Владимир Чистяков - М.С.
Как специально всё делалось, словно провокация была. Не верю, что настолько мы нуждались в людях. Да и на фронтах в то время относительно тихо было.
В курсе, что полиции тут раньше фактически не было, эти функции солдаты осуществляли. И порядку было на порядок больше.
Кому пришло в голову отдать приказ о формировании местной полиции? Здесь же население нас просто ненавидит. Это же дикари, понимающие только силу. Покажи слабость — и ты погиб. А их чуть ли не в зад целовали. Всеобщая мобилизация вроде как не про них! Каково? В наших деревнях мужиков как метлой вымело, а тут гуляют! Ладно, на фронт их нельзя, но уголёк-то на крайнем севере добывать вполне могут.
— Между прочим, касательно мобилизации. Изначально указ этот касался только малочисленных народов дальнего севера. Ну тех, которых то полторы тысячи, а то и целых две. И только их. Но почему-то сразу закон распространили и на… Ну в общем понятно кого.
— Я не знал об этом. Думал даже, что специально про соотечественников так сказать издали подобный шадевр. А вот так оказывается… Хотя я и сам догадываюсь — нестабильность здесь кому-то очень нужна там — он показал пальцем наверх.
— Тут всё местное население меня боится. Я словно оборотень. Не их, и не грэд. Да особо дикие оборотнем меня и считают, раз из рода рыси происхожу. И кстати, с недавних времен, как мне доносят, не только я в оборотнях числюсь.
— Местных не жалуете, а все ваши охранники из них будут. Странно это как-то.
— Если мои охранники носят форму, то это вовсе не значит, что они солдаты нашей армии. Они мои. И только мои.
— Ваши персональные солдаты. Нечто новенькое.
— Они не мои солдаты. Они мои рабы.
— Как так?
— А вот так! — он начинает злиться, — Род здесь по отцу числят. Только. Неважно кто мать. У меня мать грэдка. Отец местный. Одно время был не многим лучше тех, кого я потом по деревьям развешивал. Как-то раз дочку офицера похитил. Молоденькую. Уж не знаю я, что она там ему наговорила, но через несколько месяцев он сам к грэдам пришёл. С дружинниками и рабами. Человек двадцать их у него было. Сдался. И местную клятву верности на символе веры властителю грэдов принёс. Ни до, ни после такого не бывало. Это страшнее клятвы на крови. Такую ни давший клятву, ни его потомки, ни дружинники, ни рабы во веки вечные нарушить не могут. Страшную клятву принёс мой отец… И сдержал. Жена тогда уже беременна была. Она молодой умерла. А отец. Он меня грэдом растил. Кормилица — грэдка, слуги — грэды. Но так сложилось, что и с теми, за кого он клятву принёс, я тоже общался. Потому и стал таким. Местные обычаи знаю. Но это я такой, ни грэд, ни местный. А все, за кого мой отец клятву принес — они как жили в не пойми каком веке, так и остались там жить. Он для них как барином был, так барином и остался. Кому там барин служит — не наше дело. Мы служим барину. Его это бесило. Но и бросить он их не мог. Рухнул бы их мир. Он смог подняться над породившей средой. Они не могли. Он был как я. Ни грэд, ни местный. Но есть и разница. Он местный, стремящийся стать грэдом. Я — грэд, выдавливающий из себя местного. И это страшно — быть порождением двух народов. Сторонятся тебя и те, и те. Я чудовище. Да и вы, кстати тоже.
— Я тоже порождение двух народов. Однако, мне это никогда не мешало.
— Да? — он впивается взглядом ей в лицо, словно пытаясь разглядеть под шрамами какие-то чужие черты. Смотрит довольно долго. Потом выдавливат из себя.
— Ваш народ живёт в этом веке. А мой — неизвестно в каком. А я вынужден жить и тут и там. И ни от того, ни от другого не могу оторваться.
— Майор, что вы можете сказать о Белом Броде.
Марина зевнула. Её отношения с полковником в последнее время не слишком-то походили на служебные. Весь гарнизон считает их мужем и женой. Реальных оснований под этим масса — целый ноль процентов. Старый оборотень просто в кои-то веки сумел отыскать родственную душу и по-человечески привязаться к ней. Хотя имеет где-то на большой земле законную жену и детей. Ну, да это ни раз бывало — родня побоку, а родственную душу отыскал там, где вовсе не думал.
— Белый Брод деревня километрах в сорока отсюда. — скучным тоном читает как по учебнику, — Комендатура выведена три года назад. Считается мирной. По-моему только баб у пятнадцати мужья… на заработки ушли. Эксцессов не было вообще.
