Олег Верещагин - Никто, кроме нас!

– Погоди, не об этом речь, – Колька взглянул на меня. – Ты в движках что, разбираешься?

– Пока техминимум не сдашь, летать не допускали, – ответил я.

– Слушай… – Колька задумался.

Андрюшка недовольно сказал:

– Ну не вздумай, сотник, он же иногородний…

– А по-моему, можно, – заметил Борька. – Зря ты, братишка, на него прешь. Дим?

– Не знаю, – отрезал Димка. И тут же добавил: – Но вообще-то не помешало бы.

– Слушай, тезк… – Колька подошел ко мне, усадил на стул, с которого все еще свисали обрывки веревок. – Ты вообще как про эту войну думаешь?

Я промолчал. Мне пришлось сделать усилие, чтобы осознать тот простой факт, что вот сейчас, вот в этот самый момент – идет война. И я сказал честно и растерянно:

– Я не знаю.

– Ну, например, тебе нравится, что они в своих листовках пишут – России больше нет? – Колька усмехнулся. – Нам, например, очень нравится. Янки что обещают? Все казачьи области – самостоятельными республиками сделать. Казакам – всякие льготы. В армию набирать к себе, за хорошую плату. Так и пишут! Пять лет отслужил – дом и пожизненную пенсию. Даже чеченские земли нам отдадут – вон, терцам. Наши генсеки отняли, президенты не вернули, а они – отдадут. А Россия – да пошла она… – он пожал плечами.

– Да пошли вы сами! – вдруг вырвалось у меня. Я вскочил, чувствуя, как неожиданный, невесть откуда взявшийся гнев наливает мои непроизвольно сжавшиеся кулаки свинцом. – Предатели! Правильно я про вас читал, что вы еще в Великую Отечественную фашистам продались! Ваши старшие тоже только и думают, чтобы им сэндвич долларами намазали, или вы тут одни такие умные?!

Слова у меня кончились. Вот странно, откуда они вообще взялись-то, я ж ни про что такое и не думал никогда, а тут – выдал, как из пулемета! А теперь стоял и тяжело дышал, обводя всех четверых взглядом.

– Ого, – сказал Андрюшка.

– Ну, тогда пошли, – сказал Колька.

– Куда?! – ощетинился я.

– Пошли-пошли, – он положил руку мне на плечо. – Посмотришь, какой самогон мы тут гоним… иногородний.

Их было девять. Точнее – восемь; четыре хорошо мне знакомых «Грифа», три «Блюза», один «ТХ-42». Двухместные мотопланы стояли вдоль щелястой стены низкого ангара в ряд. Еще один «Гриф» висел на стропах в полуразобранном – или полусобранном? – виде.

Вообще-то они отличались от тех ярких машинок, на которых я летал в клубе. Снизу выкрашенные в серо-синюю, сверху – в маскировочно-пятнистую гамму. Движки закрыты какими-то коробками, под двойным сиденьем проходит толстый стальной лист. На сиденьях – номера, на носовых обтекателях – сине-малиново-зеленый круг; три буквы: ККВ; названия – на каждом свое: «Атаманец», «Потертый Гарри», странное «Саш’хо», еще какие-то…

А еще потом я понял, что чехлы на «Грифах» – это пулеметы.

– Вот так, – сказал Колька тихо. – Вот это, значит, наши коняшки. Тут раньше – давно – аэроклуб был. Потом разорили его… А лет пять назад – восстановили, матчасть в другое помещение вывезли, подальше. Мы там занимались, в этом клубе… А тут осталось всякое-разное. Мы пошустрили, глядим – можно машины собрать, только руки приложить. Вот и… приложили.

– И что вы хотите делать? – спросил я, хотя ответ знал отлично.

– Воевать, – ответил Колька.

– На этом?! – я уставился на него.

– Э-э-э… – протянул он. – Да ты, я вижу, только кино про Ночной Дозор и Гарри Поттера смотрел…

– Да ты объясни! – у меня не было сил злиться.

– Лады. На планерах с моторами еще двадцать лет назад абхазы с грузинами воевали. И очень хорошо получалось…

– С грузинами! – я аж всхлипнул. – А сейчас против нас что – грузины?! Да янки ваших бумажных голубей своими «Пэтриотами»…

Общий смех не дал мне договорить.

– Вы что, в больших городах, правда, все такие дикие? – добродушно спросил Борька.

А Колька терпеливо продолжал:

– Значит, так. Как раз в том-то и фишка, что ни фига они ни «Пэтриотами», ни радарами планеру не сделают. Он может идти над травкой, где его ни радар, ни ракета не возьмут. А может планировать по сто с лишним кэмэ с выключенным двигателем. Хочешь – гранату прямо в танковый люк положишь.

– Не мы первые такие умные, – сказал Димка, похлопывая рукой по каким-то ящикам. – У терцев есть такие вот, и еще есть парапланщики. Взрослые мужики, конечно… У нас вообще авиации почти нет, только переделки, настоящих боевых машин мало – вот уж точно в небо соваться опасно, заклюют. Ближайшие наши – ну, русские – самолеты в Саратове, в Воронеже… А мы чем бог послал обходимся. Но тут дело в том, что вот такими машинками врага можно здорово покалечить.

– Понимаешь, – снова заговорил Колька, – у них вся сила – тыл. У них бойцы фиговые, я тебе правду говорю, особенно тут. Ни турки, ни грузины, ни даже янки сами против казачков наших – не вояки. Немцы там разные – вот они могли бы с нами потягаться. Но они-то своих солдат амеросам давать не спешат… Беда в чем? Мы патроны экономим, раненых сколько гибнет, продуктов на фронте не хватает – тыл у нас плохой. А у них даже почта чок в чок приходит. Тылы работают, как часики швейцарские. А вот если им тылы расшатать – тогда еще неизвестно, чей верх. Забомбить мы их не можем – сил нет, правильно Димка говорит. А вот зажалить – запросто.

– Погодите, – я покрутил головой. – Ну ладно. Ну, сделали вы эти машины. Ну и отдайте их в войско, чего лучше?!

Какое-то время все четверо молчали. Потом Колька сказал:

– У меня дружки есть… Коломищевы. Игорек, Денис, еще один Борька… Ты видел, наверное, разве что не запомнил пока. А у них братьев-то четверо было. Старший, Лешка, в этом году школу должен был закончить. А как все это началось – он в реестр записался. Шестнадцать-то было уже… И во втором бою, прямо у отца, у дяди Антона, на глазах… миной его. Он еще жил сколько-то, Лешка. Дядя Антон рассказывал: «Батя, – говорит, – не надо, я умирать не хочу, я жить хочу, прогони, прогони…» Это он про смерть, значит… А потом маму позвал – и вытянулся. Вот так… Он нам, младшим, прохода не давал, на учет его ставили, колонией уже грозились… А теперь все. Фотки одни остались… Ребята говорят – мать с работы придет, на столе их разложит и смотрит, смотрит…

– Понимаешь, Коль, – Димка так и сказал – «Коль», но обращался он ко мне, а не к Радько. – Он берет двести, ну – двести десять килограмм. Мотопланер. Если взрослый один летит – неудобно. Пробовали. Это ему надо за все работать. Если двое – это считай сам. Сто шестьдесят килограмм, не меньше. Остается пятьдесят. А защита двигателя, а экипаж хоть чуть защитить? И выходит едва тридцать. А если двое мальчишек – это не больше ста двадцати. Плюс сорок килограмм. Семьдесят кэгэ боевой нагрузки. Семьдесят – и тридцать. Сравни.