Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль - Анисимов Сергей
Прямо в доке корабль начали красить одновременно сверху вниз и снизу вверх, по схемам, составленным в маскировочной лаборатории Кронштадтской ГВМБ[92]. Несколько старшин лаборатории за два часа нанесли контуры пятен и косых полос и на катере ушли к стоящему у дальнего пирса «Чапаеву». Там работа была уже полегче – авианосец почти целиком состоял из плоских поверхностей.
Уже силами команды на «Кронштадте» залили пятна соответствующими цветами, что заняло почти весь день. Схема окраски не была особо новой, но все же отличалась от принятой на Балтике, где кораблям часто приходилось действовать вблизи берегов. На открытой воде способности человеческого глаза к восприятию несколько меняются в зависимости от фона, распространения света и тени и десятка других факторов, понятных только оптикам.
Из обычной для осенней Балтики двух-трехцветной окраски в виде простых участков с неправильными границами камуфляж линейного крейсера превратился в нечто, не охватываемое глазом, переходящее из одной формы и одного цвета в другой и заставляющее переводить взгляд на что-нибудь, от чего голова кружится меньше. Чем выше надстройки, тем светлее становились цвета, точно так же, как они светлели в сторону носа и кормы, где полосы из прямых становились волнообразными.
Москаленко покачал головой и заставил себя думать о том, что вес пошедшей на это дело краски, как и прорва потраченного времени, имеет меньшее значение, чем то, что вражеский сигнальщик обделается от удивления, увидев такое чудо на морской глади.
На закате к борту вышедшего из дока крейсера подвалил катер под адмиральским флагом. Вахта даже на стоянке в родной базе блюлась свято, и заблаговременно предупрежденный сигнальщиками Москаленко встретил начальство у трапа. Взбежавший вверх Левченко крепко пожал ему руку, посматривая вокруг со слегка изумленным видом на минуточку забежавшей в бардак институтки.
– Один катер оставил?
– Один, – подтвердил каперанг, уже чувствуя, к чему клонит Левченко.
– Твои заявки на снаряды-патроны я одобрил, ты у нас будешь легкой кавалерией, поэтому стрелять придется много. Но чем тебе особисты помешали?
Москаленко усмехнулся: особый отдел со всем барахлом он приказал ссадить с корабля вместе с музыкальной командой, на что они, видимо, обиделись.
– А на хрена мне в море особый отдел, Гордей Иванович, подскажите? Шпионов ловить? Или дезертиров?
Адмирал примиряюще поднял руку:
– Да успокойтесь, Иван Степанович, ваше решение никто не оспаривает, но ведь особисты занимаются не только шпионами и диверсантами… И дезертирами!
– Совершенно верно, еще трусами и паникерами. Я не собираюсь утверждать, что на моем корабле трусов ни в коем случае не будет, всякое я видел. Но с ними разговор будет короткий и без особистов: за борт, чтобы чужой хлеб не ели. Более того, то, что нас никто пока не бомбил, то, что мы вообще собираемся выходить в океан, – это прямая заслуга НКВД и Смерш. Прямая! Честь и хвала им за это, я искренне говорю! Но это уже позади, а вот особистов у нас трое. И на троих у них три пишущие машинки. Их нужно кормить, их нужно водить в баню, освещать им помещение, чтобы глазки не заболели. Значит, это провизия и топливо. И багаж у них не как у остальных офицеров. А я на этот вес десять лишних ящиков «соток» возьму – гораздо, на мой взгляд, полезнее.
– Считаешь, пара лишних снарядов полезнее для твоего здоровья, чем кум?
– Сколько эти ребята у меня хлеба сожрали… Но даже если они на один горох перейдут, все равно разрыв «сотки» не перекроют. Двадцать снарядов… Перетерплю я их вопли как-нибудь.
– Иванов оставил.
– У Иванова линкор. У него метлахской плитки на душевые сколько тонн пошло. А «Кронштадт» – это балерина! Как я тридцать три узла выдам, а?
– А сколько выдашь? – И адмирал очень серьезно посмотрел на командира корабля.
