Олег Шовкуненко - Оружейник-3
Округлившимися от ужаса глазами я глядел, как шарики энергона раскатываются по отсекам БТРа. Цирк-зоопарк, что же теперь можно было поделать? Проклинать свою горемычную судьбу? Рвать на себе волосы? Орать? У меня хватило ума выбрать последнее, и не просто выбрать, а вложить в свой крик отчаянный, не терпящий возражения и промедления приказ:
— Круши! Дави их!
Чтобы наглядно продемонстрировать, что именно следует делать, я выхватил у Лешего один из кристаллов, прижал его прямо к лобовому бронелисту и, наплевав на сохранность своих собственных пальцев, приказал приятелю:
— Бей! Автоматом бей!
Подполковник ФСБ ни секунды не колебаясь, без слюнтяйства и излишней щепетильности, тут же размахнулся и тыльной частью ствольной коробки своего АКСа нанес точный, сокрушительной силы удар. Послышался хруст сломанной кости, но, что куда более важно, и гулкий хлопок от разлетевшегося на части сияющего хрустального шарика.
Удивительно, но боли я не ощутил. В тот момент я вообще вряд ли что-либо мог ощущать. Всеми мыслями, всем сознанием прочно владело чувство стремительно, безвозвратно сгорающего времени. Отведенные для спасения секунды таяли, исчезали будто вода в песке.
— Дави, мать вашу! — я заорал так, что затряслись бронированные стены.
Как ни странно, первым кто отреагировал на мой приказ, был Серебрянцев. Старик по-простецки схватил доставшийся ему АКС-74 за ствол и с коротким замахом, словно обухом топора, ударил по ближайшему из докатившихся до него кристаллов.
Следом за пожилым ученым очнулся и Нестеров. Он сорвал со стеллажа одну из патронных коробок для КПВТ и с остервенением стал прессовать ей рассыпанные по полу, светящиеся голубым камни. В тесноте бронетранспортера это орудие, да еще и оказавшееся в столь сильных руках, сработало куда эффективней, чем автомат. Хотя тонкий метал днища вдавливался и мялся, но удары были такой чудовищной силы, что редкий кристалл мог устоять. Капсулы энергона лопались сразу по две, а то и по три штуки, быстро наполняя брюхо «302-го» искрящимся голубоватым туманом.
— Бесполезно! — стон Главного раздался из-под стены моторно-трансмиссионного отделения, места куда тот и рухнул, вывалившись из десантного люка в бронированном потолке.
— Чего? — майор милиции занес патронную коробку для очередного удара, да так и застыл с поднятыми руками.
— Энегон становится активным, только получив дополнительный толчок извне, например такой, как энергия выстрела. — Не смотря на критичность ситуации, ханх формулировал свои мысли невероятно четко, лаконично и… цирк-зоопарк, невероятно безжалостно.
— Тогда может щит? — Серебрянцев скорее тайно надеялся, чем предлагал.
— Будет только хуже, — Главный отрицательно замотал головой.
— Значит приехали? Эх, как обидно! — Леший прохрипел голосом человека, у которого украли последнюю надежду.
Именно от этих слов, вернее от тона, которым они были произнесены, я очнулся и в тот же миг почувствовал дикую боль. Болели совсем не переломанные пальцы. Нестерпимо жгло в глубине груди, в легких, в сердце. Дьявольщина, неужели вот так… бездарно и глупо? Конец нам, конец целому миру, и все силы, все старания, все жертвы были напрасны! Мысль о погибших, внезапно воскресила в памяти лицо Блюмера, таким, каким я видел его в последний раз. Вросший в темный метал колонны, Сергей глядел прямо на меня. Только вот теперь во взгляде этом не было ужаса и мольбы. Молодой харьковчанин смотрел полными гнева и презрения глазами. Он как бы бросал мне в лицо отчаянный упрек, безмолвно кричал: «Ну, что ж ты, полковник…? Сдался? Струсил? А как же я? Почему я смог, сделал, а ты, сволочь такая, нет?».
Вот тут на меня и накатило. Поддавшись какому-то безумству, подгоняемый пристальным неусыпным взглядом мертвеца, я окровавленными пальцами вцепился в руль и рванул машину прямо навстречу здоровенной тени, той самой, что ползла к нам со стороны перевернутого автобуса. Что я творил? На что надеялся? Чего добивался? Точно сказать не могу. Помню лишь, что убеждал себя: «Выжить! Мы можем выжить!». Разумеется, на это один шанс из сотни… нет, даже из тысячи. Но если все же повезет… Рядом со зданием станции находился небольшой автосервис. Ломаем ограждение, расталкиваем скопившиеся на стоянке легковухи и пробуем пробиться прямо на железнодорожные пути.
Скорее всего, этот безумный план был лишь поводом, оправданием моего поступка. На самом деле я просто должен был что-то делать. Немедленно, сию минуту! Что бы никто, в том числе и я сам, не мог обвинить полковника Ветрова в мягкотелости и трусости. Если уж сражаться, то сражаться до конца.
