Валидуда Анатольевич - На задворках галактики
— Да я про то, Михалыч, что ни ты, ни я не догадались твой комбез на добротный солдатский химкостюм махнуть.
— И ладно. Не собираюсь я волосы на себе рвать, раз сразу не смекнул. Сам, значит, виноват, раз мучаюсь теперь. Ну, что, пошли?
Масканин кивнул и зашвырнул подальше в топь пулемётный затвор, о котором-то и вспомнил только сейчас. В обход он решил идти на юг. Крепыш поплёлся следом, негромко проклиная и погоду, и неприятности с ногой.
Привал сделали немного раньше намеченного срока, набредя на очередные развалины. После беглого осмотра, им попался не продуваемый сухой закуток, посреди которого валялся скелет неизвестного животного. Судя по раздроблённым и изгрызенным костям, это была чья-то давняя добыча.
Крепыш хотел было сгрести ногой кости, но послушал предостережение Масканина:
— Оставь, как лежат. Чёрт его знает, но вдруг велгонцы и сюда заглянут?
— И то, правда. За нами, поди, не громилы безмозглые носятся, — Михалыч сел рядом с костями прямо на пол и, стащив ботинок, закатил рваную штанину. За ней закатил кальсонину и зацокал языком. Кожа его правой ноги, почти по колено, приобрела тёмно-красный оттенок. — Разлетались, суки, средь ночи. Их бы в то вонючее болото загнать!
Максим уселся рядышком, рассматривая ногу.
— Сдаётся мне, Михалыч, не так всё страшно. Похоже, это всего лишь ожог от слабой кислоты. К счастью, там воды много было, концентрация не та. Вот если б тебя голой кожей да под кислотный дождик…
— Ох, и добрая душа у тебя, Макс!
— Это я так, допущение сделал. Меня больше тревожит твоя ссадина.
Крепыш погладил припухшую под коленом ссадину и вколол у самой её границы заранее приготовленный шприц, который потом спрятал в карман, чтоб выбросить где-нибудь по пути. Достал банку тушёнки, галеты и, отстегнув штык, сказал:
— Ничего, нога слушается, я её чувствую. Опухоль, зараза, не растёт, видать, в шприцах нужное лекарство. Теперь, Макс, ты как хочешь, а я жрать буду. Значит, и ты будешь. Одну банку на двоих. Экономить надо.
Он аккуратно вскрыл банку и наломал галет. Съел половину, передал банку Масканину. Максим расправился с едой также быстро. Запили водой из фляг, по молчаливому согласию решив приберечь самогон на потом. Закурили.
— Посмотрел я, как ты с карабином общаешься, — заметил Максим, крутя сигарету пальцами, — а говорил, литейщиком всю жизнь был.
— Правду говорил, — крепыш прищурился, в его глазах мелькнул весёлый огонёк. — Зачем мне врать?
— Где это, интересно, ты и с пулемётом научился обращаться? Это ж не ручник какой-то, а МДМ, с ним возни — исплюёшься весь!
— Э-э, Максим, с твоей памятью, выходит, куда хуже, чем с моей. Знаешь, когда я пришёл в себя под бомбёжкой, вдруг понял и где я, и в каком я положении. Как-то сразу это пришло, как будто по голове шарахнули. Столько всего вспомнил! Ну, не всё, ясное дело, но многое. И такая меня злость взяла!.. Но я не об этом. Так вот, значит, сдаётся мне, парень, ты не в пример меньше моего вспомнил, а то не спрашивал бы. Верно говорю?
— Пожалуй, верно, — согласился Масканин, зная, что во время налёта толком ничего нового не вспомнил.
— Так вот, — продолжил крепыш, пошарив в сумке и вытащив флягу с самогоном. Правда, тут же переменил своё намерение, подбросил фляжку в руке и спрятал обратно. — На литейном своём я почти три десятка годков уже. А в молодости, как и положено, три года на армейской службе оттрубил. Двести семнадцатый пехотный полк. Если не помнишь, у нас тогда небольшие разногласия с Велгоном были, из-за спорных приграничных территорий. Ну за те самые пеловские высоты, да ещё излучина Аю… До большой войны, хвала небесам, не дошло, как в тридцать третьем или как сейчас… Тогда же я и изучил МДМ, который и тогда уже считался устаревшим. Вот я и вспомнил кой чего из прежнего опыта. Хотя, как видишь, в лесу ориентироваться не умею, видать, меня этому не учили. На это ты у нас мастак оказался. Да ещё и географию знаешь, где какие страны и какими местностями граничат. Да и навыки у тебя, надо сказать, специфические. Я давно подметил, что ты из воинского сословия. А что-нибудь более общее, интересно, ты помнишь? Не про себя лично. Общеизвестные события? Ну например, чем славен Островной Союз? Как живётся в Арагонском Герцогстве? Ну, не вспомнил?
Масканин лишь покачал головой. Ничего он толком не помнил. Да и географических знаний в себе не обнаружил, похоже было, что всплывшие недавно в памяти карты границ Велгона и Новороссии с безлюдными землями вспомнились лишь потому, что это было остро необходимо. Только при упоминании про Арагонское Герцогство, что-то в душе всколыхнулось. Причём, неприятно всколыхнулось.
