Игорь Николаев - Боги войны
Замкнутый круг.
— Посмотрим еще, что там, — сказал Степан, ни к кому конкретно не обращаясь. — Миша! Останешься за старшего.
— Есть!
На улице пылевая поземка тащила вдоль дороги пепел, песок и целые кипы непонятного мусора. В здании штаба Трегубов на минуту задержался в сенях, как мог отряхнул штаны и сапоги. Силы самообороны — соединение добровольческое, не настоящая армия, но нельзя же являться к командиру неопрятным! Выше майора Коршунова по званию в общине не было никого, и по старому еще Уставу он считался старшим офицером. Конечно, на случай если черные пойдут на общий прорыв, Силы Долины организационно входили в Первую сводную дивизию ополчения, и где-то в одной из общин у Мертвого кряжа сидел полумифический комдив, верховный главнокомандующий…
Только неизвестно, живут ли там еще люди или лишь горячий ветер давным-давно заметает пеплом разбитые дома и следы черных гусениц. С южного склона Долины не было вестей уже почитай что год.
— Товарищ майор! Лейтенант Трегубов по вашему приказанию…
— Вольно. Садись, Степан, в ногах правды нет. Со вчерашней вылазки еще толком не поспал, небось.
Майор Коршунов не мог похвастать хищным разворотом плеч, орлиным взглядом или, если уж на то пошло — мощным крючковатым носом, чтобы соответствовать своей фамилии. Лоснящаяся лысина, синюшные мешки под глазами, круглая бесформенная фигура… больше всего командир бронетанковых Сил самообороны походил на бюрократа-начетчика довоенной еще поры, героя многочисленных плакатов и сатирических куплетов.
Но когда Коршунов на минуту забывался и поворачивался к собеседнику правой щекой, которую обычно старательно прятал от чужого взгляда, в глаза бросался старый, скверно заживший ожог — метка «горелого» танкиста, — и первое впечатление куда-то исчезало. Напрочь.
Трегубов командира уважал. Хоть тот сам давно уже не сиживал за броней, повоевать ему довелось изрядно, говорят, что буквально пары боев не дотянул «Корш» до сотни стычек с врагом.
— Черные уже неделю всерьез в Долине не появлялись, — начал майор. Издалека начал, но Степан его понял сразу: новый выезд. Хорошо, если не прямо сегодня. — Может, пока и не нужно им ничего. Или, как у нас, ходовой брони наперечет, пока петух в задницу не клюнет, не сунутся.
— А нас, выходит, уже клюнул.
Майор вздохнул, зачем-то поворошил бумаги на столе, сделал вид, что вчитывается в одну, в другую…
— Ты же сам все знаешь, Степан. Ремонтники завалили заявками, горючки — кот наплакал, боеприпасов еще меньше. Конечно, ты скажешь: мол, в моей роте всего три машины на ходу. А в других еще меньше, вот так. В «Пензе» и «Твери» по одной «бэтэшке» осталось, парни из «Ростова» вообще в пустом ангаре сухари сушат. Тут вариантов немного. Либо мы починимся, прибарахлимся полудюжиной новых машин, пополним боезапас — и врежем гадам по самое не балуйся, вытесним из Долины на месяц-два, либо через пару недель будем по ночам бегать с фонариками, как пионеры, и ждать, когда к нам заявится тяжелый гусеничный зверинец. Скажешь, не так, лейтенант?
Трегубов промолчал. Приказы не обсуждают, а уж если командир практически просит… Только вот много ли навоюет усталая рота на едва залатанных с прошлого боя считанных наперечет машинах?
Он едва заметно вздохнул, отвел взгляд в сторону крест-на-крест заклеенных стекол, за которыми все так же бесконечно пылила бесснежная поземка. Через несколько мгновений Степан поймал себя на том, что пытается рассчитать расстояние до соседнего дома по целику, ищет знакомые силуэты между громадами ангаров и складскими пакгаузами. Опытный наводчик уже не может смотреть в окно просто так. По привычке он сразу же жмурит левый глаз и начнет наводить несуществующую пушку в любые подходящие силуэты, используя вместо прицельной сетки грязь, сколы и пыльные потеки.
— Надо идти, Степа. Дам в поддержку две «сушки», если что — они прикроют тебя огнем.
— А тяжей?
— У нас и так горючки ноль. По крохам собираем. Только если столкнетесь с серьезными неприятностями… тогда — дам команду.
Остается только молиться, чтобы не столкнулись. Пока эти черепахи доползут, нас там раскатают за милую душу.
— Не думаю. Не с чего им в полной силе переть, наверняка, те же проблемы, что у нас. Даже если им и придет в голову сунуться в Долину в один день с нами, сначала появится разведка, что-нибудь шустрое, но не опасное. Твою роту мы тоже выбросим вперед, завесой километров на пять перед снабженцами. Если нарветесь на неприятности, пугни их, потанцуй, пока барахольщики наши не эвакуируются. Самоходки тебя поддержат.
