Андрей Ерпылев - Выход силой

— Кто-то не выдержал? — догадался Игорь.

— Да. Кто-то из них то ли сошел с ума, то ли заранее должен был уничтожить остальных… Короче говоря, охрану тоже перестреляли. А этого последнего отец нашел запершимся в его комнате. Он вскрыл себе вены и собственной кровью исписал все стены, пол и потолок в помещении. Целая исповедь… Я могу отвести тебя туда и показать.

— Не надо, не хочу. А что отец?

— Отец долгое время оставался в метро, где его застала Катастрофа. Всех нас. Несколько лет. Сначала была паника, и он просто вынужден был взять на себя руководство. Ну, а потом, когда жизнь наладилась, он передал руководство вашему Бате. Тот давно точил зуб на Первомайскую.

— Передал? Батя же организовал операцию, захватил… Мы даже праздник каждый год отмечаем — День Воссоединения…

— Праздник… Они просто договорились. Отец передал власть более подходящему, как он тогда думал, человеку — и все. Надеялся целиком и полностью отдаться работе. Но его не оставили в покое.

Антон встал и прошелся по комнате, трогая кончиками пальцев то корешки книг, то прибор, стоящий на полке.

— Батя с Балагуром как раз служили в охране этого института. Останься они внутри — давно бы их уже не было в живых. Но они успели добраться до метро и спастись. Но что из себя заведение представляет, наверняка знали. Беда в том, что они охраняли комплекс задний снаружи, а за ту первую дверь им хода не было. Рылом не вышли. Потому-то ни у кого из них не было доступа сюда. Но им сюда очень хотелось. Как же — безопасная сытая жизнь и все такое. И как-то раз они выследили отца. Пытали, требуя выдать им коды доступа и ключи. Отец побоялся, что оружие окажется в руках этих солдафонов, и отказал. Его запытали и убили.

— Откуда ты знаешь?..

— Я тоже не мог поверить, когда узнал. Батя такой обходительный. По-отечески заботливый…

— Откуда?!

— Знающий человек говорил. Я ведь целое расследование провел, пока до правды докопался… Один из тех, кто все видел сам. Сказал мне, что не участвовал, а просто смотрел. Может, соврал. Соврал, наверное. После того, как он мне обо всем рассказал, меня и сцапали.

— Но Батя? Президент?

— Он только приказы отдавал. Отца резал на кусочки Балагур и второй еще… Федотов.

— Капитан Федотов? — Игорь вспомнил ухмылочку командира, бросившего его умирать под завалом на Партизанской. — Это он меня… — слова давались ему с трудом. — И автомат дал свой. Без патронов…

— Это они на старости лет гуманистами стали. Сентиментальными стали. А раньше бы, — Антон ядовито улыбнулся, — пулю в затылок, и вся недолга. Или удавку на шею.

— Но карточка доступа… Они отобрали ее у отца? Почему же тогда не смогли пробраться сюда?

— Да, они ее отобрали у папы. Но без кода она только половина ключа. Видел, как они уродовали от отчаяния дверь? И у нас все перерыли, все искали — может быть, этот код где-то записан. Ты помнишь?

Игорь вспомнил ту ужасную полуявь-полусон: здоровенные громогласные мужчины, топчущиеся по их тесной комнатке, свой истошный рев…

— Они ничего не нашли, потому что отец предвидел подобное и не стал записывать код, — торжествующе объявил старший брат. — Код все время был вот здесь! — Согнутым пальцем он постучал по Игореву виску.

— Ты с ума сошел?

— Вовсе нет. Два-три, три-четыре… Продолжай.

— Мы одни в пустой квартире, — тихо стал проговаривать Игорь прилипшую навсегда детскую считалочку. — Семью восемь, три-пять, я иду тебя искать…

— Вот видишь? Ты всегда знал код. Два-три-три-четыре-семь-восемь-три-пять. Кому бы пришло в голову выпытывать код у шестилетнего малыша? Я сам догадался об этом, только попытавшись в первый раз открыть дверь. Восемь цифр. Вводил и день рождения отца, и твой, и свой — бесполезно. А потом вдруг всплыло: два-три, три-четыре… Знал бы ты, как надоел мне в свое время этой белибердой! Убить был тебя готов!

