Весь Роберт Джордан в одном томе - Роберт Джордан
— Кто сделал это? – спросил он, освободив ее. Прежде чем ответить, она со стоном пошевелилась.
— Не дай им меня увидеть, – попросила она наконец жалобно. – Скорее!
Махаон, Нарус и Борос ворвались в комнату, все трое одновременно и стали сыпать вопросами. Юлия закричала. Когда Конан освободил ее от последней веревки, она бросилась к кровати и схватила покрывало.
— Махаон, убирайся! – крикнула она, скорчившись перед кроватью, и щеки ее запылали. – Я не хочу, чтобы ты видел меня такой! Убирайся!
— А эта исчезла, – выговорил Борос, ворочая тяжелым языком, и указал в угол, где Конан прятал статуэтку.
Только теперь киммериец сообразил, что половица вынута и тайник под ней пуст. Ледяной холод пробежал по его спине. В чем-то было даже правильно, что день завершился именно так, и несчастья преследовали его, как взгляд пустых глазниц черепа.
— Может быть, мы и спасемся, – пробубнил Борос, – если поскачем быстро-быстро и пересечем границу, прежде чем они пустят ее в дело. Я всегда хотел побывать в Вендии. Или даже в Китае. Кто-нибудь из вас знает более отдаленные страны?
— Молчи, старый дурак! – зарычал Конан. – Юлия, кто взял фигурку? Кром! Девочка, прекрати комкать это проклятое одеяло и отвечай!
Не прерывая своих попыток полностью скрыть свою наготу под одеялом и сделать ее как можно менее заметной, Юлия сверкнула глазами и задрала нос.
— Это была потаскуха в мужских штанах и с саблей. – Уголком глаза она наблюдала за Махаоном. – Она сказала, что я плоская, как мальчик. Ну, задница у нее, конечно, побольше моей...
Конан заскрипел зубами.
— Глаза? – нетерпеливо спросил он. – Зеленые? А волосы рыжие? Что еще она говорила?
— Карела? – спросил Махаон. – Я думал, она хочет убить тебя, а не ограбить. Но почему Борос так трясется из-за вещи, которую она прихватила? Ты еще никогда не впутывался в колдовство, киммериец!
— Так ты ее знаешь? – обвиняюще крикнула Юлия. – Я так и подумала после того, что она сказала о моей... – Она запнулась, но тут же нашлась: – После всего, что она сказала. Мне еще запомнилось, что она ругалась именем Деркэто и просила передать тебе, что благодарит за пятьсот золотых. Ты действительно дал ей так много? Я вспоминаю наложниц моего отца и не могу себе представить даже, что эта Карела стоит хотя бы серебряной монетки.
Конан ударил себя по бедру кулаком.
— Я должен найти ее, Махаон, немедленно! Она украла бронзовую фигурку, которую я нашел случайно. Эта вещь принадлежит Злу, и оно может вызвать непредвиденные по размерам уничтожения, если Карела продаст ее тем, кто сможет применить ее. Этого я и опасаюсь Расскажи мне точно, как добраться до руин крепости.
Юлия застонала.
— Так вот что она имела в виду, когда говорила о деньгах? Она доставит эту адскую штуку тем, о ком говорил Борос? Спаси Митра нас всех – и всю страну!
— Я не понимаю ни слова, – проворчал Махаон, – но одно я точно знаю: если ты ночью попрешься в Сарелианский лес, ты точно сломаешь себе шею. Эти заросли и днем уже достаточно паршивое место, но в темноте их будет как раз довольно для того, чтобы пожалеть о своем рождении.
— Я могу найти ее, – бросил Борос, слегка покачиваясь на ногах, – если бронзовая фигурка все еще у нее. Зло светится, как сигнальный огонек. – Он засучил рукава на костлявых руках. – Совсем простое дело.
— Если ты в своем теперешнем состоянии займешься магией, – прервал его Конан, – я собственноручно прибью твою голову над воротами.
Седобородый посмотрел на него с глубокой обидой и пробормотал что-то про себя, но предпочел вслух не высказываться.
Конан повернулся к Махаону.
— Нельзя терять время. Если мы будем ждать света, может быть, будет уже слишком поздно.
Ветеран, помедлив, кивнул, но Нарус сказал:
— Возьми, по крайней мере, несколько человек с собой. Ее банда...
Но киммериец прервал его.
— ...Ее банда услышит, как мы приближаемся, и исчезнет. Нет, я иду один.
Ветеран нехотя описал ему дорогу.
* * *
Махаон был прав, думал Конан, когда вот уже, наверное, в сотый раз ветка, которую он не заметил, хлестнула его по лицу. В этой темноте действительно просто сломать себе шею. Он направил лошадь в заросли, понадеявшись, что не сбился с пути. Мальчишкой он учился искать направление по звездам, но под этими старыми дубами, могучие кроны которых сплетались в плотную крышу, неба было почти не видно.
— Ты зашел слишком далеко! – крикнул голос из темноты. – Еще немного, и схлопочешь в ребра арбалетный болт.
Конан положил ладонь на рукоять меча.
— Это тебе не поможет, – произнес второй голос, и кто-то засмеялся. – Теньо и я – мы выросли в этом лесу, Большой, и здесь по ночам промышляем королевских оленей. Он видит даже лучше, чем я. Что касается меня, то с тем же успехом ты мог бы стоять под полной луной – и то я не видел бы тебя лучше.
— Я ищу Карелу, – начал Конан, но не смог продолжать.
— Этого довольно, – сказал первый. – Взять его!
Внезапно грубые руки стащили Конана с седла, и он оказался среди группы людей. Он не мог сосчитать их, но схватил чью-то руку и сломал ее. Раздался пронзительный крик. Здесь не было места для двуручного меча и недоставало света, чтобы действовать осознанно. Поэтому он выхватил из ножен свой кинжал и принялся размахивать им. Когда он задевал кого-нибудь, слышались вопли и проклятия. В конце концов он не смог больше сражаться против такого числа врагов, а они навалились на него со всех сторон. Бандитам удалось скрутить ему руки за спиной и связать ему ноги так, что он мог делать только маленькие шажки.
— Ранен ли кто-нибудь тяжело? – прохрипел тот человек, что смеялся вначале.
— Моя рука, – жалобно сказал один, а другой оборвал его:
— В преисподнюю твою руку! Он мне чуть ухо не отрезал!
Проклиная темноту – кошачьи глаза были не у всех – они вздернули Конана на ноги и погнали сквозь деревья; им все время приходилось поднимать его, потому что веревки, связавшие ему ноги, запутывались в корнях или траве, и он падал.
Наконец перед ними отодвинули в сторону занавес и Конана втолкнули в помещение, сложенное из камня. Оно было освещено факелами, торчащими в ржавых гнездах. Огромный очаг занимал длину целой стены. Над потрескивающим огнем покачивался огромный котел. Одеяла на окнах – вернее, узких бойницах – не позволяли