— Не люблю… неприятности.
— Да кто ж их любит? Я очень надеюсь, что все обойдется, Степа, — тихо сказал Коршунов. — Очень. Надежда — единственное, чего у меня пока еще в достатке.
Майор назначил выезд на утро, через час после номинального рассвета, когда глухая ночная темень превращалась в слепую предутреннюю дымку, щедро разбавленную вездесущим пеплом. Экипажам удалось выспаться, вечером к ангару приволокли консервов по двойной боевой норме, и в целом Трегубов был за своих людей спокоен. Сытому и свежему танкисту куда легче воевать.
И умирать.
Бурая, потрескавшаяся земля крошилась под траками, песчаная круговерть бросалась на броню вместе с очередным порывом ветра, но рев дизеля и лязг латаных гусениц заглушали любые звуки, разве что пронзительно повизгивал иногда заваренный на скорую руку правый ленивец. Из-за него танк время от времени пробуксовывал на провисающей ленте, машину бросало влево, но мехвод тут же выправлял курс. Степан знал — не слышал, конечно, но знал, что Миша в такие моменты добродушно ворчит: «Но-но, не балуй!», словно опытный возница норовистой кобыле.
Справа и слева от командирской брони, на полкорпуса дистанции, пылили две оставшиеся «тридцатьчетверки» роты. Полустертые номера на башнях едва читались, но Степан различил бы их и с закрытыми глазами. На правой, «ноль-девятнадцатой», погиб когда-то его предшественник, капитан Шатров — контуженный двойным попаданием, он так и не смог выбраться из чадящей машины. А на другой Трегубов успел повоевать сам и даже удостоился пары выволочек от Корша с отложенным на потом, «после войны», взысканием за неизменное «два-четыре» в эфире. Кто-то из первых командиров «ноль-двадцать четвертого» придумал своей машине необычный позывной, и экипажи держались за традицию крепко. Танкисты погибали, на их место приходили новые, но «два-четыре» — оставалось неизменным.
— Тула! Тула! Я — Звезда, — неожиданно захрипел шлемофон. — Прием.
Степан вздрогнул от неожиданности, хотя и ждал вызова с базы: Коршунов, как и обещал, должен был выслать вслед танкам Трегубова самоходчиков.
— Я — Тула! Прием!
— Как у тебя?
— Глухо. Минут через пятнадцать войдем в речку.
«Речкой» на кодированном жаргоне называлась узкая полоса спекшейся глины, опоясывающая развалины пакгаузов и ангаров Долины. Может быть, там раньше и правда текла река.
— Добро. Тогда и мы пошли за водой. Ведра в порядке. Конец связи.
Никто не знал, понимают ли черные русскую речь, но на всякий случай по укоренившейся военной привычке танкисты раз в неделю меняли кодовые слова. Сегодня танки были «кружками», самоходки — «ведрами», а ремонтники и снабженцы, ради которых все и затевалось — «водовозами».
В идеале план майора выглядел вполне разумным: выслать вперед «тридцатьчетверки» роты Трегубова, проскочить ржавые лабиринты Долины, пугнуть черных, если они есть. Легкие коробки T-II рота без проблем сожжет самостоятельно, какую-нибудь опасную сволочь из немецкого зверинца «Тула» повозит за собой и подставит под стодвадатидвухмиллиметровки «сушек», ну а если приползет по-настоящему серьезная тварь, у майора Коршунова тоже припасен в загашнике неплохой сюрприз — тяжелый танковый взвод прорыва «Сталинград»: грозный старичок КB-2, экспериментальный «Объект 220» и два могучих ИС-3. А где-то у самых ворот базы стоят, задрав стволы, артиллерийские самоходки в надежде, что когда-нибудь придет и их час. В общем, Степану предписывалось связать боем, отступать, терпеть и ждать неповоротливых тяжей.
Терпеть, мать его. Правильно говорят, что еще ни один план не пережил начало сражения. Попробуй тут потерпи больше пары минут, если наткнешься на «Штурмтигр» или, не дай бог, «Маус». Расковыряют всю роту за милую душу, успеешь только матушку помянуть да перекреститься.
«Вызываю огонь на себя» — вот как это называется, а ни хрена не разведка. Если вдруг топчет Долину хотя бы пяток черных… значит, кончилось твое везение, Трегубов. С тремя танками особо не повоюешь.
Когда гусеницы прорезали в глине новую колею, Степан захлопнул люк и прижал к горлу ларингофон:
— Расходимся. Дистанция — пятьдесят метров, действовать по обстановке. Смотреть в оба, ноль-девятнадцать и два-четыре!
