Андрей Самойлов - Последний переход
– Чуть-чуть, ребята, – выдохнул он. – Совсем чуть-чуть…
Верно, совсем чуть-чуть. Метров двадцать. Но что это за метры!..
Егор закрыл глаза. Вроде так легче. Шаг. Ещё шаг. Тяжесть Юры на левой руке. Ну, еще шаг! Еще. Еще. Еще…
– Вот он.
Это уже прохрипел Павел, едва вытолкнув слова из пересохшего горла.
Егор открыл глаза.
Поляна, на которой стоял дольмен, могла бы поразить того, кто первый раз видел ее. Из пятерых четверо – Павел, Егор, Аркадий и Беркутов – видели ее впервые, и поразить она могла бы их. Чем? Да невиданно ровной и зеленой травой, на зависть самому продвинутому стадиону, такой красоты там не добиться, хоть сто лет ровняй и поливай. Могла бы – но не поразила, ибо им, всем пятерым, было не до того, чтоб поражаться.
И дольмен – на редкость странное сооружение, неуклюжая каменная конура, сложенная из огромных, грубо обработанных каменных плит, похожая на перевернутое гигантское ведро, на которое кто-то положил сверху, опять же, грубо обработанный каменный квадрат – не вызвал никаких душевных треволнений. Никто на него толком-то и не взглянул, на дольмен-то. На что сразу обратили внимание – на круглое отверстие внизу, диаметром примерно с метр: отверстие и непроглядную темень за ним.
И откуда-то взялись силы.
– Быстрее, туда, иначе пропадём! – страшно вскричал Юра-второй, и первым устремился к дыре.
Секундное промедление – и ветер взревел, как лютый зверь, чья добыча ускользает у него из-под самого носа. А она и ускользнула: миг – и Юра канул в темноте, а следом за ним нырнул Княженцев, и дульный тормоз автомата больно стукнул по затылку.
ГЛАВА 16
Что там случилось, во мгле, Егор так и не понял, и рассказать о том толком не смог бы. Да и не хотел. На одно неуловимое мгновение почудилось, будто он совсем потерял вес, как в космосе, – но мимолетно: то ли было, то ли нет, – а потом он кубарем выкатился на упругую и гладкую поверхность.
И тут же на него обрушилась тяжесть. Что-то живое, а что – черт его знает. От неожиданности Княженцев гневно лягнул это ногой, к счастью, не слишком удачно – к счастью, потому что оно оказалось Забелиным. Это выяснилось в следующую же секунду, когда оно взвыло и обматерило и Княженцева, и транспространственные переходы, и весь белый свет.
– Господи! – воскликнул Егор. – Пабло, это ты?!
– Я, мать твою… А кто же еще! Блин, чуть-чуть левее угораздил бы – и я уже своей Таньке не нужен был!
– Извини. Инстинкт самосохранения…
Егор не договорил, потому что на них с Павлом в этот миг повалились еще два тела.
Ну, тут уж ругаться и орать не стали, так как ясно было, что это Аркадий и Беркутов. А Юра-2 уже маячил где-то в отдалении, возле окон.
Возле окон, совершенно верно. Ибо все они очутились в комнате, на деревянном крашеном полу из ровненьких, аккуратнейшим образом одна к другой пригнанных досок.
В комнате этой царило разорение. Она была пуста. Синие с золотом, вертикально-полосатые обои частично ободраны, в углу куча хлама: обломки стульев, тряпье, битая посуда, какой-то растрепанный журнал. На полу отчетливо виднелись более темные, чем прочая краска, четырехугольные следы – здесь, очевидно, стояла мебель, которую потом неизвестно кто и неизвестно зачем вынес отсюда. Или выкинул.
Юра-второй у окон протяжно присвистнул. Явно не радостно – не нужно быть психологом, чтобы это понять.
Беркутов был уже у окна, справа от Юры.
– Вот так-то, друзья мои, – произнес тот с такой же интонацией, с какой свистел. – Похоже, мы попали с вами из огня да в полымя…
Княженцев встал, подошел к окну. Только сейчас заметил, что стекла напрочь выбиты. За ним затопали Забелин и Кауфман. Беркутов подвинулся влево, давая место. Однако Аркадий с Павлом подошли ко второму окну, рядом.
Но это, конечно, не имело значения. Картина открылась всем одинаковая.
Из этих окон, с высоты примерно четвертого-пятого этажа виден был разбитый, раздраконенный, горящий город. То есть не весь он, конечно, горел, но в руинах – тут, там – полыхали, догорали и тлели множество пожарищ, и среди всего такого метались, голосили, стреляли в воздух люди. Удивительно, но стрельбы не было слышно; вернее, не удивительно, ибо все покрывал мощный, монотонный ревущий шум – гул огромного, развороченного, угодившего в страшную беду города, и шум был голосом этой беды.
– Мать честная… – только и сказал Павел.
– Где мы? – спросил Егор у Юры-второго.
