Андрей Лазарчук - Абориген
Извините.
Нет, сама поездка оказалась интересной. Но на все красоты и диковины я смотрела сквозь пелену обиды и унижения. Чем, наверное, обидела пригласивших меня, а уж они-то точно ни при чём.
Я потом долго думала, нарочно землюки унижают нас – или же просто не понимают, что унижают? Или им всё равно?
Решила, что нарочно.
В общем, когда нас с Гагариным быстренько прогнали через медосмотр и дезинфекцию, а потом в одинаковых светло-зелёных балахонах, в прилегающих масках на пол-лица и с волосами, измазанными какой-то холодящей скользкой дрянью, поставили перед высоким темнокожим офицером в ослепительной белой форме, я не испытала ничего нового. Правда. Всё уже было, и тогда кончилось хорошо. По законам симпатической магии сейчас тоже должно было кончиться хорошо.
Офицер, разговаривая с нами, всё время чуть-чуть отсутствовал, это у землюков общая и довольно неприятная черта, но… так уж они устроены, вот и всё.
Сначала он ещё раз спросил наши имена, место постоянного жительства и профессию (я сказалась «без постоянного пристанища» и «свободная профессия», и пусть думает, что хочет) и осознаём ли мы, что нарушили Конфедеральный Пакт, Положение о разграничении территорий, статья шестая. Мы сказали, что осознаём, но действовали в рамках того же пакта, Положения об общегражданских правах, статья семьдесят вторая, «действия в состоянии жизненной необходимости и действия, совершённые под воздействием непреодолимых обстоятельств» – короче, невиновны при смягчающих обстоятельствах. Офицер удивлённо приподнял брови и поинтересовался, действительно ли нам было до такой степени невтерпёж? Гагарин, как мне показалось, собрался съездить ему по морде, но я его удержала (тем более что шансов у Гагарина не было, офицер сидел в невидимом «стакане» из той же дряни, из которой сделана Стена); офицер вовсе не хотел сказать скабрёзность, он имел в виду что-то другое, и я попросила его повторить всё то же самое, но другими словами. Он пристально уставился на меня, явно тормозя. Потом показал нам на белый диванчик: садитесь. Мы сели.
– Как вы вообще попали на эту сторону? – спросил он.
Самое смешное, что этот вопрос нам задали впервые. Казалось бы…
– Через подземный ход, – проворчала я.
– Так… – он снова задумался. – Это произошло сегодня?
– Да.
– Сообщение, переданное по общепланетной сети, вы слышали?
– Что? – спросил Гагарин.
А я как-то сразу поняла: вот почему хором верещали планшеты.
– Нет, – сказала я. – Мы ничего не слышали. Наши планшеты засыпало обвалом.
– Интересная коллизия, – сказал он почти весело. – А ну-ка, выкладывайте всё.
101
– Ты что-то скрываешь, – сказала она потом.
– Да.
Если бы здесь было окно, я бы смотрел в окно.
– Что?
Я капнул себе ещё несколько капель рома.
– Можно в трёх словах и без объяснений?
Кумико водила пальцем по столу, не замечая этого. В детстве она вот так же что-то рисовала на столе.
– Когда-то я от тебя получала больше… Извини. Когда ты меня учил. Да. Но не потом.
Справедливо. Несправедливо, но справедливо.
– Я ведь объяснял, почему.
Палец на секунду замер. Потом продолжил линию.
– С этим трудно смириться.
Уже ничего не сделать. Так будет до смерти.
– Я с этим живу. И я… не виноват.
Она спрятала руки под стол.
– Я не хотела тебя обидеть.
Маленькая моя…
– Ты не обидела. Я просто… я уже забыл – как это: быть просто человеком. Забыл. Я не могу сказать, что мне тяжело. Но мне… мне сложно. Понимаешь?
Кумико медленно, опасно кивнула. В ней бродило что-то тёмное, неправильное – и никак не могло вырваться наружу. Она летела ко мне – и вот прилетела. Я весь деревянный, и я думаю не о ней.
– Наверное. Так что ты не хочешь мне говорить?
Что год от года я чувствую себя всё более одиноким…
– Последние несколько лет готовилось новое восстание. Я не знаю точно кем. Южанами, частью кланов… не знаю. Никто из ранее засвеченных посвящён в подготовку не был. Разумно. Землюки по каким-то причинам посчитали, что доводить дело до прямого столкновения им невыгодно. И сделали упреждающий ход. Вот этот… – я кивнул на планшет.
Он всё так и лежал на столе. На белом экранчике чернели маленькие чёткие буковки.
Поставившие наш мир с ног на голову.
