Тимур Рымжанов - Колдун. Трилогия

Бабка Авдотья без всякого стеснения прошла в дом и тут же осмотрела каждый угол. Сипло вдыхая, унюхала, старая, под крышей вязанки первоцветов, нашла на столе ступки и реторту, хитро прищурившись, осмотрела все сушильни для трав и грибов с видом знатока.

Матфея положили на стол, отлепили от окровавленной груди и шеи овечий тулуп, скинули на пол пропитавшийся кровью комок мха.

– Кузьма! Согрей воды в котелке, а ты, Авдотья Батьковна, бери нож у печи и режь на длинные полосы вон ту льняную ткань. И, мужики, засыпьте в кузне горн песком – как бы искр на сквозняке не пустил.

Раны у Матфея были тяжелые. Уверен, что не каждый деревенский фельдшер и в двадцать первом веке с такими справится. Мало того, что медведь лапами разодрал грудь парню, он еще ему руку сломал, а уж синяки и ссадины даже считать не приходилось. Благо перелом был закрытый и лишь с легкой, незначительной отечностью. Одного из деревенских я снарядил в лес, пока светло, нарезать ивовых прутьев.

Раны, хоть и страшные на вид, на поверку оказались не такими глубокими. Крови, конечно, парнишка потерял изрядно, весь побелел, покрылся липкой испариной. Чтобы шить такие раны, потребуется наркоз, а у меня кроме настойки мухомора ничего обезболивающего нет. Правда, можно и поленом по черепу, но на это не всякий решится, и знать надо, куда бить. Или спиртным накачать, что тоже не гарантирует результата, да и спирта на такого бугая, несмотря на то, что отрок, много надо. Несколько капель настойки грибов я добавил в воду и споил несчастному Матфею. Обработал руки в теплой воде, помыл крепкой березовой настойкой, сам глотнул от души и тут же заправил серебряную иголку шелковой ниткой. Небольшой лоскут шелка достался мне от Петра в наследство с прочими пожитками да награбленным. Тщательно промывая раны, я прямо по живому шил несчастного парня. Не торопился, накладывал швы плотно, аккуратно. Большую часть мужиков выгнал в лес, велел натаскать как можно больше лапника и хвои. Авдотья делала все, что я требовал, не говоря ни слова. Всю долгую операцию стояла рядом, держа масляную лампу, меняла воду, одним словом – ассистировала. Подавая мне тот или иной флакон с настоем или раствором, бабка придирчиво нюхала содержимое, отмечая для себя какие-то знакомые запахи, но всякий раз морщилась и чихала, что-то невнятно бормоча. Несчастный парнишка через два часа непрерывных манипуляций с ранами стал стонать и вертеться. Я уже почти закончил, поэтому давать очередную дозу обезболивающего не стал. Сердце у него крепкое, а вот голова может и не выдержать. А ну как с катушек слетит, и что с ним потом делать буду? Гипса у меня не было, пришлось обойтись только ивовыми прутьями, для того чтобы наложить шину, да сырой глиной. Рука была сломана чуть выше запястья, не знаю уж, обе кости или только одна, но на всякий случай зафиксировал так, чтобы мой подопечный не смог вертеть рукой. Молодой крепкий организм должен справиться с такими ранами.

– Ступайте домой, мужики, – сказал я притихшим на крыльце, уставшим и замотанным сельчанам. – Идите с миром, присмотрю я за вашим парнишкой. И ты, Авдотья, ступай, у тебя, небось, и в деревне дел полно.

– Вот еще! – возмутилась старуха, шамкая беззубым ртом. – Я Матфеюшку одного нипочем не оставлю. С меня отец его с живой шкуру спустит, кнутом задерет, если я брошу соколика.

– Ну, смотри, бабка, как пожелаешь, гнать не стану.

Первую ночь я так и не смог уснуть, почти не отходил от постели больного, боялся, что тот начнет дергаться и распустит все швы, да старуха к тому же так невыносимо громко храпела, что я готов был швырнуть в нее поленом. До утра готовил отвар пармелии – других антибиотиков не было. Под утро все припасы этого лишайника у меня кончились. Так что пришлось собраться в лес, дабы попытаться найти еще хоть немного. Если парень выживет, и до той поры пока не сниму ему швы, придется поить его этими отварами. Правду сказать, неспроста я так пекся о здоровье парня. Если он помрет у меня дома, то и вина вся на меня падет, и тогда Бог не ведает, сколько еще понадобится времени, чтобы заново заработать уважение местных жителей. Но если выживет, они ко мне с каждым прыщом бегать будут. Да уж, сомнительное мне досталось поприще. Всегда найдется обиженный, сыщется недоброжелатель. Надо быть осторожней со своим знахарством. Вот если кто придет ковкой моей недовольный, так я быстро ответ найду, ну а уж если в чужой смерти обвинение предъявят, тут и до погрома недалеко. Ну раз отбрешусь, ну два, а на третий мне «красного петуха» по хутору пустят, как, собственно, и планировали до моего появления.

Найти немного лишайника удалось, и не очень далеко. Когда вернулся, то обнаружил возле дома человек пятнадцать деревенских, которые, завидев меня, тут же как по команде попрятались за сарай. Я было подумал, что помер пациент мой, вбежал в комнату, но все было в порядке. Матфей еще спал, старуха Авдотья возилась у печи, накалывая щепки. Упустила огонь, старая, вот и пытается теперь разжечь угли.

– Ты только скажи, Аред-батюшка, чего тебе надобно, мы все сыщем, – проговорил Кузьма за всех собравшихся. – Душа у нас болит за Матфея.

– Коль ночь продержался, то и дальше все должно быть хорошо. А если ближайшую седмицу кто вздумает свинью колоть, то пусть тот мне принесет костей, копыт, да свиных ушей.

Да фунт соли. Переломы детинушке вашему править.

Чуть осмелевшие деревенские быстренько убежали. Теперь тропинка к моей кузнице стала довольно заметной и весьма хоженой. Матфей очнулся к обеду. Чуть порозовевший, хоть и опухший еще. Яд мухомора, он по почкам ой как сильно лупит, так что придется ему еще и почки прочищать. Ох и взялся же я за дело – тут и ковать-то, железо готовить некогда будет. Бабка Авдотья, та вообще чувствовала себя как дома. Как только подопечный наш в себя пришел, так ее словно подменили, такая ворчливая стала, что я уже на следующий день отправил ее в деревню. И это я не так делаю, и то я не ведаю! Да иди ты лесом, старая карга – не нравится, как делаю, сама делай! А то ишь, взялась учить: и дом у меня неухожен, и скотины нет. Делать мне больше нечего, как скотину заводить! Тут лосей в лесу – хоть год в день по одному бей, а все одно не перебьешь!

– А правда, батюшка Аред, что ты в волка оборачиваться можешь? – спросил Матфей, немного осмелев, на шестой или седьмой день.

– Во мне весу семь пудов, Матфей! Ты что! Это уж не волк, это ж целый медведь получится!

Услышав слово «медведь», Матфей напрягся, чуть ссутулился и опустил взгляд.

– А на пристани за рекой говорили, что ты шестерых мордвин одним махом побивал, да что притом у тебя, батюшка, даже ножа не было.