Смута. Том 2 - Ник Перумов
– Ступай, ступай, братец. Да Котляревского найди, не мешкай. Мы тут не задержимся.
Пленных в Купянске взяли много. И, наверное, впервые за всю войну немало красноармейцев сдались сами, как-то буднично и без особых переживаний. Кричали из окон – эй, вашбродь, не стреляйте! Мы выходим! Штыки в землю!
Их разоружали, однако многих, особенно мобилизованных крестьян, попросту отпускали на все четыре стороны. Задерживали рабочих, само собой – балтийских матросов. С востока подходили новые части добровольцев, а Две Мишени, дождавшись, когда бронепоезда наберут воду и загрузятся углём, приказал выступать.
От Купянска до Харькова чуть больше сотни вёрст по железной дороге; александровцы готовились к очередному рывку.
Подошедший «номерной» полк 3-й пехотной дивизии добровольцев принял Купянск и несколько тысяч пленных, александровцы шли дальше.
«Единая Россiя» уже была готова, когда Фёдор, вися на подножке перед самым закрытием броневой двери, вдруг заметил у самого вокзала какую-то суматоху.
– Да куда прёшь, баба глупая?!
– Куда надо, туда и пру! А ну, лапы убрал свои!..
В окружении нескольких солдат 3-й дивизии скандалила, размахивая руками, какая-то женщина в простой крестьянской одежде, в тёмном платке, ни дать ни взять – богомолка из недалёкой Святогорской лавры.
Фёдор вгляделся – да так и обмер, узнавая.
– Матрёна!!!
Баба в тёмном платке подняла голову:
– Федя! Ой, простите…
Но Федя Солонов уже крикнул в глубь штабного броневагона: «Стоп, машина!» – и соскочил наземь.
– Пропустите её! Пропустите! Я её знаю!
Прапорщик-александровец с полковым знаком на груди – солдаты и впрямь расступились.
– Вот, вашбродь, рвётся, ну чисто оглашенная!
– Всё в порядке, молодец, хвалю за бдительность! Матрёна Ильинична, скорее сюда давайте!..
Матрёна не заставила просить себя дважды.
Дверь захлопнулась, вкусно чмокнул хорошо смазанный замок.
– Ох, Феденька!.. То есть, простите, господин прапорщик! – расчувствовавшаяся Матрёна по-матерински обняла Федю, прижала к себе. – Ох, велик же Господь над нами в милости своей! Сподобил-таки!..
– Да что же, что ж случилось, Матрёна Ильинична? Откуда вы здесь?
– Долго рассказывать, Феденька. Веди-ка ты меня к барину, к самому Костянтину Сергеевичу! Он же тут где-то, неподалёку?
– Конечно, он же полком нашим командует! Сейчас проведу. Но как же…
– Ох, Федя! И сказать не могу, и не сказать тоже. Беда с барышней моей, с Ириной Ивановной!..
– Да что же случилось?! Где, как?!. Мы ж про неё ничего и не знали!.. Только что пропала она, у красных оказалась!..
– Потом, Феденька, всё потом! Ох, прости меня, бабу глупую, господин прапорщик, не по вежеству обращаюсь, всё по старой памяти Феденькой кличу, а какой уж вы теперь Феденька!..
– Зовите, Матрена Ильинична, дорогая, как хотите!.. За мной, за мной давайте!..
В центральном салоне штабного вагона на них все так и уставились – господа офицеры, бывшие командиры рот в корпусе, теперь возглавлявшие батальоны Александровского государя Александра Третьего собственного полка.
– Матрёна?! – узнал её полковник Чернявин.
А Две Мишени, едва её завидев, так просто кинулся к ним.
– Что?!.
– В Чека она, – выдохнула Матрёна, глядя прямо в глаза полковнику. – Забрали давеча; я, как прознала, сразу и кинулась… на последнем эшелоне, что с Харькова уходил, сюда… знала, где вы пойдёте!..
