Удар катаны - Анатолий Анатольевич Логинов
[3] Восстание ихэтуаней (букв. перевод «отряды гармонии и справедливости») против иностранного вмешательства в экономику, внутреннюю политику и религиозную жизнь Китая ( в нашей реальности в 1898 — 1901 г.г., в Маньчжурии — с 1900 г.) Сначала китайские власти были против повстанцев, затем поддержали их. Но в итоге императрица Цыси перешла на сторону «Альянса восьми держав» подавившего восстание. В результате Китай попал в еще большую зависимость от иностранных государств, что сказалось на его политическом и экономическом развитии в первой половине XX века. Восставшие получили прозвище боксеров, т.к. на их знаменах присутствовал рисунок т.наз. «кулака справедливости». «Альянс восьми держав» — Австро-Венгрия, Великобритания, Германия, Италия, США, Россия, Франция, Япония (в этой реальности Япония участвовала несколькими отрядами армии и флота, но державой ее не считают и в названии не учитывают)
[4] В нашей реальности в 1898 г на этом месте строился русский город Дальний. Напоминаю, что японо-китайской войны 1894-1895 г.г. не было и у Китая сохранился так называемый Северный или Бэйянский флот( в реальности погибший или захваченный японцами в эту войну).
Плавать — необходимо…
Navigare necesse est,
vivere non necesse
(Плавать необходимо,
жить — не обязательно)
Ремонт — это деяние
совершаемое группой лиц
по предварительному сговору
Контрминоносец «Бравый» неторопливо резал серые балтийские волны, двигаясь самым малым ходом. В кают-компании, она же, как у всех кораблей этого типа — офицерская каюта, собрались трое из четырех субалтерн-офицеров корабля.
Пили чай по-адмиральски, с настоящим французским коньяком. Привезенным по заказу миноносников на прибывшем недавно из Тулона броненосце «Сисой Великий». Броненосец, построенный во Франции и предназначенный первоначально для Тихоокеанского флота, сразу после постройки задержался в Средиземном море, в отряде стационеров на Крите. А позднее был зачем-то вызван на Балтику и сейчас стоял на рейде Ревеля. Так как у штурмана «Бравого», лейтенанта Ливитина[1], в команде «Сисоя» были хорошие знакомые, то теперь офицеры баловали себя настоящим «Мартелем». Вместе с настоящим китайским «Лян-сином»[2] напиток получался, как заметил мичман Безбородко, «божественным».
— … Ночью подожгли дом. Пока же мы со слугами его тушили, толпой вскрыли амбары и забрали все подчистую. Весь картофель, все сено и зерно. И дом отстоять не удалось, — отпив очередной глоток и разбавив чай небольшой порцией коньяка, сказал Безбородко, слегка по-малороссийски гхекая. Он пересказывал новости из недавно полученного от брата, полтавского помещика, письма о волнениях крестьян. В прошлом году урожай по всей округе был хуже, чем обычно. Даже трава росла хуже и сена запасли меньше. И лишь картофеля собрали как обычно, но его-то выращивали в основном помещики. — Добрый был государь-император. Простил им недоимки, а они все равно недовольны…
— Разберутся местные власти. Кому розог выпишут, а кому хлебом помощь окажут, — беспечно махнул рукой мичман Азарьев. — Мне все же интересно, зачем нас так неожиданно в Кронштадт вызвали, — и улыбнулся, увидев недовольное лицо лейтенанта Ливитина. Который очень не любил вот таких гаданий о служебных делах.
— Увидите, заберут у нас командира, либо заново во флигель-адъютанты, либо на «Сисоя», — ответил Безбородко
— Вечно ты, Евгений, заранее панику разводишь, — ответил Ливитин. Отхлебнул, подумал, но доливать коньяка не стал. — Он у нас всего два года, третий пошел, куда его забирать? Побудет с нами еще, дождется корабля из капитального ремонта…
— Дождемся ли конца ремонта мы все, — снова вступил в разговор мичман Азарьев. — Застрянем на заводе надолго, как «Бедовый» и разгонят нас по экипажам. Потом вообще на другие корабли, несмотря на приказ его императорского величества, назначат. Так и расстанемся, господа.
— И ты страху нагоняешь, — усмехнулся Ливитин. — Зачем нас разгонять будут, если и без нас офицеров, желающих выплавать ценз, хватает.
— Может быть, и хватает, — согласно кивнул Безбородко. — Вот только не все хотят на большие корабли.
— Правильно говоришь, Евгений, — подержал его Азарьев. — Самая лучшая служба, конечно, на миноносцах. Не очень спокойная и не слишком легкая, с учетом учений и бытовых неудобств, — он обвел рукой кают-компанию, в которой, за неимением других мест жили все офицеры. — Да, если смотреть со стороны — сплошная работа с редкими перерывами на ремонт. Да тогда тоже дела хватает. Но все же отличная служба. В море — дома, и фрунтом[3] не напрягают. Совсем не такая, как на больших кораблях, которые от самого размера разводят всевозможный фрунт и торжественность в казарменном стиле. Огромная такая штука тысяч в пятнадцать тонн стоит или неторопливо идет по морю, почти не замечая погоды. Начальства много больше, чем хотелось бы, и команды столько, что даже лиц не запомнишь. В помещениях можно заблудиться, а в каютах нет иллюминаторов, и круглые сутки гудит вытяжная вентиляция. Не видишь ни моря, ни берега, а только свою стальную коробку, и вся работа мичману доступная — вахтенным офицером стоять. А вокруг одна с утра и до ночи проводят одни и те же учения и приборки, с музыкой и церемонией поднимают флаг и с музыкой его спускают. Часто же вообще стоит в гавани на одном и том же месте, разворачивается по ветру, от времени до времени малость дымит и больше ничего не делает. Скука-с… Порой вместо этого лучше на земле, в экипаже лямку тянуть. По крайности в город можно выйти и с дамами встретиться.
— Да ты, Николай, оказывается настоящий поэт миноносной службы, — восхитился Ливитин. — Писать не пробовал? Глядишь и Станюковича по популярности обойдешь.
Ответить Азарьеву помешал вошедший в кают-компанию прямо в «прогарном платье» механик миноносца, поручик корпуса инженер-механиков флота Саввич. Выглядел поручик словно трубочист, только что закончивший очистку дымоходов в каком-нибудь изрядно большом особняке. И запахи от него и его обмундирования соответствовали этому образу.
— Фи, Сергей,что за гафф[4]? — удивился Ливитин, отвечающий, как старший офицер корабля, и за порядок в кают-компании.
— Приношу мои глубочайшие извинения, господа. Но жажда замучила совсем. Проходить не буду. Дайте стакан чаю, — попросил Саввич. — Выпью и побегу назад, работать.
— Что, настолько нехорошо? — участливо спросил Безбородко. Саввич, жадно глотая из кружки налитый и поданный ему ближе всего сидевшим к
