Алексей Доронин - Сорок дней спустя

— Испугался? — прозвучал чуть надтреснутый бас. — Да не боись, не бредишь ты. Разве что мы вместе бредим.

— Ты кто? — Данилов струхнул, когда заметил, что ружье исчезло.

— Живу я здесь, — развел руками человек, легко взобравшись по лестнице. — А ты, стало быть, гость… незваный.

Одет незнакомец был легко по нынешним временам — фуфайка, ватные штаны и резиновые сапоги. Вдобавок с почти непокрытой головой — к несерьезной вязаной шапке крепился слабенький налобный фонарь. Видимо, хозяину света хватало. Он был высок — под два метра, костляв, жилист, но не тощ. С резкими чертами лица, будто рубленными топором. Из-за окладистой бороды — сам Саша никак не мог обзавестись таковой, хоть забыл о бритве месяц назад, — да из-за хорошо поставленного голоса парень сначала принял его за священника. Борода была с проседью, лицо незнакомца рассекали глубокие морщины, но, сколько ему лет, сказать было трудно. Наверно, это роднит всех уцелевших. Александр и сам чувствовал, что проживает год за каждый месяц, и это отражается на его внешности. Как бы то ни было, держался незнакомец прямо, говорил бодро. Но когда он снял шапку, чтобы вытереть пот со лба, Александр увидел, что волосы у него седые, как конь бледный.

— Напрасно боишься, — произнес тот, видя, что Данилов подался назад и начал озираться. — Я не людоед и не содомит, слава богу. Ружье не ищи, убрал от греха. Да и разряжено оно у тебя. А вставать тебе пока не надо.

— Так понимаю, я должен «спасибо» сказать? — с трудом выговорил Саша. Только теперь, попытавшись подняться, он почувствовал, насколько расклеился.

— Не за что, — отмахнулся человек. — Ты сам оклемался. Вылезаю вчера, гляжу — труп. Странный, думаю: растопил печку, хату прогрел, даже постель постелил, а потом лег и помер. Но гляжу, обознался слегка. Шевелится. Потрогал башку — холодный как ледышка; был бы на улице, снег бы на морде не таял. Не знаю, что за дрянь с тобой была. На лучевую вроде не похоже. При ней, наоборот, жар. Что я мог сделать? Я ж не доктор и не шаман. Помолился преподобному Афанасию Афонскому, молитву прочитал «О скором выздоровлении или легкой кончине тяжело болящего» и ждать стал. — Нельзя было понять, шутит хозяин или нет.

— Полезная молитва.

— Мне помогало. — Бородач не заметил иронии в Сашином голосе. — А утром сегодня ты восстал, аки сам знаешь кто. Ересь нес про какой-то рагнарёк, а через полчаса опять бухнулся. Жрать не стал, только воды выпил полковша и ведро попросил. Потом провалялся часов девять. Сейчас уже вечер. Да, зовут меня Василий Иваныч, как Чапаева. Но можно дядя Вася. Фамилия моя Фельдгауэр. Немецкая, — поторопился добавить он, словно боясь, что гость посчитает иначе. — Из немцев Поволжья дед был. В сорок первом их сюда…

— А я Саша. — Данилов с трудом воспринимал слова, старясь проглотить комок в горле. Два дня… Только теперь он почувствовал, что в его памяти зияют прорехи.

За последние две недели лучевая болезнь то и дело возвращалась рецидивами. Александр знал, что она пробила в его иммунитете глубокую брешь и сделала уязвимым для любых инфекций. Поэтому он удивлялся не тому, что чуть не умер, а тому, что только «чуть». Правда, насколько ему было известно, гипотермия лучевой болезни не свойственна — наоборот, при ней можно сгореть до коагуляции белка. Зато пониженная температура бывает при нарушениях обмена веществ и недостатке питания.

— На, выпей. — Дядя Вася протянул ему алюминиевую кружку с непонятным варевом, исходящим паром. От одного запаха у парня заслезились глаза. — Пей, говорю.

— Что за?.. — Данилов отпил немного, скривился и закашлялся. Зелье было обжигающе горячим и отдавало полынью. Правда, если б хозяин избы хотел причинить ему вред, то выбрал бы способ попроще.

— На травках, — пояснил тот. — Радионуклиды, тяжелые металлы выводит на раз.

Данилов чуть расслабился: он боялся, что это окажется отвар пейота или настойка из мухоморов. Хотя травки тоже бывают разные. Сделав первый глоток, он чуть не выплюнул эту дрянь, похожую на полоскание для рта. Но пересилил себя. Горечь была неимоверной, но по телу сразу разливалось приятное тепло.

Хозяин уселся за стол и уставился на него, будто выжидая. Саше это не понравилось.

— А я уж думал, кончишься. Живучий ты, однако, — заговорил тот после паузы. — Знаешь, я от этой безнадеги любопытным стал, хуже некуда. Расскажи, что видел, а то забудешь.

— Где видел? — не понял Данилов. — По пути сюда, что ли?

— Путь… — Хозяин дома словно взвесил это слово, — Можно и так. Знаешь, я тоже там был. Увезли меня на операцию одного, а прикатили в палату уже другого, как подменили. Потом общался со многими, кто через «клинику» прошел. Все разное рассказывают. И люди разные. Кто-то внешне живет как раньше, кто-то меняется. Одно общее — каждый наполовину уже там. И ты тоже, хоть головой пока не осознаешь.

Данилов с трудом сдержал смешок. У него уже закрадывалось подозрение.

— Да ничего интересного, — ответил он. — Ни апостола Петра, ни этой, Вальхаллы, ни сада с гуриями… Я агностик, наверно, в этом дело. А вообще, все это галлюцинации умирающего мозга. Чем у человека воображаловка богаче, тем интересней картинки.

