Алексей Штейн - Ландскнехт. Часть вторая
— Погодьте, вашбродь… Это что ж, значит. Лейтенант этот… это он значит кто? — я старательно припомнил, когда меня угораздило насвистывать что‑то. Ну, да, есть такая привычка, когда делом занят, насвистываю 'Ах, ты, сука, Августин', что поделать.
— Ну, видишь, если и ты купился, значит, лейтенант Кронг свой хлеб, и с маслом, не зря есть, да будет он здоров и подальше от нас. Барон, кстати, его и впрямь из жалости на службе оставил — да только не тот человек Костыль, чтоб на милостыни сидеть. И не только потому, что ни в чем себе отказывать не привык (хотя, ходят слухи о тихом домике в Рюгеле, с садом и молодыми рабынями, ну да мало ли кто чего болтает, от зависти), а потому, что натура у него такая, непоседливая. И, по секрету тебе расскажу, тем более что на тебе и так секретов как на зингарке монист. Кое‑кто очень крепко, было дело, поплатился, что Костыля держал за придурошного деда, да еще и калеку. Он и сейчас пару дюжих шалопаев в секунду уделает, так‑то.
— Однако, суров дед..
Помолчали. А чего сказать‑то? Оправдываться глупо, Штирлиц в застенках из меня не выйдет, да и у Штирлица и то время было подумать. Капитан, между тем, чаю еще наливает себе, вздыхает, и спрашивает:
— Ну, и вот что про тебя думать? Откуда ты вот такой мне свалился?
— Ну, вашбродь, а откуда ж мне быть? — С севера я…
— Ай, да ладно! Ясно же, что ответ этот мне не интересен совсем, потому что лучше думать, что ты с Севера, или пристрелить просто, чем чего другого… Тут ведь, знаешь ли, кое‑кто, академиев накончавший, вообще думает, что мол ты не с мира сего, рассказывали ему в академии что‑то такое, какие‑то сумасшедшие книжники.
— Разве ж так оно быват, вашбродь? Чтоб с какого‑то другого мира? Не, с Севера я… — а самому мне, значит, страсть как интересно бы узнать, кто ж этот акадЭмик‑то.
— Ага, ага. А еще, очень ты интересное устроил, там, на дороге. Варс мне рассказал, как ты там устроил 'подавление огнем'. Ты знаешь, я вот такого никогда и не слышал. И Варс с Баргеном тоже. Артиллерист один из союзных только слышал — и говорит, что‑то это со Старых Времен, раньше мол, так воевали, а потом прошло, сейчас вот кто‑то в Союзе, что‑то такое вновь придумывает. А ты ловко так, словно так и надо.
— Случайно вышло, вашбродь. А слова эти я вообще брякнул не подумавши, само получилось. А в Союзе я вообще еще ни разу в жизни не был, даже чтоб проездом.
— Ладно, хорош придуриваться, солдат. Я ж сказал, не интересно мне, кто ты и откуда. Я уже решил, а то не шучу — пристрелил бы тебя давно, и всего делов.
— Дык за что ж, вашбродь?
— Не за что, а зачем. Чтоб спокойнее было. Но, повторю, дело решенное уже. С Севера ты, и демон с тобой. Надо решить, чего с тобой дальше делать. Сам‑то чего думаешь?
— А чего бы, вашбродь, не оставить меня как есть я в роте? Нешто я плохо воевал до сего?
— Ты мне тут не дави на заслуги. Воевал нормально, даже хорошо. Только роту …то, что от нее осталось… останется… Расформируют. Как срок выйдет. Бывших штрафников раскидают, кого куда, я вернусь на прежнее место, а тебе звание дадут и дальше отправят.
— Ну и чем бы так плохо, вашбродь?
— А… пропади оно все пропадом! — махнул рукой Кане — Да, и в самом деле. Значит так. Сейчас я бумаги оформлю, и будешь ты у меня временно взводным. Ефрейтора тебе положено дать… ну и мать их, полковую шлюху, дадим, раз положено. А там дальше, если доживешь… Да и наплевать мне.
— Благодарю, вашбродь.
— Не спеши. Дело твое все одно… мутное. Потому — поставлю тебе особую отметку.
— Это что ж за отметка такая, вашбродь, разрешите узнать?
— А ходу тебе в чинах не дадут. На всякий случай. Так что на карьеру не рассчитывай особо. По крайней мере — у Барона. Да и у риссцев тоже. По крайней мере, пока они союзники наши. И в Союзе — так же. Обычно такие отметки ставят всяким знатным, кого сместили в результате интриг, да тайно, имя ему сменив, на службу отправили, обычно правда, офицерами младшими, но бывает, кого и в солдаты ссылали. Вот им и ставят, дабы не могли в свое положение вернуться, ни службой, ни геройством, ни протекцией — никак. И тебе такую волчью метку поставлю.
— А ладно, вашбродь. Мне вот, верьте иль нет, и самому высоко лезть неохота. Оттуда и падать больнее, и дует, я так мыслю, наверху сильнее. Мне бы место потише, да поспокойнее.
— Ага. Я по тебе вижу — вполне уже дружелюбно смеется Кане — То‑то ты так в тишину и покой рвешься — прям как драгун на проповедь.
— Судьба у меня видать такая, вашбродь.