«Как Матрёна могла знать, где мы пойдём?!» – мелькнуло у Фёдора. И видать, недоумение это явственно отразилось у него на лице, потому что Две Мишени вдруг цепко на него глянул, взял Матрёну под локоть.
– Идёмте, Матрёна Ильинична, потолкуем.
– Да уж потолкуем, барин Костянтин Сергеевич!..
И они скрылись – в узком пенале служебного купе командира.
А Фёдор остался, оказавшись разом под шквалом вопросов других офицеров.
– Откуда она здесь?!
– Это ж Матрёна, кухарка у Шульц!.. Значит, и Ирина Ивановна где-то рядом!..
– Не знаю, господа, ничего не знаю! – отбивался несчастный Фёдор. – Сам только её заметил, на вокзале, охрана остановила, а я узнал!..
Бронепоезд тем временем набирал ход, колёса простучали по стрелкам. Пошли по главному харьковскому ходу, оставляя позади купянские огороды и выгоны. Растянувшись ниткой, разгонялись эшелоны.
Конечно, лететь вот так, в неизвестность, когда красные запросто могут пустить навстречу паровоз с взрывчаткой – с точки зрения строгой военной науки не очень-то разумное мероприятие; а уж Николаевская академия небось в полном составе бы в обморок пала, аки женское епархиальное училище при виде обнажённой мужской натуры, – но сейчас всё решала скорость, и Фёдор понимал, почему Две Мишени идёт на такой риск.
Харьков – штаб Южного фронта красных. Крупный город, множество заводов, «революционный пролетариат». Узел железных дорог. Захвати его – и в полукольце окажется весь правый фланг красных, примыкающий к Днепру. Дроздовцы меж тем загибали фронт, устремляясь прямо на север, к Воронежу и дальше.
…Перед бронепоездом александровцев старательно пыхтел старенький «О», «овечка», толкая четыре вагона с балластом. Так себе защита, но хоть что-то.
Разумеется, и Фёдор, и Петя Ниткин просто сгорали от нетерпения – что случилось с Ириной Ивановной? О ней ведь они ничего не слышали с самого переворота – с самого первого переворота, когда власть взяли «временные» и началась германская интервенция. Две Мишени оставался нем, аки камень, об Ирине Ивановне не вспоминал, так что циничный Лев Бобровский предположил, что они-де «просто поссорились», потому что предложения полковник так и не сделал; они оба по-прежнему оставались бобылями, и Константин Сергеевич, и Ирина Ивановна. Потом только узнали, что госпожа Шульц – красным служит…
И вот вдруг нате вам – Матрёна в Купянске! Да ещё, дескать, «знала, где вы пойдёте»! Помилуй Господь, да как же такое возможно?!
А потом Две Мишени вдруг появился рядом. Прямой, строгий, суровый.
– Фёдор, пойдем, ты мне нужен. Возьми своих.
«Своих» – это, конечно, хитроумного Петю Ниткина, силача Севку Воротникова, ловкого Лёву Бобровского. И смешно теперь вспоминать, с чего всё у них начиналось в корпусе почти десять лет назад.
– Друзья, – негромко сказал Две Мишени, когда они все четверо набились к нему в крохотное купе. Матрёна скромно пристроилась в самом уголке. – Друзья, у нас – у меня – к вам просьба. Ирина Ивановна Шульц попала в беду. В большую беду. Её схватило харьковское Чека красных. И теперь вы должны выслушать меня очень, очень внимательно…
Штаб Южфронта напоминал сейчас развороченный муравейник. Мчались верховые и автомоторы, вбегали и выбегали вооружённые военные, а вокруг расстеленных карт застыли люди, до рези в глазах вглядывавшиеся в небрежно проведённые алые и синие линии. Небрежно, неаккуратно проведённые – никакого сравнения с тем, как было поставлено дело при Шульц, которую не то уже расстреляли, не то собираются вот-вот расстрелять.
Сам товарищ