– Ты ведь не думала, что землюки проявили какую-то там добрую волю – или как оно называется?
Кумико долго молчала.
– Нет. Я так не думала. Но я хотела надеяться…
Я на секунду почувствовал себя подонком, отобравшим у девочки куклу.
– Надеяться мы можем только на себя. И больше ни на кого в мире.
Она взяла в руки планшет. Она держала его так напряжённо, будто он весил килограммов десять.
– Граждане планеты Эстебан, – начала она читать вслух и с каким-то странным выражением: как бы переводя текст с полузабытого чужого языка. – Говорит Земля. Передаём важное правительственное сообщение. Движимые состраданием и чувством попранной справедливости…
Кумико
Движимые состраданием и чувством попранной справедливости землюки прекратили импортировать концентрат пыльцы, поскольку его добыча связана с повышенным риском для жизни.
(Лучше бы прямо сказали, что научились наконец синтезировать заменитель.)
В связи с этим блокада с Эстебана снимается, планете возвращается полноценное членство в Конфедерации, все междупланетные отношения переводятся в обычный режим.
(Как будто ничего и не было.)
Поскольку за годы вынужденной изоляции общественные и государственные институты Эстебана не развивались, а лишь деградировали, выдвижения общественных лидеров не происходило и так далее, землюки решили поступить просто и загадочно: ровно через трое суток после оглашения этого сообщения Стена будет убрана; все желающие могут принять участие в Великой Гонке На Чём Угодно; тысяча финишировавших первой будет приглашена на Землю для специальной подготовки, после которой они гарантированно получат места в заново формируемых органах государственного управления.
(Землюки так задёшево сдали синих! Даже не задёшево, а даром. Использовали – и в канализацию.)
Итак, пользоваться можно любым видом транспорта. Финишную черту следует пересекать по земле. Черта проведена вокруг Башни, не ошибётесь. Успехов всем, и пусть победит сильнейший.
Тетрадь восемнадцатая
102
(Потом, когда всё кончилось, было много попыток объяснить, почему землюки избрали такой нелепый способ формирования новой элиты. Кто-то говорил, что они хотели погрузить эту первую тысячу в списанный звездолёт и как бы по ошибке загнать его за край обитаемой Вселенной; другие считали, что выборка шла по темпераменту и удачливости, а на Земле всем этим крутым вправили бы мозги. Я сначала тоже изобретал какие-то объяснения, а потом вдруг понял, что этот способ ничуть не хуже любого другого – когда время поджимает. А время поджимало очень крепко, но этого мы тогда ещё не осознавали…)
Может, и хорошо, что Кумико разнесла винт автожира в щепки, а то у меня был бы соблазн скопировать его – и это могло оказаться делом более долгим и трудным. Потому что пришлось бы вручную копировать фабричную вещь, понимаете? А так – две кустарные поделки…
Я вчерне обтесал заготовки примерно к полуночи и посадил Кумико скоблить их стеклом; кривизна и толщина лопастей могла гулять на миллиметр и даже больше, а вот вес должен быть практически идеально равный, иначе вибрация разобьёт подшипники. Ровно по центру втулки, там, где пройдёт хвостовик вала, я просверлил тонкие отверстия и вставил туда сварочные электроды; на этих импровизированных осях я вывесил винты между двумя параллельными досками. Следовало добиться, чтобы после толчка винты останавливались в произвольном положении. Кумико всё поняла с полуслова; сам же я пошёл добивать разбитый автожир. Собственно, от него мне нужны были колёса и кой-какие элементы системы управления.
Эх, если бы Кумико не разнесла так машину при посадке… я бы просто поставил вместо ротора крыло да почистил бы реактор, и всё. Кабина «Махмади» просторная, практически двухместная, мотор мощный…
Но – не судьба.
Впрочем, мне всё-таки повезло: хотя оперение здорово помялось, сами пластины рулей уцелели. Это экономило мне не один час работы. Я поснимал всё, что смог, и поволок это к Собаке.
Подходя к сараю, я услышал пение.
В день от солнца жёлтыйГолубая жабкаЛюбит в луже полоскатьГолубые лапки.
В серую погоду,Вспрыгнув на диванчик,Жабка смотрит рыжий сонПро солнца одуванчик.
В синюю погодуЖабка странной мастиСкачет в луже и поёт,Ошалев от счастья.
Но какой бы краскойНи был день расцвечен,Всё ж сиреневый, как сон,Наступает вечер.
Всё съедают тениИ туман лиловый.Жабка прячется от всехПод листок кленовый…
Я постоял, а потом ушёл тихо-тихо, стараясь ничем ни за что не задеть. И, конечно, задел.