— Судьба, Йохан, это дело такое, серьезное. Ты попусту‑то языком не тепли про это. Ну да, ладно! Все, поговорили считай. Вечером еще вызову — а там взвод свой, где числился, и примешь. Ступай, Йохан с Севера.
* * *Взвод я принял. С особым цинизмом, так сказать, со стороны Кане. Сияя новенькой ефрейторской лычкой, вечером, на построении, в торжественной, можно сказать, обстановке. Сразу стало очень тоскливо. Стою я, смотрю на своих товарищей, и понимаю — что теперь уже и мне придется после каждого боя водку втихаря пить. Ну, капитан же не пригласит в компанию. Обвел еще раз взглядом, вздохнул. Глазами с Боровом встретился. Интересно, если его грохнут — тоже переживать буду? А ведь, похоже, буду. Меньше, чем за других, наверное, но все равно. Вот чорт, угораздило же…
Особый цинизм заключался же в том, что от роты остались ошметки. И капитан, не сильно смущаясь, благо оба сержанта все еще в лазарете — свел все в один 'усиленный' взвод. Тридцать шесть штыков, считая меня. И получается у нас веселая такая 'рота' — Кане — командир, а дальше я и мой взвод.
Сразу навалились заботы — еще до отбоя заново всех построил и проверил буквально все. Подумал, что пора заводить полевую сумку со склерозником — иначе башка лопнет. Постарался учесть все недочеты, запомнить, и рванул к обозникам, готовясь устроить скандал. Однако скандала не вышло, только я явился со свирепой рожей, как Лошадиная Морда, косясь на свеженашитое 'Горелое Мясо', не суетясь, но споро выдал все, что смог. Конечно, это потому, что запасов больше, чем надо, но все равно, радует. Теперь у каждого солдата… моего, мать их так, обезьян штрафных, солдата! — полный боекомплект, хорошая одежда и амуниция, усиленный паек.
На ужине все посматривал на Костыля — зверски хотелось приложить ему прикладом в лоб. Просто так. Но, боюсь, не оценит. Да и, чорт его знает — вполне может оказаться, что и не получится, теперь примечаю — движется этот Сильвер одноногий полегче, чем иные двуногие, да и пальцы видать сильные. И вполне может быть, и выглядит он куда старше своих лет. А он, гадюка, видно заметив, еще и подмигнул мне эдак, весело. Правда, плов был, как обычно, очень вкусный. Он еще и готовит неплохо, не отнимешь.
Утром недолгое тыловое счастье кончилось.
Построили, и капитан огласил приказ. Сего дня Барон выступает вглубь Валаша, силами номерного полка, при поддержке свиррской гусарской сотни и 'приданных частей'. Приданные части — это мы. И, что странно — штурмовики Фаренга. Правда, сам лейтенант, похоже, остается пока в лазарете. Да артиллерия — минометная полубатарея от драгун.
Едва передохнувшие за ночь, свиррцы хмуро построились в колону, за ними выстроились драгуны. Потом куцый полковой обоз — негусто что‑то, не балует Барон номерных. Штурмовики, с видом принцессы, попавшей в бордель, расселись по телегам своего обоза. Разумеется, никто не был против, даже номерные. Хотя, дисциплина у свиррцев была явно не на высоте. И перегаром от иных несло, и шумели, строились кое‑как. Хмуро наблюдавшие за этим саперы, перекуривавшие неподалеку, рассказали, что это 'ополченцы', участвовавшие в свиррских событиях — по большей части они резали каких‑то 'каплунов', я так понимаю, обычный революционный грабеж и бардак устраивая, а единственный боевой опыт был у немногих — разоружение валашских драгун. Но гонору у ополченцев было — выше крыши. Даже я, пока бегал, выясняя порядок построения и прочие походные надобности, наслушался про то, как мол 'запануем, когда вернемся!'. Не нравятся мне эти вояки, ну да ладно. Нам место определили в самом конце колонны, за обозами. Арьергардом это не назвать — 'полковник', напыщенный, как индюк, не соизволил выделить ни охранения, ни дать каких‑то распоряжений по прядку следования. Так, словно купеческий караван собирал. Драгунский унтер, командир минометчиков, не особо стесняясь моей черной формы (а и неудивительно, наши парни вполне себя зарекомендовали, мы же вместе с драгунами дрались), шепнул — что полкан тоже 'из местных'. Глядя на меня, полковник вообще морщился, и поначалу потребовал было подать ему капитана, но кто‑то из офицеров шепнул ему что‑то, и тот, еще больше скривившись, приказал нам 'тащиться позади, всех, где и есть место всякой сволочи, раз уж навязались'.
Объяснять ему, что мы бы рады не навязываться, я не стал, а с радостью побежал строить своих за обозом. Конечно, прокатиться на телегах не выйдет, но все проще. Разве что пыли наглотаемся — но шарфы я у обозников вытребовал, на всех — да и сами они накрутили тоже. Построив взвод, распределил таки, если не охранение, то наблюдателей. Дал действия в случае нападения врага — по южноафриканской методике с местным колоритом — нарезал сектора и велел, в случае нападения врага, каждому залечь, и выпустить по три патрона по местам, удобным для засады, сразу же, без команды. Кане, уже восседая на лошади, смотрел издалека, похмыкивая, но не вмешивался. Потом ускакал в голову колонны — надеюсь, при случае набьет морду Индюку, или, по крайней мере, пошлет по матери.
