Дмитрий Бондарь - Ничего личного
Желаете глобализации? Будет вам глобализация, но не так, как она задумана вами! Будет не глобализация рынков, а глобализация сознания. И внушаемый звездно–полосатый патриотизм мы размоем миллионом соблазнов!
План Берри–Зальца так же предусматривал создание нескольких научно–популярных изданий, способных на равных соревноваться с насквозь американизированными "Popular Mechanics", "Geo", "SciAm" и остальными подобными: что‑то перекупить, что‑то сделать заново, возродить давно забытые вроде "Science and Invention". Важно, чтобы читатель получал не однобокое представление о мире науки и техники в стиле: "все открытия делаются в Америке и разворовываются всем остальным миром".
Была в их работе и альтернатива Нобелевской премии — имени "русского Моргана" Николая Второва. Её размер предполагался на уровне трех Нобелевских, а принципы награждения не сильно отличались от оригинала. Только что было номинаций побольше — у Второва нашлось место и для математиков и для биологов и для врачей и даже для инженеров и архитекторов.
Премию должна была вручать какая‑то из европейских академий наук — французская или немецкая, может быть, австрийская, но при непременном участии в голосовании всех прошлогодних номинантов — русских, китайцев, американцев — без разницы. И это было самым узким местом пункта о премиях — убедить европейцев в необходимости введения такой альтернативы и отказаться от полного контроля над ее присуждением.
На мой взгляд, упущенной планом оказалась лишь музыка, но ни Берри, ни Зальц, ни я ничего предложить на этом поле не могли. Заменить или разбавить англоязычный поп было решительно нечем. Хотя, конечно, можно поездить по Латинской Америке и поискать несостоявшихся Мигелей Тело и Шакир… Но вложенные средства вряд ли дали бы какой‑то сравнимый эффект. А музыка в современной культуре — это очень много. Это целый образ жизни, к которому тянется молодое поколение, это тот самый джинн, исполняющий желания владеющего лампой. Можно сто лет пропагандировать успехи ученых в квантовой физике и никто этих успехов не оценит — потому что просто не поймут о чем идет речь, в то время как поп–музыка проста и незатейлива, доступна абсолютному большинству и непропорционально великолепно вознаграждает занимающегося ею. Сколько математиков, писателей или художников могут похвастаться многомиллионными доходами? А среди музыкантов, написавших десяток простеньких, узнаваемых мелодий, такие удачливые отнюдь не редкость! И пока эта диспропорция сохраняется — быть третьим справа у KISS будет куда выгоднее, чем заниматься полезным для общества (и для себя) делом. Поп–музыка — это синоним успешности, популярности и счастья в нынешнем мире. И очень жалко, что никакой массовой альтернативы мы предложить не могли.
Я прикинул примерную смету реализации их проекта, и вышло у меня нечто запредельное, на что не хватило бы средств и у старика Рокфеллера. Если, конечно, делать дело, рассчитывая на успех, а не для галочки.
Но начать можно было уже сейчас
Теперь я знал, чем следует нагрузить "нашего человека" с Кей–стрит в Вашингтоне — Бенджи Уилкокса! "Тексако" — тексакой, и бросать я ее и не подумаю — пусть Бен потешит свое самолюбие, но это всего лишь деньги, нам же следовало позаботиться о том, чтобы не испарился дружественный эффект горбачевской Перестройки и американские политики не сильно вникали в то, что происходит в наших "Центрах дружбы". Вот это — на самом деле важная задача.
Инициатива наказуема исполнением и это придумали не коммунисты. Поэтому воплощать идеи Зальца и Берри будут сами Гарри и Теодор — задача как раз по их силам и призванию. И множество эмигрантов из СССР, хлынувших в последние годы в Штаты, им в этом помогут — нужно же дать людям работу, достойную их вывезенного из Союза образования? Пусть станут вольными или невольными агитаторами за свою брошенную Родину. Им за это воздастся. Главное, чтобы русские начали присутствовать всюду — в бизнесе, искусстве, медицине, особенно в школах, где никому нет дела до их политических пристрастий.
Я очень люблю, когда сходятся ответы решенной задачи с теми, что размещены на последних страницах задачника.
Стараниями Снайла и европейско–азиатских управляющих нашими фондами дела шли в гору: каждый день совокупность их опыта, моего дара и программ Бойда приносили нам по сотне–другой миллионов. Одна неделя — один миллиард, иногда полтора. В свободной, спокойной обстановке без особых потрясений на рынке. Особенно радовал рост цен на токийскую землю — виртуальная прибыль от этого размещения фондов составляла до половины общей.