В тот миг, когда «302-ой» сходу налетел на тень я съежился, сжался, готовясь ко встрече с… Я ожидал чего угодно, только ни того что произошло на самом деле. Туго окутанный, спеленатый языками хищного багрового пламени, БТР задрал свою тупую увешенную блоками щита морду и резко пошел вверх, словно набирающий высоту авиалайнер.
Глава 14
Неистовая болтанка, багровый полумрак, отчаянные вопли и стоны, мешанина из человеческих тел, оружия, ящиков, коробок и еще бог знает чего. И главное — страх, дикий животный ужас от понимания того, что мы летим, несемся неизвестно куда, быть может прямиком в ад.
Все это длилось… Не могу сказать сколько. Часы, минуты, а может всего несколько секунд. Я понял, что все еще жив и нахожусь на этом свете лишь когда кроваво-красная мгла за бортом вдруг исчезла, и сквозь стекла смотровых люков хлынуло сияние яркого белого дня. Вообще-то это только так говориться, что он белый. На самом деле свет был тусклый и желтовато-серый, обычный свет обычного дня эпохи Большой мряки. Однако сейчас для меня это был самый прекрасный свет самого замечательного дня.
«Восьмидесятку» вышвырнуло из «сумрака» как пробку из бутылки. Понимание этого пришло вместе с мыслью о том, чем все неминуемо закончится. Ударом, чем же еще. И еще каким ударом! Я совершенно четко осознал это, но сделать, увы, так ничего и не успел. Окружающий мир вдруг утонул в скрежете и грохоте, одновременно с которым горе-сталкера Ветрова буквально размазало по левому борту.
Как ни странно, сознание я не потерял, хотя и основательно хрястнулся башкой о металл. Удар смягчил старый верный шлемофон, а кроме того мне показалось, что прежде чем поздороваться с броней, голова угодила во что-то мягкое. Показалось… Мне много чего показалось за время этого бешеного головокружительного полета. И сейчас, лежа практически в полной темноте, не ощущая ни рук, ни ног, я пытался собрать, слепить воедино обрывки пришибленных, утративших связь с реальностью мыслей, понять, что же все-таки нахрен произошло и чем это закончилось.
Мост между полузабытьем, в котором я находился, и реальностью навел протяжный человеческий стон. Кто-то стонал совсем рядом. Казалось, протяни руку, и можно будет его нащупать. Я бы так и сделал, да только вот с руками у меня творилось что-то неладное. Я их едва чувствовал. Или не так. Вернее будет сказать, обе они были налиты свинцовой тяжестью. Не поднять! Никак не поднять! Именно поэтому, оставив всякие попытки пошевелиться, я закричал:
— Э-э-й!
Вместо крика глотка произвела лишь какое-то нечленораздельное, сдавленное сипение. Плохо. Никуда не годится. Пришлось пробовать еще раз:
— Кто живой?
«Кто живой?» получилось уже значительно лучше, уверенней. Теперь я даже смог расслышать и понять свои собственные слова. Да и, как выяснилось, не только я один.
— Ветров? Ты?
Голос Анатолия Нестерова звучал издалека. Из этого я сделал вывод, что стонал вовсе не он. Что ж, уже кое-что. По крайней мере выжили трое. Трое… Неужели только трое? А как же все остальные? Как же Лиза?
— Лиза! — я захрипел, позабыв не только о милиционере, но и о самом себе. — Лиза!
На этот раз мой голос не просто наполнил стальное чрево «302-го». Он будто разряд дефибриллятора запустил, реанимировал жизнь внутри него. Со всех сторон послышались шорохи, стоны, вздохи, царапанье по металлу и жалкие намеки на человеческие голоса. Один из них был явно женский. Лиза! Я понял, что девушка жива и явно нуждается в помощи. В моей помощи! Тогда спрашивается, какого дьявола я тут валяюсь словно кусок никчемного бесполезного дерьма?
Напрягшись, собрав в кулак все свои силы, я попробовал совладать с навалившейся тяжестью. Очевидно последние несколько минут, проведенные в относительном спокойствии, слегка просветлили мой мозг ровно настолько, чтобы понять: сковавшая меня тяжесть это вес человеческих тел. На мне лежали как минимум двое, и чтобы высвободиться, я должен был их с себя столкнуть.
Извиваясь с грацией контуженой змеи, я кое-как смог высвободить левую руку. Сразу почувствовалась боль. Ах да, пальцы! Этот мудак Леший переломал мне их одним ударом. А, собственно говоря, почему мудак? Я ведь сам ему приказал. Не подумал, блин… Вот и получите, товарищ полковник. А ведь так мог нахрен и вообще начисто отрубить. Или все-таки отрубил? Не скажу, что это был страх, просто какое-то отстраненное беспокойство, и пришло оно, когда я понял, что вся ладонь липнет от теплой, еще не свернувшейся крови. Я точно знал, что это кровь. Навидался на своем веку.
