Николай Мороз - Найти и исполнить
Стас еще раз огляделся, увидел, что шустрого дедка и след простыл, и вообще поблизости никого, куда ни глянь – только глухие стенки товарных вагонов, устроенных под перевозку людей. Из приоткрытой двери одной теплушки глянул хмурый тип в шинели, посмотрел на Стаса недобро и грохнул створкой, да еще и лязгнул чем-то изнутри. Стас постоял еще немного, прислушался и полез под вагоном, едва не зацепив пиджаком коварную кривую железку, выбрался с той стороны и пошел на звук голосов. У лестницы в вагон разговаривали двое, две женщины лет под сорок или около того, в теплых пальто и платках, обе чем-то похожие друг на друга, но сходство им придавало не кровное родство, а выражение лиц, отрешенное и сосредоточенное. Только у той, что пониже ростом, глаза красные от слез, да и нос тоже, смотрит с тревогой и как-то безнадежно, вторая глядит точно так же, но с любопытством, что ли, даже с интересом: да, паршиво, да, тяжело и холодно, с этим все понятно, но дальше-то что? Давайте уже, поехали… Но поезд стоял и трогаться не собирался, та, что плакала, деликатно высморкалась в платочек и сказала:
– Говорят, Москву сдают, я сегодня в очереди слышала. Фрицы уже в городе, немецкие танки в Химках…
– Не сдают, не сдают, – с досадой оборвала ее вторая. – Не слушай сплетни, сколько тебе говорить. Положение неясное, надо сохранять порядок и спокойствие, иначе…
Обе обернулись на хруст подмерзшего гравия и уставились на Стаса. Он на ходу одернул пиджак, пригладил волосы и подошел торопливо и принялся озираться, как провинциал, впервые угодивший в столицу.
– Простите, – начал он первым, – может, вы знаете или видели… Тут недалеко должен быть эшелон с сотрудниками Мосфильма. Я вышел и заблудился…
И улыбнулся растерянно и даже смущенно, понимая, что объяснение получилось ни к черту: пиджак и штаны в грязи, ботинки не лучше, физиономия заросшая, да еще и вопросы подозрительные задает. Но выдумывать версию поумнее времени не было, да и женщины вроде тревогу поднимать не собирались, смотрели спокойно, как на своего. Точно: та, что только что отчитывала приятельницу за панические настроения, моментально окинула Стаса с ног до головы цепким взглядом и проговорила вежливо:
– Ничего страшного, это недалеко. Ваши там, – она показала рукой в перчатке на состав, что стоял напротив и улыбнулась.
– Благодарю. – Стас поклонился, присел на корточки и полез в указанном направлении под ближайший вагон. Перебрался с горем пополам на другую сторону, извозившись в машинном масле и порвав-таки на спине пиджак, даже замер на мгновение, услышав, как сочно хрустнула ткань. Вылез, постоял, осматриваясь, обнаружил, что стоит в двух вагонах от хвоста состава и пошел неторопливо к последнему вагону, куда грузили ящики и огромные коробки. Руководил процессом невысокий активный мужчинка, он сверялся со списками, проверял номера, ставил напротив карандашную «галочку» и орал на грузчиков, призывая беречь государственное добро. До последнего, закрытого и опломбированного вагона Стас не дошел, постоял в сторонке за спиной у ответственного товарища, чем вызвал его крайнее раздражение: мужчинка беспрестанно крутился и даже покраснел от возмущения, по всему было видно – еще немного, и он поинтересуется у Стаса, какого черта ему тут надо. А никакого: Стас уже увидел все, что хотел, отвернулся и пошел вдоль вагонов. Ошибки нет, на каждом ящике и коробке красовалась маркировка «Мосфильм», ящиков этих стояло на перроне и гравии штук десять, погрузка в разгаре, есть время прогуляться. Он и пошел себе неспешно, глядя то перед собой, то под ноги на прихваченный морозцем гравий, не забывая посматривать по сторонам. И почувствовал вдруг, что становится жарко, что утренний озноб исчез, что сердце колотится чаще, а пленка, что до сего момента окутывала мир, стала вроде как тоньше и чище.
