Евгений Шалашов - Хлеб наемника
Мне ужасно не хотелось огорчать принца. Но иногда приходится говорить «нет», когда следует сказать «да». Что делать?
— Заманчиво, — вздохнул я. — Увы, ваше высочество, я вынужден отказаться. Через месяц истекает мой контракт. Я думаю, к этому времени подберу кандидата на должность командира полка и представлю его на утверждение вашему высочеству.
— Жаль… — хмыкнул принц, принявшись барабанить пальцами по подлокотнику креслу. — А в чем причина? Хотя догадываюсь… Империя Лотов объявила войну королю Рудольфу… Кстати, кем он вам приходится?
Глава четвертая
БУДНИ ОСАЖДЕННОГО ГОРОДА
Кажется, Фалькенштайн расстался с мыслью, что Ульбург удастся взять «на копье». По сведениям, что исправно притаскивали лазутчики, герцог уже распустил часть наемников — большую армию надо чем-то кормить, а о подвозе припасов Фалькенштайн почему-то не озаботился. Пригород, на который рассчитывал герцог (мне было непонятно, почему он рассчитывал только на него?), был сожжен, а окрестные деревни и хутора были «подчищены» ландскнехтами в первые три дня.
Разумеется, если бы затевалась большая война, герцог сумел бы организовать поставку продовольствия и фуража, но теперь для этого понадобится время. А совсем скоро начнутся осенние дожди, дороги размокнут и возить обозы станет трудно, что в конечном итоге выльется Фалькенштайну в большие деньги!
Куда ни кинь — все упирается в монету! Наемники стоят денег. Им затяжная война без сражений и стычек на руку — талеры платят исправно, а шансы на то, что выживешь, выше, нежели при штурмах или полевых сражениях. Его высочество не самый бедный владетель, но лишних денег у него нет. Пеший ландскнехт стоит четыре-пять талеров в месяц, а конный — все десять. Десятнику нужно платить на талер больше, а «псу войны» с послужным списком, как у меня, целых пятнадцать. Наемники хороши, чтобы сэкономить время или когда затевается маневренная война. «Псы войны», получая «законную» добычу от ограбленных селян и горожан, набив живот, могут потерпеть, если им не вовремя выплатят жалованье. Здесь же, когда пучок редиски у маркитантов стоил десять фартингов, а каплун — целый талер, ландскнехты требовали жалованье вперед! (Забавно, но цены внутри городских стен были ниже, чем снаружи!)
Но все же, все же, все же… Не стоило обольщаться. То, что часть отрядов распущена, еще ни о чем не говорит. Тех, что остались, хватит на несколько штурмов. Я, на месте герцога, приказал бы подтащить к городу камнеметы и на недельку-другую превратил жизнь горожан в сплошной кошмар, а потом приказал бы ударить не растопыренной пятерней, как в прошлый раз, а кулаком. А уж будут ли наводить таран, ставить ли осадную башню, дела не меняет.
Герцог не глупее меня. Потому, вот уже неделя, как Ульбург обстреливают. От камней, стукающих в ворота, железо прогнулось, а дерево взлохматилось. Еще день-два — и появятся дыры… Ворота — всегда самое слабое место. Пришлось срочно мобилизовать горожан, без учета возраста и пола, к их укреплению. Надеюсь, мешки с песком и камни, которыми мы заложили весь тамбур от подъемного моста и до решетки, станут неприятным сюрпризом для нападавших — любой таран увязнет в щебенке…
На пепелище пригорода герцог установил три онагра.[11] Их, похожих на колодезные журавли, ни с чем не перепутаешь. Наше счастье, что онагры не в состоянии бросать камни тяжелее двух фунтов. Но все-таки неприятно, когда булыжники сбивают флюгера, сметают черепицу, а некоторые даже пробивают насквозь крыши домов. Конечно, большинство из камней падают на мостовые и разбиваются на куски, не причиняя вреда. Правда, было несколько случаев, когда пострадали люди, а недавно погибла целая семья, собравшаяся за обеденным столом, — камень, угодивший в потолочную балку, обрушил крышу и потолок. Но такие попадания чрезвычайно редки!
Камни причиняют нам не столько материальный, сколько моральный ущерб. Жители боятся выходить на улицы, наивно рассчитывая уцелеть за стенами домов. Мне самолично пришлось разъяснять горожанам, что по улицам ходить можно! Но при этом стоит прижиматься к стенам домов. И если ваша спальня в верхних этажах, то следует перенести ее вниз. Ничего страшного, если придется спать на кухне или в чулане, оставив уютное ложе. Зато — камень, пробивающий крышу и потолок, вряд ли сможет пробить еще и перекрытия между этажами. Двухфунтовым снарядом такого не сотворишь. Вот если бы у герцога были требюше, которые могут бросать «камушки» весом в стоун, то жить нам было бы хуже. И еще — будь у Фалькенштайна хотя бы одна баллиста, он мог бы забросать город горшками с горящим маслом. Сделать это с помощью онагра сложнее, но, в сущности, реально. Правда, в этом случае не останется и города.
