Петр Заспа - Антипиранья
Он замер, напряг глаза и попытался еще раз прочитать фамилию и имя, оказавшиеся самыми верхними на листе. Ошибки быть не могло. Химическим карандашом вдавленными в бумагу буквами четко было прописано: Ирма Гайлитишь. Денис взволнованно выдохнул и огляделся вокруг. Она должна быть где-то рядом. Всего два листа назад! Это минут пятнадцать, от силы двадцать!
Он растолкал очередь и бросился со двора. Улица пересекалась с другой, весьма узкой. Та, в свою очередь, скрещивалась с совсем крохотным проходом между стенами домов, подползшими друг к другу. И куда из них бежать, у Дениса не было ни малейшего представления.
«Так! — Он остановился, схватился за виски и попытался привести мысли в порядок. — Всего двадцать минут! С грузом в руках, хрупкая девушка, она не могла далеко уйти! Эта улица хорошо просматривается, и на ней Ирмы нет. Нужно искать по дворам!»
Денис перепрыгнул через каменную трубу, рухнувшую с крыши, и бросился в переулок. Из дома выглянул испуганный старый немец, хлопнул дверью и торопливо щелкнул замком. Очевидно, бегущий человек вызывал здесь тревогу, а то и панику, но Денису на это было наплевать. Он пробежал насквозь короткий квартал и снова оказался в порту. Транспорт все еще разгружали. Рядом борт о борт к нему прижался торпедный катер, и матросы по трапу взбирались на высокий борт, чтобы перейти палубу парохода и оказаться на причале. Повсюду виднелись черные морские бушлаты. Не обращая на них внимания, Денис искал людей в гражданском. Грузчики в серых робах, медленно бредущие рабочие в телогрейках, редкие женщины с накинутыми на голову шалями — все не то!
И тут он увидел ее. Хрупкая фигура Ирмы то появлялась, то исчезала за портовыми домиками. Затем девушка надолго пропала за бухтой кабеля, и Денис бросился наперерез, гадая, где она сейчас может появиться.
Все то же длинное платье до пят. Короткая заячья шубка едва прикрывает талию. Сверху на воротник рассыпались длинные черные волосы. Ирма шла не спеша, останавливалась, перекладывала сумку из одной руки в другую, делала двадцать шагов и снова замирала.
— Ирма!
Денис запыхался и остановился позади, боясь ошибиться.
— Ты?! — не сдержавшись, она вскрикнула и прикрыла ладонью рот, понимая, что заговорила по-русски. — Ты что здесь делаешь? — приглушенно зашептала девушка, в страхе оглядываясь вокруг.
— Я искал тебя.
— Ты здесь из-за меня? Ты искал меня? Тебя могут схватить! Ты рискуешь ради того, чтобы увидеться со мной?
Денис уже хотел было начать рассказ о своих мытарствах во времени, об Иване Степановиче, Сколково, генераторе и малопонятной теории относительности Эйнштейна, но вдруг понял, что все это сейчас прозвучит неуклюже и нелепо. И все это лишнее и совершенно теперь ненужное. Разве не думал он о ней сегодня утром, как только появился здесь и ехал в кузове полуторки? Разве не хотел найти ее, когда они с Беляевым побирались через лес? Возможно, его слова будут полуправдой, но далеко не ложью.
Поэтому Денис потупил взгляд и еле выдавил:
— Да.
Затем он увидел слезы на глазах Ирмы и смутился еще больше. А она вдруг сорвалась, уткнулась ему в грудь и заголосила навзрыд.
— Ну-ну, успокойся. — Денис обнял ее за плечи и повел в сторону, подальше от любопытных глаз. — Тише, тише.
— Папа погиб, — прошептала Ирма, попыталась успокоиться, но зашлась в новом приступе плача.
Денис гладил ее по голове, кутая в широкие полы плаща.
Ирма вздохнула, утерла слезы, отстранилась и сказала:
— Я сегодня узнала. Накрыло всех, кто там работал. Мне господин Бальцер рассказал. Он специально в полицию ходил, чтобы узнать.
— Мне очень жаль, — Денис оглянулся.
Их разговор на русском мог привлечь ненужное внимание, но вокруг никого не было. Тогда он прекратил шептать и участливо произнес уже чуть погромче:
— Поверь, я тебе сочувствую. Мне действительно тебя очень жаль.
— Сегодня первое апреля, пасхальное воскресенье. Я проснулась в ожидании чуда или хотя бы хороших новостей. Думала, Бог увидит мои слезы и папа найдется. А потом пришли Бальцеры и рассказали…
Ирма всхлипнула, и Денис понял, что она сейчас опять зарыдает.
— Смотри! Это тебе передал пасхальный заяц.
Он достал оставшийся «Сникерс».
— Что это? — Девушка удивленно посмотрела на синюю блестящую обертку.
— Конфета.
— Конфета? Я уже забыла, что они бывают.
Денис поднял сумку Ирмы, радуясь, что сумел ее отвлечь.
— Ты где живешь? Давай я тебе помогу.
