Сергей Антонов - Тёмные туннели

— Будки действительно есть, и над станцией Лубянка — ты извини, я уж ее по старинке — их в изобилии, — откликнулся Аршинов. — Оружие, снаряжение, тротил у меня есть. С дверью проблем не возникнет. Пусть хоть на сто засовов запирают, у меня взрывчатки хватит. Только одна проблема: кто-нибудь из вас бывал наверху?

— С детства не выходил, — признался Толя. — И очень соскучился.

Аршинов одобрительно ухмыльнулся:

— Это, поверь мне, не так весело, как ты думаешь. Но увлекательно. Потянуло меня на приключения на старости лет… Придется, видно, по полной программе.

Прапорщик скрылся между шкафами и вскоре вернулся с картой, на тыльной стороне которой виднелись бумажные полоски, скрепляющие истертые места. Со стола убрали посуду и расстелили план.

Карта была особенная, не чета тем, что Толя встречал раньше, где станции располагались по определенным геометрическим правилам: окружность, прямые линии. На этой карте станции Метро были не главными. Заключенные в кружки, красные буквы «М» рассыпались по улицам, проспектам и площадям в полном беспорядке.

— До Лубянской площади дойдем по Тверской. — Аршинов провел пальцем по улице, отмеченной на карте жирной зеленой линией. — Знакомый бродяга-сталкер говорил, что там пока безопасно и ночью можно пройти, не встретив ни одного чудища. На звезды кремлевские только смотреть нельзя… О Театральном проезде ничего не слыхал, но если не ловить ворон, то проскочить его можно минут за десять. А начать, друзья мои, придется со станции Тверская. В общем, к старым приятелям, Толян, хочешь не хочешь, надо идти. Разговаривать с этими отморозками — не самое приятное из занятий, но я надеюсь, что, если им дать на лапу, проявят человечность.

Анатолий подошел к брошенным на пол лохмотьям, вынул из кармана брюк картонные прямоугольники, полученные от Михаила, и показал Аршинову:

— Здесь два пропуска. У Краба есть свой.

Прапорщик взял протянутую карточку и присвистнул:

— А вы даром времени не теряли. Черт меня возьми, если это не пропуска ганзейских дипломатов. Ловко! С такими ксивами жизнь становится милее.

В прошлый раз Толя рассчитывал, что в контакт с подданными Рейха вступать больше не придется. Тогда он еле удержался от того, чтобы полезть в драку. Сможет ли он вытерпеть вновь и не сорваться? Оставалось надеяться лишь, что на Тверской они не задержатся. Да что там делать? Нашли нужного человечка, всучили ему взятку, выбрались на поверхность. Ничего, как-нибудь выдержит. Соберет в кулак всю волю и постарается меньше смотреть на мерзкие рожи.

— Хороший план. Когда выходим?

— Собираемся, поспим пару часов, и в путь.

Аршинов уложил гостей на длинных ящиках, а сам, прихватив керосинку, исчез среди шкафов и стеллажей. Подложив руки под голову, Анатолий смотрел в потолок. Он думал, что не сможет уснуть, но довольно скоро обернулся в мягкий кокон сна. Ему приснился город…

Он увидел Москву с высоты птичьего полета. Дома, улицы, проспекты и скверы выглядели как разноцветные кубики, параллелепипеды, квадраты, круги и линии. Среди игрушечных на вид жилых массивов то тут, то там мелькали обозначения станций Метрополитена. Анатолий понял, что видит не сам город, а во много раз увеличенную, объемную карту Аршинова.

Карта была живой. По улицам двигались машины, а во дворах домов и на тротуарах можно было рассмотреть фигурки людей. Они спешили по своим делам, спускались по игрушечным лестницам под землю, выходили наверх, соединялись в группы, вновь разделялись, чтобы растекаться по улицам людскими реками и маленькими ручейками. Обитатели гигантского муравейника влюблялись, женились, рожали детей, дрались и убивали друг друга, не подозревая о том, что их расписанной по минутам жизни вот-вот придет конец. Анатолий это предвидел, поскольку сейчас был Богом, бестелесным существом, парившим над Москвой.

И вдруг воздух сгустился настолько, что стал похожим на стекло. Вслед за этим невидимая, гигантских размеров воздушная волна прокатилась по городу, сметая все на своем пути, ломая деревья, как спички, оставляя после себя остовы строений с пустыми глазницами окон. Менее устойчивые домики сминались и рушились, словно карточные, погребая под обломками оказавшихся вблизи человечков. Машины взмывали в воздух, как игрушечные, сталкивались, отлетали к тротуарам, прямо под падавшие фонарные столбы, Какое-то время взрывались фонтанами голубых искр поврежденные линии электропередачи. Яркие краски стремительно тускнели.

