня не видела ее, но про себя окрестила Тундрой. Надо же, скольким женщинам нравится издеваться над людьми!
Тундра склонилась над ней, и Аня чуть не вскрикнула. Поначалу она даже засомневалась, что перед ней – не жертва эксперимента. Если бы неандертальцы выжили, то самые страшные из них выглядели бы примерно так: скошенный подбородок, тонущий в обвислой шее, выраженный надбровный валик над бесцветными глазками, крошечный лоб, выступающие вперед челюсти.
– И ты, милочка, потерпи до завтра. Завтра будет насыщенный день.
Ане сделалось дурно, потому что подобные особи, обиженные природой, люто ненавидели конкуренток. Быструю смерть себе следовало организовать прямо сейчас. Сосредоточившись, она приказала Тундре убить сто сороковую, но самка неандертальца не поддавалась воздействию.
Убедившись в тщетности своих усилий, Аня принялась лихорадочно искать другой выход. Но ничего не могла придумать. Что же получается, ее способность иссякла? Или враги научились защищаться? Или просто Тундра резистентна к ментальному воздействию?
Пока она думала, страхолюдина сделала ей внутривенный укол, кивнула удовлетворенно и протопала к женщине слева, уставилась на прибор, откинула простыню, загораживая обзор. Аня так и не увидела, что пытались приживить подопытной.
Вспомнилось, как ее давнишний кавалер утверждал, что не бывает страшных женщин, в любой есть что-то прекрасное. Интересно, если показать ему Тундру, найдет ли он обаяние? Сумеет ли отыскать человеческое в закоулках ее темной души?
Сутулая, тощая обезьяна с обвислой кожей.
Закончив обход, Тундра удалилась, и ей на смену пришел крепенький весельчак – с пегой щетиной, черными, посеребренными сединой кудрями и блестящими фарфоровыми зубами. Его чуть раскосые глаза напоминали заячьи, он все время щурился и хихикал, тряся намечающимся вторым подбородком. За ним тащился манкурт Шакил, которого Аня видела раньше – голова крошечная, плечи узенькие, брюхо и зад как на троих росли. Дым называл такое телосложение фигурой программиста.
Осмотрев подопытных, весельчак остановился напротив Ани, которая тотчас попыталась взять его под контроль, но и с ним ничего не получилось. Потирая мясистый подбородок, он смотрел на нее так, будто собирался препарировать и прикидывал, как лучше сделать надрез.
– А меня не берет. Неожиданно, правда? – он уперся в стол и склонился над Аней, обдавая ее запахом табака. – Скажи, ты и раньше могла влиять на людей или это приобретенное?
– О чем вы говорите? – делано удивилась Аня.
– Ой, не придуривайся. Как тебе удалось сделать, чтобы наши сотрудники перебили друг друга? Кстати, – он погрозил пальцем с золотой печаткой, – Адольфыча мы тебе не простим. Ценный был сотрудник.
– Если бы я умела делать, что вы говорите, то сейчас повлияла бы на вас, – ответила Аня совершенно честно. – Со мной была девочка Римма. Вы не допускаете, что это ее способности?
– Здесь, конечно, ты не сможешь ничего нам сделать, у нас артефакты, защищающие от ментального воздействия. Думаю, ты все же лжешь: у тебя странная энцефалограмма, а у другой беглой она была обычной. Ну да ладно, – он потер ладони. – И тебе найдется достойное применение.
Аня собралась спросить, что с ней будет, но прикусила язык: этого лучше не знать. Едва начинала работать фантазия, как тело сковывал страх, перемешанный с отвращением к себе. Одно хорошо: Рикки удалось сбежать, есть надежда, что она встретится с Дымом и приведет его сюда. Вот только успеет ли он до завтра? Очень и очень вряд ли, и вообще, вероятность их встречи стремится к нулю, так что надо рассчитывать только на себя.
– Признавайся, каких тварей божьих боишься? – спросил местный Франкенштейн, наверное, придумывая издевательство поизощренней.
– Людей, – честно ответила Аня.
Весельчак хихикнул и сморщил гармошкой кожу на лбу.
– Людей, говоришь… Что ж, будь по-твоему.
Отойдя от Аниного стола, он крикнул:
– Шакил, где ты шляешься? Сюда иди.
– Да, хосяин, – прогундосил манкурт и предстал перед весельчаком, с оттопыренной нижней губы тянулась слюна.
– Эту – на выход.
Аня зажмурилась. Что – уже под нож?
Но манкурт протопал мимо, замер напротив одного из столов. Весельчак отключил от подопытного датчики. Аня поднялась, но ничего толком не увидела. Истерично запищал какой-то прибор, Аня уставилась на погасший экран, где секунду назад бежал зигзаг кардиограммы, на кислородную маску. Тело, накрытое белой простыней, дергалось в агонии. Дождавшись команды, Шакил покатил его на выход.
Насвистывая себе под нос, весельчак удалился, оставив Аню наедине с мыслями. Она по-прежнему воспринимала происходящее как дурной сон. Сознание отгораживалось и баррикадировалось, отказываясь воспринимать чудовищную реальность.
