Война - Алексей Юрьевич Булатов
– Да ты всем нужна, ты умница, красавица, смотри, сколько у тебя поклонников.
– Ах, оставьте, это голодные до плотской любви солдаты, которых завтра опять отправят на фронт, не нужна им любовь, они не в состоянии сейчас ее испытывать. Налейте мне еще.
Я протянул Лейтхен свою кружку.
– А вы?
– Если ты не возражаешь, Лейтхен, то я воздержусь.
– Мне все равно, мне нужно просто, чтобы меня кто-то выслушал, – и она опять осушила залпом кружку до дна и потеряла дыхание, но уже существенно быстрей восстановилась и заела шоколадкой сама.
– Кому нужна эта проклятая война? Кому нужны эти проклятые русские? Да и вся эта проклятая Европа, будь она неладна? Почему мы, немцы, все время хотим сделать счастливым весь мир? Почему нам не живется спокойно в нашей Германии? Вот зачем этот сумасшедший фюрер полез, куда его не просили? Вот помяните мои слова, Йежи, нас, немцев, в итоге сделают виноватыми за все грехи Европы за последние 50 лет. Абсолютно за все, никто не вспомнит политических и экономических причин, о которых так много писали перед войной, а все будут говорить, что мы оголтелые фанатики, которые ненавидят весь мир. И этот самый мир будет плевать на могилы погибших немецких солдат и на могилу моего Фреда… – Лейтхен не вынесла остроты собственных слов и, уткнувшись в мое плечо, зарыдала. Я был поражен ее словами, Лейтхен не производила впечатление сильной, умной и начитанной женщины. Но сейчас ее слова прямо звучали как слова пророка, ведь так оно и будет, ровно так, как она сказала. А у меня появился интерес изучить газеты, о которых она помянула. Какие именно предпосылки о войне, о которых так все говорили. Мы ведь действительно считали немцев оголтелыми фанатиками с больным фюрером во главе.
Я чувствовал, как горячие слезы Лейтхен текут по моему плечу. Они прямо-таки обжигали меня. Я обнял ее за плечо и понимал, что сейчас я максимум, что могу сделать, это как раз и подставить это плечо под эти самые горячие слезы. Но то, что произошло дальше, выбило меня из колеи и ошарашило.
Она отстранилась от плеча, и взглянула на меня внимательно, и спросила:
– Скажи мне, Йежи, я красивая?
– Да, очень, красивей тебя нет женщины на этом свете, – сказал я, чуть не сказав «человеческой».
– Поцелуй меня, – в приказном тоне сказала она.
– Как это? – я не успел возразить. Она вдруг вскочила, села на мои колени лицом ко мне и, подняв мою голову вверх своими руками, она буквально вонзила свои губы в мои. Я не смог удержаться и ответил на ее поцелуй, и мой член начал свое движение на встречу Лейтхен. Я сто раз пожалел, что не надел, выходя на улицу, форменные брюки, так у меня был бы хоть малейший шанс на сопротивление. Но я был в больничном халате на голое тело, и сейчас все, что чувствует мужчина к женщине, было на самой поверхности. К слову сказать, на Лейтхен был плащ-дождевик, и что было под ним, я даже не мог себе представить. Но когда она закончила свой поцелуй и вдруг оказалась уже сидящей на моем члене, я понял, что не так уж и много.
– Скажи, Йежи, я достойна того, чтобы меня любить?
«Да, Лейтхен» – «Я красивая?» – «Да, Лейтхен» – «Я желанная?» – «Да»
Она начала движения вверх и вниз, глядя на меня в темноте. Она сейчас была похожа на суккуба или ночную фурию. Во мне была смесь желания, страха и даже какого-то первобытного ужаса. Я не мог себе представить, что таким образом может закончиться этот вечер, но он закончился именно так. И я кончил, а точней, я взорвался. Другим словом я не мог назвать то, что произошло. Пожалуй, даже эльфийка Элиза не могла вызвать такого чувства и взрыва. Лейтхен почувствовала мое извержение и, видимо, тоже ощутила какой-то невероятный оргазм. Так как ее тело забилось в конвульсиях, которые продолжались около минуты, и она обессиленно упала на мою грудь. Я обнял ее за плечи, но она раздраженно повела ими, и я убрал руки. Что было делать дальше, я не имел ни малейшего представления. Мне стало стыдно, что я не смог удержаться, да, Лейтхен очень похожа на Лейлу, но она ведь не она. Я в другом мире, в другой вселенной, в другом времени. И прошло-то всего ничего времени, а я уже с другой.
Лейтхен встала с меня. И, ни слова не говоря, ушла в темноту по дорожке, ведущей на выход из госпиталя. Я было рванул за ней, но она жестом руки показала, чтобы я этого не делал. Видимо, она получила то, что хотела, и я уже был не нужен. Такое отношение Лейтхен ко мне добавило в бурный компот моих чувств еще и обиду.
Я вернулся в палату, убрал в тумбочку открытую бутылку шнапса и шоколадку со стаканами и лег спать. Я дал жесткое указание сканеру сгенерить мне ударную дозу снотворного, так как понимал, что уснуть сейчас сам я буду не в состоянии. На коммуникаторе выскочила куча предупреждений о возможном вреде для моей нервной системы, но я их все отклонил. И сканер заработал…
Я проснулся от того, что в мою ягодицу воткнули иглу шприца. Пожалуй, если можно проснуться более неприятно, чем от хриплых труб в Гаремах, так это от того, что в твою попу воткнули иглу, не спросив твоего разрешения. Я дернулся, открыв глаза от боли. Но Роза уже закончила введение лекарства и вынула иглу, прижав ватный тампон со спиртом.
– Это вам на прощание от доктора Гезельмана, в подарок коктейль из витаминов, – произнесла она в шутку. Все-таки доктор был евреем. Я повернулся на спину и спросил:
– А где Лейтхен?
– Доктор дал ей трехдневный отпуск, но ее со вчерашнего вечера никто не видел, – ответила на мой вопрос Роза. – «Вы давайте