Тот двинул плечом так, что сразу стало ясно: лучше и не спрашивать. Тоскливо двинул.
Егор покивал головой понимающе.
– Так… что делать будем? – произнес Беркутов негромко.
Юра-второй оглянулся. Княженцев вслед за ним повернул голову, этот взгляд он понял тоже.
Они все сваливались сверху на поп. Откуда?.. Вот вопрос! Перед ними была обычная комната: пол, стены, потолок. Откуда можно было вывалиться? – сказать здесь совершенно нечего. Неоткуда.
Да впрочем, этот вопрос, разумеется, не такой уж существенный. Перед Княженцевым, философом, привыкшим мыслить критически, во весь ехидный мах сразу же замаячил другой вопрос, куда более насущный: а как теперь отсюда выбраться?!.
Похоже, что и Юру этот вопрос озадачил, и он сам, Юра, никак не мог сообразить, как в данной ситуации жить-быть.
– 3-зараза… – совершенно по-земному пробормотал он.
– Вот именно, – хорошо понял его Беркутов. – Именно зараза, и никак иначе.
Да и Аркадий с Павлом догадались, в чем дело. Они также повернулись и смотрели. А затем взгляды всех встретились, и каждый понял: попали по самое не могу.
– М-да, – выразил общее мнение Беркутов. – Но ничего, безвыходных положений не бывает.
– А бывают безвыходные состояния? – Аркадий улыбнулся, хотя шутка вышла кислой, он и сам это почувствовал.
– Юра. – Егор сдвинул брови. – Я понял так, что и для вас сюрприз? Вы не знаете, куда нас занесло?
Тот хмыкнул.
– Не знаю, но это было бы еще полбеды…
А что сама беда – всем ясно: как из этой передряга вылезать.
Юра не успел договорить – ровный гул за окнами вдруг взорвался истеричной беспорядочной пальбой, воплями, а затем что-то гулко лопнуло, задрожали стены дома, и воздушная волна толкнулась в лица, спины и бока людей.
– Стоять! – рявкнул Забелин, в корне пресекая невольное движение штатских кинуться к окнам и поглазеть, а что там. – Придурки!
Это не относилось только к Беркутову, но и остальные не обиделись, все поняли.
– Пардон, – извинился Павел. – Стойте тут! Вон туда, там станьте, в коридоре.
Сам он мягким кошачьим прыжком сиганул к окну, на ходу ловко сбросив с плеча в руки автомат. Конечно, он не сунулся, как штатский лох, в проем, а умело сманеврировал к стене и осторожно глянул в пространство. Глядел он несколько секунд, после чего отпрянул.
– Что там? – спросил его Беркутов.
– Бой, – кратко ответил Павел.
Только он так сказал, как снаружи с новой силой вспыхнула ружейно-автоматная трескотня, выкрики, женский визг и стоны.
Павел опять выглянул. Смотрел на сей раз подольше. Что-то изменилось в его лице. Затем он отступил и вернулся к друзьям. Лицо было бледно.
– Вот ведь гадство гадское, – выразился он, добавил матом и сплюнул. – Хрен знает что. Похоже, тут у них какая-то революция, что ли. Гражданская война…
– Почему – именно гражданская? – поинтересовался Аркадий.
– Да видно, на хрен. Не войска. В смысле, не регулярные части там бьются. Так, сброд. Тут же и жители мечутся. При мне… – Забелин скривился, как от зубной боли. – При мне бабу убили. Просто бежала и попала под залп. В голову, в ноги… – Он махнул рукой.
– Невесело. – Княженцев вздохнул.
– Не то слово.
Павел чуть запнулся. Помолчал. Опять скривился и сказал:
– Какая-то орава сюда бежала. К дому. Похоже, что хотят сюда забежать. Может, и наверх. Малоприятно.
Что тут сказать? Да нечего. Никто ничего и не сказал. Действительно – малоприятно.
А главное – что делать? Вот вопрос! Безо всякой иронии и исторических аллюзий. Что делать сейчас, сию секунду?! Ведь что-то делать надо!
Надо. Но что – не знали. Ни один. Стояли и не двигались.
Ну и достоялись, ясный перец. Снизу, из парадного, донеслись голоса, топот. Что-то тяжкое глухо бухнулось на пол.
Голоса стали приближаться. Шаги спешно зашаркали по ступенькам.
– Сюда! Давай! – ясно донесся выкрик.
– Черт. – Егор попытался улыбнуться. – Может, мимо пробегут?.. – пошутил неудачно, решил вновь пошутить, и еще неудачнее: – Ничего, ничего. Философу позволительно говорить глупости.
– Так, – сказал Павел. – Слушайте все: стоять тихо и молчать. А говорить – если придется говорить! – так вот, говорить буду я.
Шаги и тяжкое, сопящее дыхание все приближались. Забелин предостерегающе поднял руку.
– Кирпич! – раздался властный голос. И ругательство: – … в рот! Ты что там, сдох? Твою мать!.. – И обвал бездарной, грязной ругани.