— Совсем рядом. Мы все вместе ушли из Шарлоттенбурга. И Бальцеры, и фрау Романн. Тут остались еще совсем целые брошенные дома. Мы там и поселились. Чета Бальцеров на третьем этаже, фрау Романн на втором, а я на первом. Боюсь, конечно. Если дом рухнет, то на первом выжить шансов нет. Но деваться некуда. Зато и выбежать первым легче. Рядом с нами бомбоубежище. Раньше подвал овощехранилища был. Теперь вот…
Денис слушал Ирму и чувствовал, как у него волосы встают дыбом. Конечно, он видел развалины, громоздившиеся вокруг, понимал, что, куда ни кинь, витает людское горе. Но Ирма говорила об этом так, будто речь шла о только что приобретенном дачном участке. Ну да, не повезло, досталась земля на болоте, но ничего — привыкла.
Видать, и вправду человек привыкает ко всему. Так его мать-природа оберегает, чтобы не сошел с ума от испытаний, посылаемых на несчастную голову.
Со стороны порта донеслась немецкая речь, усиленная мегафоном.
— Что говорят?
— Убеждают гражданское население уплывать ночью с этим транспортом. Пароход из Ростока. Его жители собрали продукты для осажденного Кенигсберга. Теперь капитан говорит, что может забрать желающих в Германию. Но люди боятся. От нас скрывают, но все знают, что сталось с «Густловом». Тогда все завидовали семьям солдат гарнизона. Отбирали только тех, у кого отцы и мужья защищали крепость. Чтобы они могли спокойно воевать. А теперь никто никому не верит. И все решили отдаться на милость русских, и будь что будет. Только бы это все поскорее закончилось. Плыть морем люди боятся. Утонуть страшнее, чем жить в оккупированном городе. Все понимают, что нам не устоять, но, может, это будет не так уж и ужасно.
Они подошли к длинном ряду одинаковых трехэтажных зданий.
— Вот мы и пришли. Заходи. У меня еще дрова есть. Сейчас затопим печку.
На улице быстро темнело. Кран, стоявший в порту, уже едва виднелся, и с трудом угадывался из окна. Рупор продолжал призывать нерешительных немцев на борт парохода. Еще различимы были люди, перебегающие от дома к дому. Затем тьма закрыла небо. Вспыхнул и тут же погас прожектор, и город погрузился во мрак.
Они сидели у открытой дверцы печки, и отблески пламени плясали на их лицах. Ирма рассказывала о жизни в Кенигсберге. О том, что по карточкам сейчас выдают даже воду, потому что многие колодцы обрушились от взрывов. Люди пьют из реки, а потом мучаются и жутко кричат. А вчера господин Бальцер хотел поймать одичавшую собаку и уже загнал ее в угол, но она его сильно покусала. Теперь у него распухла рука. А в дом по соседству упала бомба, но не взорвалась. Полиция осмотрела ее, но ничего не сделала. Теперь все в округе живут в страхе, что она может в любой момент взорваться.
Денис слушал, и по его телу ползли мурашки. Это был не фильм ужасов, а самый настоящий ужас жизни. И рассказывала ему об этом хрупкая и нежная девушка по имени Ирма. Такая вот страшная правда войны.
Он слушал вполуха, задумался и не сразу понял ее фразу:
— Хорошо, что теперь мы вместе. На тебя, конечно, продукты не дадут. У тебя нет карточки. Зато ты можешь ходить в порт и помогать разгружать катера, приходящие из Пиллау. Моряки рассчитываются собственным пайком. Тебе ведь к русским нельзя, да? Если ты прячешься среди немцев, значит, среди своих тебе еще опасней.
— Ирма! — Денис стряхнул наваждение, навеянное ее рассказом. — Я ночью уйду.
— Уйдешь? — Ирма удивленно заглянула ему в лицо, решив, что ослышалась. — Ночью в городе ходить нельзя! Только если бомбят и нужно бежать в убежище. Или, как вот сегодня, можно идти в порт на пароход. А так всю ночь — комендантский час. Улицы обходят патрули полиции. Куда же ты пойдешь? Ты ведь сказал, что пришел ко мне?
У Дениса сжалось сердце, когда он услышал ее дрогнувший голос. Ему хотелось обнять и успокоить ее, попытаться объяснить, что часто получается не так, как мы хотим. И жизнь дана человеку скорее для страданий, чем для наслаждений. Но слова застряли в горле. А дальше…
Как это случилось и кто сделал первый шаг, он и не понял. Но это случилось, а остальное было не важно. После Ирма жалась к нему, будто надеясь удержать рядом, а он гладил ее по обнаженным плечам и уговаривал:
— Я хочу, чтобы ты уплыла этим пароходом.
— Нет. Лучше я останусь.
— Оставаться нельзя. Будут огромные жертвы. Ты можешь погибнуть. Если и выживешь, то затем здесь наступит сущий ад. Никто не будет стремиться вас накормить или наладить вашу жизнь. Среди немецкого населения наступит такой голод, что сегодняшний покажется всем изобилием. Целых два года немцы будут методично вымирать, прежде чем им разрешат вернуться в Германию.