— Теперь будут. Доносят мне — четверо из тех, что на заработки ходили, вернулись.
Марина нехорошо сощурилась.
— А они на постройке окопов бесплатно поработать не хотят?
— У нас на них ничего нет. Вообще ничего. К тому же. С заработков этих, тех кто без рук, без ног, по домам отпускают. Как их вот. Один-то не жилец, как мне доносят. Больной, не раненый. А вот трое других. Воду мутить будут непременно. В общем, съездите туда, с плановой проверкой, так сказать. Поищите. Не может быть, что бы ничего ни нашлось, за что эту троицу привлечь можно. Должно что-то быть.
Полковник выразительно посмотрел на Марину.
Склад трофеев в её личном распоряжении, и что там прибыло, а что убыло, никто контролировать не будет. Кроме полковника. А он не станет.
Грузовик ведёт сержант-полукровка из сверхсрочников. Знакомый. Если в полковнике примесь местной крови чувствуется, то этот выглядит на все сто местным уроженцем. Слава про сержанта тоже гуляет. Правда, оборотнем не числят. Но и истинным приверженцем не считают. Полукровок и чистокровных местных в дивизии немало. И почти каждому можно доверять, что бы там полковник не говорил. У многих из них личный счёт к лесным имеется.
А судя по тому, что знает про сержанта — и у него немаленький.
— Сержант. Берете взвод — и на южный край деревни. Особое внимание — домам вот этих четырех рыл, — она называет имена, — Ищите хорошенько. Там непременно должно что-то быть. Оборотень так сказал. Непременно. Помощь в поисках не требуется?
— Никак нет. Сами найдём. — а от ухмылки его иным повесится охота. Сам же пачки мирренских патронов по карманам распихивал.
Марина в очередной раз подумала, что такое количество мирренского оружия у местных жителей откуда угодно, только не от мирренов.
Все стандартно. Собрала жителей, потребовала сдать не зарегистрированное оружие. Почти сразу притащили несколько позапрошлого века ружей да пару старых винтовок без затворов и патронов и со спиленными номерами.
— Это всё? Не верю!
Впрочем, в нескольких домах, и в самом деле ничего не нашли. Ну, да дома-то на этом конце деревни. А сержант-то ищет на том.
Вбегает солдат-первогодок. Глаза на выкате, хватает ртом воздух, бока как мехи ходят.
— Майор… Госпожа майор… На южный край… Сержант послал… Там такое… Такое…
Хм. И не подозревала у сержанта наличия режиссерских способностей, а также персональной труппы.
Во дворе дома просто театральная постановка. Семейка хозяина с белыми как мел лицами и поднятыми руками у стены сарая. Три солдата наставившие на них автоматы.
А вот и сержант…
Снова хм. Лежит на земле, и четверо его с трудом удерживают.
Марина присела на корточки. Да от невозмутимого сержанта прикуривать можно! Талант! Нереальзовавшаяся звезда Драматического театра! Заговорила на местном.
— Перестарался приятель. Я и так не сомневалась, что найдешь.
Тот дёрнулся, но ничего не сказал. Скрипит зубами как зверь. Только теперь рассмотрела валяющейся в пыли длинный кинжал. Раньше наблюдавшейся у сержанта за голенищем.
Неужели и вправду нашел не им положенное?
— И что же здесь произошло?
— Он хозяина свежевать хотел. — ответил один из солдат.
— Не поняла.
Тот замялся. Покосился на сержанта. Решил, что тот не слышит, однако заговорил шепотом.
— Ну, кожу с него содрать живьем.
— А за коим?
— В сарае телемм нашли.
А Марина и слова такого не знает.
— Так тащите его сюда.
Лучше бы она этого не приказывала.
Из сарая вытаскивают что-то вроде рамки для шкур. Только очень большую. Прислоняют к стене. Марина подходит поближе. Телемм. Человеческая кожа, содранная целиком. Как с животного. С лицом, волосами, половыми органами и всем остальным. С пальцев кожа снята как перчатки. Выделанная и навощенная уже. И «работа», если можно так выразится не вчера сделанная.
Чей-то голос за спиной:
— Это сдирают с живого.
Другой голос.
— Я знал его. Помнишь, год назад грузовик с двумя ребятами пропал? Это шофер из автобата. Ну, тот, здоровый.
— Точно. Он самый. Вон и татуировка на плече…
Сержант стоит рядом. Лицо дергается, но себя вполне контролирует.
— Дерут только с сильного врага. Видать, прихватил он с собой сколько-то сучар этих.
Истерический смешок.
Какая у них самая поганая смерть? Ах да, утопленник.