Теперь Анатолий видел Метро. Оно тоже изменялось. Сначала остановились поезда, затем на станциях и в туннелях погас свет. Когда он загорелся вновь, то был уже не электрическим. Тусклые оранжевые огоньки осветили остовы составов. Вновь появились люди. Совсем не похожие на тех, кто ходил по поверхности. Вездесущая, проникающая во все щели серая пыль обесцветила одежду и лица. Обитатели Метро брели от станции к станции в поисках лучшей жизни. Многих поглощали темные туннели, а те, кто добирался до цели, разочаровывался в ней и продолжал бесконечное путешествие под землей.

Изменились обозначения станций. Теперь вместо красных букв «М» в кружки были заключены другие знаки: коричневый круг Ганзы, красный флаг коммунистов, трехногая свастика Рейха, пентаграмма сатанистов. Анатолий отыскал Дзержинскую-Лубянку. Она обозначалась глазом. Черным, окруженным серебряным нимбом зрачком. В отличие от других символов око профессора Корбута пульсировало, втягивая в себя энергетические потоки соседних станций. Оно пожирало жизненные силы Метро, чтобы смешать их в жуткий коктейль и выплеснуть его обратно в туннели.

Последними, кого увидел Анатолий перед тем, как вырваться из пучины кошмара, были существа, оккупировавшие поверхность. По завалам битого кирпича, потрескавшихся бетонных блоков и ржавых металлических конструкций хаотично метались черные и серые тени…

Анатолий почувствовал сквозь сон, как кто-то трясет его за плечо.

— Томский, кончай дрыхнуть. Пять часов спишь, — раздался над ухом голос Аршинова. — Я здесь не для того, чтобы тебя сторожить!

Анатолий сел, потер глаза и зевнул. Прапорщик с помощью Краба уже собрал все необходимое для путешествия. Снаряжение упаковали в большие рюкзаки на алюминиевых рамах. Пока Анатолий споласкивал лицо остатками воды из чайника, прапорщик еще раз изучил карту и спрятал ее в рюкзак.

Обратный путь до Белорусской показался Толе коротким.

Он больше молчал, думая о том, что увидит, когда выйдет на поверхность, и что ожидает его в лаборатории Корбута. Ему вспомнилась Елена. Там ли она еще? Надеется ли, глупенькая, повести в последний бросок удивительный метропаровоз? Или смирилась уже с тем, что ей уготована роль безгласной подстилки для мерзкого толстяка? Нет, такая девушка ни за что не смогла бы жить обманутой и использованной! Тогда что же — сбежала? Брошена в тюрьму? Изнасилована и покончила с собой? Убила Никиту? Чем больше Толя думал о ней, тем больше распалял свое воображение.

Ведь он действительно влюбился.

Конечно, на Гуляй Поле у него бывали женщины — посвящение в боевики по-анархистски без этого не обходилось. Женщины бывали, а любви не было. Так просто, остудить пыл, позабавиться.

А тут… Но что, если она уступила Никите? Нет, добровольно она с ним никогда не станет… С этим мерзавцем… Хоть он для нее и начальник, и благодетель… Или станет?!

Одно было точно: Никиту Толя хотел задушить голыми руками. Даже к Корбуту он такой зверской злости не чувствовал. Одно дело — злой гений, другое — элементарный ублюдок и подлец.

А если она там? Если сидит в тюрьме, отказав сластолюбцу? Тогда, конечно, Толя освободит ее! Но сможет ли забрать с собой? Пойдет ли она, комсомолка, с ним — анархистом?

Толя улыбнулся. Он вдруг понял, что его Елена Прекрасная тянула его на Дзержинскую ничуть не меньше Корбута, и желание увидеть чудесную девушку вновь вело его на проклятую станцию ровно настолько же, как и намерение спасти мир. И не факт, признался себе на миг Толя, что целый мир был важнее.

Тем временем Аршинов и Краб в очередной раз полаялись и в очередной раз помирились.

Люди в форме, с автоматами на плечах и диппропусками Ганзы в карманах вызывали у дозорных центральных станций недоуменные взгляды. Но задерживать их никто не решался. Оставив позади Белорусскую, группа приближалась к Маяковской, когда произошла небольшая заминка. Фонарик выхватил из темноты странную груду, лежавшую прямо поперек путей. Свет заставил груду ожить и зашевелиться. Прикрывая глаза рукой, с земли поднялся явно не успевший протрезветь мужичок. Он долго смотрел на троих парней в камуфляже, а потом рванулся к Крабу:

— Здорово! Ты чего так вырядился?! Ссучился, падла? К вохрам подался?