Война становилась работой не только для меня, но и для бюргеров. Такой же привычной, как труд кузнеца или мельника. Опаснее, да. Но если подумать — кузнец может уронить на себя стальную поковку, кожевенник — наглотаться вредных красителей, мельник упасть с высоты, а купца могут ограбить…
На латников, стоявших на стенах (особенно из моего отряда!), было любо-дорого глядеть. Парни уже не морщились от свиста камней, а только провожали их взглядом, споря — куда на сей раз угодит снаряд? Первое время мы пытались отвечать на выстрелы онагров камнями собственных катапульт. Но дело оказалось настолько неблагодарным, что после множественных попыток эта затея была оставлена.
Наконец-то я стал различать старших сестер моей хозяйки. Эльза чуточку круглее, а у Гертруды небольшая родинка на подбородке. У фрау (виноват, у фрейлейн!), что вносит поднос в мою комнату, родинки нет, значит, обедом меня кормит Эльза.
Мм, обожаю гороховый суп-пюре! Сколько я его съел за свою жизнь, а он не приедается.
— А где хозяйка? — поинтересовался я, готовя к «бою» главное оружие — серебряную ложку.
Это тоже подарок, с которым меня связывает странная история. Возможно, когда-нибудь, если доживу до старости и сяду за мемуары (неслыханное дело — мемуары наемника!), расскажу.
Сестричка, разливая суп, укоризненно посмотрела на меня.
— Когда я ем — я глух и нем! — назидательно сказала фрейлейн, но все же ответила: — Ута с Гертрудой пошли на рынок за капустой. Квашеная у нас осталась еще с прошлого года — урожай был отменный, а свежая закончилась.
— Разве на рынке уже есть свежая капуста? — удивился я. — Вроде бы рановато.
— Рановато, — кивнула фрейлейн. — Но кое-кто из фермеров решил убрать урожай пораньше… А вот мы из-за этой войны не можем попасть на ферму, а Дитмар, бездельник, наверняка перестал полоть траву!
Ленивый батрак, трудившийся на ферме за поденную плату, был сущим кошмаром для сестричек. Они уже несколько дней изводили меня стенаниями о сорняках, которыми поросли грядки, о соседских козах, успевших обглодать все кочаны, и о злых мальчишках, ворующих яблоки, не задумываясь о священной собственности.
— Обычно осенью мы все вместе отправлялись собирать овощи. Даже Ута старалась выкроить денек-другой. Скажите, господин Артакс, сколько продлится осада?
— Надо спрашивать герцога Фалькенштайна, — пожал я плечами. — Думаю, не меньше недели. А может — две…
— Две недели… — горестно вздохнула Эльза. — К этому времени урожай сожрут козы… Дитмар, как всегда, будет пьян.
Я не стал говорить, что о репе, капусте и морковке уже позаботились ландскнехты герцога. Зачем волновать милую фрейлейн? Зато — в этом году у них не будет трудностей в сборе урожая.
Гороховый суп, сваренный на копченых ребрышках, был хорош. Только, показалось мне или нет, но пару дней назад он был гуще, а ребрышек больше? Нет, не показалось: порция тушеной капусты стала меньше, а вместо трех сосисок лежало две…
— Приходится экономить, — пояснила Эльза. — Продукты на рынке снова подорожали. Мешок муки продают не по десять фартингов, а по двенадцать, а свежего мяса и зелени совсем не купить. Скоро останутся только лук, фасоль и горох. Ута приказала урезать порции…
— А разве постояльцев это касается? — удивился я. — Было бы справедливо увеличить плату за стол, но порции оставлять прежними.
— Ну какой же вы — постоялец? — лукаво улыбнулась Эльза. — Мы с Гертрудой уже смотрим на вас как на нового зятя…
— Не рановато? — усмехнулся я.
— Самое время, — совершенно серьезно сказала моя будущая свояченица. — Вы живете с Утой как муж и жена. Бедная девочка устала ходить на исповедь и просить отпущение грехов. Жить в блуде — величайший грех, — осенила Эльза себя крестным знамением…
— Все мы — великие грешники, — философски изрек я, доедая капусту и принимаясь за квас.
Эльза посмотрела на меня с легкой лукавинкой и улыбнулась. Очень кокетливо… Я заметил, что у нее, как и у младшей сестренки, есть милые ямочки на щеках… Посмотришь и не скажешь, что милой фрейлейн уже… сколько-то там лет.