Один вагон, второй, третий – все, как один, все похожи друг на друга. Двери открыты, где настежь, где наполовину, и видно все, что делается внутри. Нары в три яруса, печка, в загрузочные бортовые люки вставлены рамы со стеклами, в центре вагона печка-буржуйка, поперек дверного проема деревянный брус. Народу внутри полно, женщины, в основном, детей мало, но мужики тоже попадаются. Кто вдоль вагонов бродит, кто, через перегородку повиснув, по сторонам глазеет, кто на нарах дрыхнет, и лица не разобрать. Вот как тот, например, длинный, белобрысый, похож, вроде…
Стас остановился, приглядываясь издалека, но в полумраке вагона рассмотреть детали не смог. Юдин – не Юдин, он – не он: отсюда не разобрать. Стас подошел поближе, встал у двери, глядя на спящего. Бесполезно, очень далеко и в темноте плохо видно. Огляделся, прислушался – в дальнем углу разговаривают женщины, ноет ребенок, а поблизости никого. Стас подпрыгнул, опираясь на пол вагона, приподнялся и отлетел назад, едва удержался на ногах. Его рванули за пиджак, причем сразу двое, отшвырнули назад, к вагону напротив, и теперь наступали, отрезая путь. Один здоровый сутулый дядя в телогрейке поверх костюма, второй одет поприличнее, но рожа зверская, хоть и напуганная малость, что объяснимо: мало ли тут таких шляется. Дяди еще и рта раскрыть не успели, а Стас уже сообразил, что влип основательно. За карманника приняли, к гадалке не ходи, или за лихоимца покрупнее.
– Тебе чего? – буркнул тот, что в телогрейке. – Чего тут шаришься? Вали отсюда
– Вали, вали, – поддержал коллегу напуганный неуверенным, но нахальным дискантом, – если, что – милицию звать не будем, сами управимся.
Управятся, с них станется, голыми руками за свое имущество порвут, а менты потом труп на Ваганьково отвезут, разбираться никто не будет.
Осадное положение, знаете ли, на следствие времени нет, приговор в один миг выносят и тут же исполняют, сам недавно видел, а про свою невиновность он будет архангелам песни петь, может, те и послушают.
Стас поднял руки и примирительно улыбнулся.
– Да вы что, мужики, я свой вагон искал, заблудился… – Но эта сказка годилась для женщин. Мужики дружно кивнули и шагнули к Стасу.
– Еще раз тебя здесь увижу… – многозначительно пообещал дядя в телогрейке, его же напарник наоборот – отступил, давая дорогу. Стас обошел обоих и, не оглядываясь, зашагал по гравию дальше, стараясь держаться в стороне от мосфильмовского эшелона, но это не помогло. Оба дяди оказались не только крепкими и сообразительными, но и горластыми, мигом предупредили окружающих об опасности, и теперь Стас шагал точно под прицелом десятков пар глаз. Следили за каждым его шагом, но Стас не торопился, и, норовя заработать себе косоглазие, смотрел вправо, на открытые двери вагонов, на людей рядом и внутри.
– Топай, топай! – крикнул вслед кто-то, и Стас топал, проклиная и свою глупость, и бдительность наученных войной и передрягами граждан, и солнце, что било точно в глаза. По логике воришке следовало бы шмыгнуть под вагон и поискать удачу на другом конце вокзала, но Стас всем своим видом демонстрировал безразличие к чужому добру. Еще вагон, еще один, третий, четвертый, уже виднеется паровоз, из трубы поднимается белый дымок, слышен тонкий гудок, точно махина пробует голос перед рывком из Москвы в южные степи. А солнце по-прежнему бьет в глаза, яркое, злое, точно весеннее, острое, выжимает слезы, Стас зажмурился и помотал головой. Все, надо уходить, или эта прогулка плохо для него закончится, хотя куда уж хуже, надо бы хуже, да некуда…
– Да не парься ты, а цену вопроса назови, тогда и поговорим… – слова перекрыл мощный уверенный рев паровозного гуда, заглушил часть фразы, но и половины хватило. Тут и делать вид не пришлось: Стас налетел на металлический штырь, торчащий из гравия, грохнулся на одно колено, и подниматься не торопился. Стоял так, разглядывая камни, потом очень медленно повернул голову вправо. Мимо прошел кто-то, но Стас даже не понял, кто именно, смотрел, не отрываясь, на парочку в дверном проеме. Бледная растерянная женщина в черной шубке поверх длинного темного платья, молодая, с короткими светлыми кудряшками и голубыми глазами, была красива, как кукла в витрине дорогого магазина. Рядом с ней стоял мужик, высокий, слегка загорелый красавец с седыми волосами. В темном костюме, в пальто до колен, отличных ботинках и шляпе, он выглядел как гангстер, не хватало только верного «кольта». Зато наличествовала папироска в зубах, красавец затянулся, поморщился с еле уловимой брезгливостью, и швырнул окурок на гравий, обнял женщину за плечи. Та не шелохнулась, только повернула голову, и Стас заметил, что ее щеки мокры от слез. И медленно, как во сне или после наркоза перевел взгляд правее, на ее кавалера, на Юдина, что небрежно, как аристократ, опирался на вульгарный, плохо обструганный брус и снисходительно улыбался, глядя на Стаса.
«Вот это встреча», – глупо крутанулось в голове, Стас осторожно поднялся на ноги и принялся отряхивать перепачканные штанины. Странно, но даже звуки исчезли, все заглушил стук сердца, оно колотилось почти что в горле, руки чуть дрожали.