— Ладно, не буду языком попусту чесать. Придёт время, вспомнишь ещё, — крепыш разул вторую ногу, принявшись отдирать лоскут от сухой кальсонины.
— Отчего же, чеши дальше, — Масканин привалился спиной о стену. — Ты про герцогство сказал, а у меня что-то в груди отозвалось, не добро так отозвалось…
— Э, да ты, может, из вольногоров? Нет? Припомни. Горные луга, снега, ещё там чего-то, — крепыш, наконец, отодрал лоскут и занялся перевязкой. — Если ты вольногор, то дело ясное, что арагонцев не любишь. Это, брат, у вас с молоком матери, как говорится. Потому как ихний герцог с его баронами никогда не смирятся с потерей Вятижских гор. Штольни там богатые, а в предгорьях земли плодородные, чистые, да луга больно хороши для выпаса. Это я от брата меньшого знаю, наслушался его россказней. Он у меня лет семь как у купца одного служит, по делам его мотается. Всю страну вдоль и поперёк изъездил. И в герцогстве бывал не раз. Многое нарассказывал. Говаривал, живут там не по нашему укладу, у баронов придури много, они её вольностями кличут. И дела, говорил, там не выгодно вести, потому как, что ни барон, то со своими пошлинами.
'Вольногор' — Максим словно на вкус пробовал это слово, отдававшее чем-то близким и родным. То что он вольногор, он знал ещё в лагере, это было как общее знание из разряда вещей само собой разумеющихся. Он повертел в уме это слово и так и этак, но кроме чего-то призрачно-приятного ничего не ощутил. Определённо, слово находило на себя отклик в душе, но не более.
— С чего ты взял, что я вольногор?
— О! — крепыш поднял указательный палец для эффекта. — Повадки твои… Я вашего брата в своё время хорошо изучил. А с памятью у тебя и вправду того… Что ж, немного тебя просвещу, на сколько смогу, если охота послушать. Да и мне потрепаться в охотку…
— Так давай, послушаем…
— Ну значиться так… Вятижские горы, у подножья которых стоит славный Вольногорск, лет шестьдесят как отпали от Великого Герцогства Арагонского. Теперь это самая южная провинция Новороссии. А вольногоры у нас — это почти что сословие, нерегулярная армия, надёжно закрывающая весь юг. Стоп, вру! Есть же и самые что называется регулярные вольногорские части. В общем, твои сродники — вольные земледельцы, скотоводы, горняки, ну и конечно воины. Со своим статусом. Понятное дело, что ни один вольногор, будь он в своём уме, никогда не вернётся к баронам. И сколько не пытались арагонцы перейти через горы, ни разу им это не удалось.
Масканин молча донаблюдал за вознёй крепыша, размышляя над тем, что как будто заново познаёт этот мир, только вот познание идёт как-то выборочно. Здесь помню, а здесь нет. Странно.
Когда крепыш закончил, оба встали, привычно убрали за собой следы, главным образом, окурки и банку, с большой неохотой натянули маски. Дождь не переставал и не похоже было, чтоб он успокоился в ближайшее время. Да ещё появился не густой, к счастью, туман, который всерьёз встревожил крепыша, заявившего, что он отродясь такого не видал, чтоб и дождь, и туман вместе, и что вообще это не к добру.
К добру он или нет, а туман досаждал не долго, исчезнув на другой день. Дождь, однако, всё лил и лил без устали, выдохшись к вечеру пятого дня. Тут бы в пору было порадоваться в надежде, что раскисшая земля, превратившаяся в чавкающую грязь, начнёт подсыхать. Но в вечернем небе не было звёзд — всё затянуло сплошными тучами. Не поймёшь, распогодится ли.
Располагаясь на ночлег, привычно делили ночь по полам, Масканин, как правило, дежурил первым. Иногда он с тоской наблюдал за беззаботным и спокойным сном товарища, ну а самому беззаботно спать не получалось. Начавшись в ту первую ночь, последующие ночи ему продолжали сниться яркие сны из прошлого. В основном из детства, которое, наверное, было самым счастливым временем. Хорошо, что тревожные сны не донимали, видимо подсознание ограждало, как не донимали и кошмары. Если бы он помнил, что кошмары ему никогда не снились, то не удивился бы. Зато в последние дни всё чаще стала посещать мысль, как он очутился в том лагере. Неприятная это была мысль. Неприятная тем, что не смотря на потерю памяти, он ясно осознавал два пути пленения: добровольная сдача и захват в бессознательном состоянии. Если второе, то это одно дело. Если же сам сдался, то… лучше себе прямо сейчас пулю пустить. Что это за воин, который в плен сдался? Это не воин, а обычный мобилизованный солдат с психологией цивильного человека. Воин в плен не сдаётся, для него вообще такого вопроса нет. А уж чтоб смерти бояться… Вот и раздумывал Масканин, злясь из-за потери памяти, о своём пленении.