Снайл несколько раз пытался внушить мне мысль, что давным–давно пора размещать бумаги нашего фонда на рынке, но у меня было свое мнение на этот счет, и лишние акционеры мне пока были ни к чему. Конечно, узнав о прибылях Gyperbore trust, биржевой народ устроит замечательное ралли вокруг наших бумаг, но все это до поры до времени. Ни делиться с кем‑то прибылями, ни отчитываться перед собранием акционеров я не собирался. Наш фонд владел многими публичными компаниями, сам оставаясь при этом частной, закрытой от публики структурой, и меня это устраивало как нельзя лучше. Даже не жалко было того десятка–другого миллиардов, что быстро нарисовались бы на наших счетах в случае моего согласия на IPO.
Но зато никто не запрещает нам завести несколько подобных фондов–пустышек, полностью публичных и "прозрачных" и поделиться с ними прибылью — вот в них пусть вкладываются биржевые спекулянты всех мастей.
Quantum, Madoff Investment Securities LLC, сотни других аферистов — всех героев котировок и валютных интервенций мы будем рады принять в свои объятия! Их раздутые капиталы очень нам пригодятся. Снайл согласился со мной и отбыл в Чикаго и Нью–Йорк учреждать еще десяток деньгососных организаций.
Нефть болталась где‑то у нижней границы ценового диапазона, золото тоже упало с казавшихся уже недостижимыми 850 долларов к 350 и в ближайшие десять–пятнадцать лет упадет еще ниже — на сотню баксов. Все тихо, прогнозируемо, спокойно.
Вскоре должен был появиться Рони Маккой, завершивший слияние наших банков в Кливленде и желающий прикупить еще несколько подобных небольших заведений. Я хотел ему предложить Barings Bank — тот самый, бывший некогда конкурентам семейке Ротшильдов, а ныне, хоть и всемирно известный, но влачащий жалкое существование. И господин Ник Лисон, который убьет этот банк через семь лет, уже приступил к работе в нем. Отдавать за 1 фунт голландской ING в 95 году столь вкусный банк, славный едва ли не трехвековой историей, я не собирался. А Лисону найдется работа и у J. P. Morgan — там самое ему место. Пусть разоряет этот замечательный банк. От Моргана не убудет!
Никогда радость не бывает полной и я уже привык к тому, что если все идет хорошо — готовься к удару.
Линда позвонила по интеркому перед самым обедом, когда я уже размышлял о том, какому блюду сегодня украсить мой стол, и сказала:
— Сардж, здесь какой‑то господин. Итальянец. Он желает встретиться с тобой и Заком.
Я не ждал никаких итальянцев и в каждом из них подозревал тайного мафиози, поэтому мое хорошее настроение как ветром сдуло:
— Кто он, Линда?
Послышался ее вопрос, заданный посетителю, его неразборчивое бормотание и удивленные возгласы кого‑то из девчонок.
— Их двое. Стэнли Гернсбек. Из ФБР. И с ним этот итальянец. Полицейский из Вероны, — ее голос дрогнул, потому что она вспомнила про наш "веронский банк" и историю с "похищением" Майцева. — Наверное, он хочет прояснить детали киднепинга, Сардж. Никколо Паццони. Так он представился.
Она‑то принимала все это действо за правду. А мы доигрались…
Фамилия Гернсбек была мне смутно знакома. Не самая распространенная, но я точно ее где‑то слышал.
— Пусть войдет, — разрешил я. — И Алекса позови тоже. И еще кого‑нибудь со второго этажа.
На втором этаже Снайл разместил адвокатское бюро и велел мне разговаривать с официалами и всякими другими "умниками" только в присутствии кого‑нибудь из этой сильно профессиональной братии.
Человек из ФБР был похож на сушеную рыбу — тощий, сморщенный и весь какой‑то несчастный. И посмотрев на его лицо, я понял. Литературная премия "Хьюго"! Наверняка она была названа в честь его родственника Хьюго Гернсбека — такой же длинный мясистый нос выдавал фамильную принадлежность.
Итальянец оказался седоватым сеньором в дешевом, но опрятном костюме. Больше ничего примечательного, за исключением очень строгого и пронзительного взгляда, я в его облике не обнаружил.
— Здравствуйте, мистер Саура, — первым поздоровался американец и мельком показал мне свой жетон.
Всегда умиляло американское доверие своим полицейским, особенно в боевиках, которых насмотрелся я за несколько лет изрядно. Махнет агент жестянкой — и нате вам, преступники колются один за другим без всяких дополнительных усилий с его стороны.