— А вот хрен, — возразил странный старик. — Я бывший комсомольский работник, безбожник в третьем поколении. Простой как лопата. А увидел… Ад. Только холодный, а не горячий, и тут, в наших краях. Да не смейся ты… Мне не смешно.

На этот раз Данилов и не думал смеяться. Он молча слушал, застыв с кружкой, поднесенной ко рту.

— Тогда я бросил пить… — продолжал дядя Вася. — И начал копать. Сначала по ночам, тайком. Потом рассказал жене. Она у меня умница, все поняла. А я понял, что это мое, стало быть, предназначение — детей-то нам Бог не дал. У всех, кому дали вернуться оттуда, оно есть. Ты вот, раз остался, должен иметь предназначение на этом свете.

«А то я не знаю. Естественно, я должен спасти мир». — Саша хотел одного: чтоб этот самозваный Кастанеда заткнулся и принес пожрать. Только теперь он почувствовал, насколько голоден. Живот сводило спазмами.

— Есть хочешь? — будто прочитал его мысли отшельник.

Данилов быстро кивнул — аппетит у него проснулся зверский.

Но когда хозяин поставил перед ним большую жестяную миску с кашей, в которой виднелись куски мяса, в голове у Саши шевельнулась нехорошая догадка.

— Да не ссы, я ж тебе сказал, — дядя Вася правильно истолковал сомнения гостя, — людей не ем. Вера не позволяет, ха.

— А откуда мясо?

— От верблюда, ёшкин кот. Не бзди, рюкзак твой я не трогал. Больно надо. Собачатина свежемороженая, седьмого, нах, сорта.

— Как добыли? — Глаза Александра сверкнули интересом. — Подстрелили, что ли?

— Да не, капкан. Это просто; главное, чтоб приманка воняла. Требуха идет за милую душу. А то вокруг мяса и так навалом, запахи перебивает. Только кошки да люди любят свежатинку, а псы, как и медведи, охотнее тухляк жрут… Да ешь, не отвлекайся.

Большего Данилову не требовалось, он давился слюной, и никакие разговоры про падаль не могли испортить ему аппетит. Признак того, что провалялся в отключке долго. Краем глаза он приметил, что пожитки на месте, но за содержимое рюкзака поручиться не мог. И был слишком слаб, чтобы предпринимать активные действия. Нужно набираться сил. Чтоб не травмировать ссохшийся желудок, ел он медленно.

Когда с обедом (ужином?) было покончено, в комнате повисла тишина. Александру это не понравилось, как и привычка нового знакомого ходить взад-вперед по комнате, ни на секунду не теряя его, Сашу, из поля зрения.

— Хороший у вас дом, — сказал Данилов, чтобы не молчать.

— Это разве дом, — хмыкнул Василий Иванович. — Я бы тебе показал настоящий дом, да ты слишком дохлый. Видел горы? — Он указал куда-то в сторону окон. — Им шестьсот миллионов лет в обед. Кембрий. Как Урал. Место я точно рассчитал. Я ведь инженер. Прикинул, что ни волна, ни вспышка, скорее всего, не достанут и обвал по склону не дойдет. Осадки под землей тоже не страшны. Конечно, лучше было бы где-нибудь в деревне домик купить и там уже копать до посинения, но жена в позу встала — я, говорит, в городе хочу жить, и подружки у меня тут. Сошлись на том, что квартиру продаем племяннику, а сами сюда. Тут бросовая земля, даже в земельный фонд города не включена. Правдами и неправдами я этот участок выкупил. Смотрели на меня в администрации как на блаженного. Но задним числом прописали тут.

— А… — вспомнил вдруг Данилов. — Я про вас передачу смотрел. Давно еще.

— Было дело, пустил журналистов разок. Потом жалел — все переврали, гады, и пару лет покою от дураков не было. Все с вопросами — когда, мол, конец света? Кто прав, Нострадамус или индейцы майя? Ниче, потом забыли. А убежище вышло хорошее. Боялся только, что завалит на хрен. Но я крепил на совесть, двадцать лет в проходке — это тебе не хрен моржовый. Шахтерский опыт помог. С кайлом, лопатой и тачкой вынул шестьсот кубов грунта. Сваливал ночью в овраг. Кое-какие материалы таскал с работы. Тогда, в девяностые, с этим проще было. Что не мог достать — покупал на последние гроши. Жена, конечно, бурчала, но не ушла. Она со мной была до последнего… — Он замолчал, по лицу пробежала тень. — Внизу у меня энергия, вентиляция, обогрев, все удобства. Я там и до часто жил. Не потому, что боялся империалистов. Хер с ними со всеми. Просто тянуло. Бывало, проснешься утром, включишь телевизор — так все опротивеет, хоть ложись и помирай. Открываешь тогда люк, спускаешься вниз. А там спокойно, прохладно. Душой отдыхаешь… Наверх не поднимался днями. Что наверху делать, скажи? Вот и началось когда, в убежище сидел… Работа всегда находилась. То грунтовые воды просачиваются, то еще какая беда. Тут же речка Абушка рядом. Была… сейчас она, кажись, с концами ушла под землю. Так вот, жена мне помогала щели внизу замазывать герметиком, хоть и не нравилась ей моя затея… И тут тряхнуло так, что чуть нутро не выпрыгнуло. А уж грохот был… Два дня откапывались. А домик устоял. Фундамент тут с хитринкой — плавающий, свайный, как, блин, у японских небоскребов. Покосило маленько, но с помощью троса, блока и такой-то матери поправил. Все равно жить наверху не стали. Нехорошо там.