– Посмотрим, как осадка к Скагерраку будет. Сейчас узлов двадцать семь, более или менее. Я бы и «Чапаеву» посоветовал всех лишних на берег отправить, у него с местом еще хуже должно быть.
Левченко кивнул. Авианосец был слишком мал для океанских вояжей, и с автономностью у него было совсем плохо.
– Если Осадченко на «Руднева» надеется, то бог, как говорится, в помощь, я все его трудности понимаю. Но я на него не надеюсь, и за четыреста килограммов особого отдела без пишмашинок я готов отвечать. Если бы у меня два особых отдела было, я сейчас от радости бы прыгал…
– Что, оба сплавил бы? – не выдержав, все-таки улыбнулся адмирал.
– А как же! Представляете, это картошки на полный обед для всей команды! Если б у меня лишние три дня были, я бы приказал старую краску обколоть перед покраской, это еще пара-тройка тонн была бы…
– Ну это уж слишком… Вся команда работала бы скребками ради пары тонн?
– Мы две недели репу чесали в Пиллау, чем бы, думали, заняться, раз стрелять нельзя. Если б время знать.
– Никто не знал, Иван Степанович, это точно…
Левченко покинул борт «Кронштадта» через полтора часа. Москаленко понимал, как сейчас дорого время, и был настолько краток в своих определениях, насколько мог. Он не вполне был согласен с отведенной кораблю ролью «легкой кавалерии» и попытался объяснить получившему командование над эскадрой адмиралу свои взгляды на возможное боевое применение столь уникального корабля, каковым являлся «Кронштадт». Проблема была в том, что и «Советский Союз» с «Чапаевым» тоже были уникальны, и большого выбора кандидатур на роль артиллерийского авангарда просто не имелось.
В два часа ночи двадцать шестого октября, точно по графику, три затемненных корабля выскользнули с кронштадтского рейда, окруженные низкими тенями эсминцев. Поход был напряженным и бесшумным. На хорошей скорости корабли проскочили Финский залив вычищенным и пробомбленным южным фарватером, пройдя над могилами балтийских эсминцев, и к полудню поравнялись уже с Даго. Флот действительно задействовал все силы, чтобы нейтрализовать потенциальную минную и торпедную опасность, а о вражеских самолетах здесь не вспоминали уже больше года.
Хуже были те мысли, которые каждый передумывал про себя. Целиком картину происходящего знали только ключевые старшие офицеры кораблей, от деятельности которых шансы эскадры зависели напрямую. Остальные довольствовались разрозненными кусками мозаики, маленькими фрагментами доступной информации, которая вела к совершенно определенным выводам.
В кубриках и каютах не утихали споры о том, что предстоит их кораблям. Количество принятого топлива ясно говорило об океанском походе, а объем принятого боезапаса – о предполагающейся активности. Но направление выдвижения, как и его сроки, оставались предметами домыслов.
В матросских кубриках «Чапаева» была создана стройная теория о проходе в Средиземное море, на помощь югославам. В каюте номер 13 младшего начсостава, расположенной между носовыми башнями «Кронштадта», предполагали, что эскадра будет действовать короткими набегами с передовых баз Дании, для чего переводится в порты ее восточного побережья, будучи прикрытой от тяжелой бомбардировочной авиации бывших союзников массированной концентрацией истребителей.
В каютах командиров и адмиральском салоне линкора вели короткие прокрутки ситуаций, с которыми они могли столкнуться в море. Атака сорока торпедоносцев под прикрытием сорока истребителей, заблаговременно перехваченная половиной авиагруппы «Чапаева»: возможные потери авиагруппы, объем боеприпасов, потраченных на отражение атаки прорвавшихся машин, число полученных попаданий. Значительную роль в определении численных параметров такого рода, наряду с подлинными сводками разведданных, таблицами и графиками пенетрантности снарядов разных калибров сквозь палубы и пояса разной толщины, играли бросаемый на стол размеченный цифрами граненый карандаш и случайно открытые таблицы звездного атласа.
Такие игры, несмотря на всю их условность и приблизительность, немало развивали тактическое мышление и вообще способствовали углублению мозговых извилин.