— А карточка? Где ты взял карточку?

— Отец сделал дубликат. Или у него сразу было две. И знаешь, где он ее хранил? Нипочем не догадаешься! В твоей коробке с банковскими картами! Представляешь, что бы было, если бы ты ее кому-нибудь променял?

Теперь Игорь вспомнил, где он видел карту, которой Антон открывал двери: темно-серый, с металлическим отливом прямоугольничек со строчкой выпуклых цифр и без всякого логотипа был парией среди многокрасочных, блистающих голограммами карт всяких «КДФ-банков» и «Империалов». Он дорожил ею по одной простой причине — ее подарил ему папа. И строго-настрого велел беречь. И он берег. Все детство и юность. А потом начались взрослые заботы и проблемы, и детские забавы были забыты…

— Так что именно ты был хранителем. А от меня они так ничего и не узнали. Потому что я сам ничего не знал.

Столько лет Игорь был носителем секрета и ничего не подозревал об этом! Даже честно пытался забыть дурацкий стишок, когда-то заученный наизусть. Вспомнилось лицо отца, играющего с ними, мальчишками, в прятки, хотя куда было прятаться в их крошечном жилище? Странное дело: всегда вспоминалось тусклым, как бы размытым, а сейчас — четкое, яркое… Неужели без фотографии он так и забыл бы папино лицо навсегда?

Братья стояли перед толстым стеклом от пола до потолка, отгораживающим обширный вольер. Стекло было донельзя грязным, покрытым какими-то потеками, исцарапанным, но все равно им было видно крупную тварь, настороженно припавшую к земле, — полом это назвать было нельзя, столько на дне вольеры было грязи, помета, остатков пищи. И костей, слава богу, кажется, не человеческих. Уже само то, что тварь при виде людей не сделала попытки напасть, было удивительно. Желтые холодные глаза только перебегали с одного человека на другого, да голый, длинный, как кнут, хвост колотил по ребрам.

— Видишь, — Антон постучал ногтем по стеклу, и существо, взрыкнув, подалось на полметра назад, — оно не знает, что делать.

— Почему?

— Потом, уже после Катастрофы, папа вернулся в Институт. Мутации тогда уже начались, и он понимал, что сотворил нечто ужасное. Он пытался исправить положение… И нашел парадоксальное решение. Он нашел способ встраивать в организмы тварей фрагменты своей собственной ДНК. Часть себя, понимаешь? Так что они теперь — на какую-то мизерную часть — люди. Наши с тобой братья. По-настоящему. Это как система опознавания «свой-чужой». Мы для них свои.

— А мы?

— А мы — им братья. В нас ведь есть отцовские гены. Они — чуть-чуть люди, мы — немного твари. С тобой эксперимент удался на все сто процентов, ты даже общаться с ними можешь. А меня просто не трогают.

— Так папа…

— Да, совершенно верно. Он бился над тем, чтобы все люди перестали быть для тварей объектом охоты. Так сказать. Пытался обезвредить им же созданную бомбу. Но не успел. Убили.

— И что делать?

— Что? Продолжать его дело! Остались ведь записи, дневники исследований. Где-то здесь, — Антон ткнул пальцем в пол, — архив института.

— У нас не получится.

— У нас — да. Знаний не хватит. Но ведь где-то в метро остались люди с нужными знаниями. Те, кто сможет продолжить дело отца. А если не продолжить, то хотя бы передать знания молодым. Я слышал, что в самом центре метро сохранился целый городок ученых. Надо их привести сюда…

Тварь сделала бросок вперед. С грохотом врезавшись в прогнувшийся иод ее телом плексиглас. Со скрежетом проехали по исцарапанной преграде страшные когти и клыки. Братья отшатнулись от неожиданности.

— Нет, ребятки! Никого мы сюда приводить не будем.

У входа в зал стоял Кузьма.

Одной рукой он прижимал к себе Ингу, зажимая ей широкой ладонью рот так, что над коричневой татуированной пятерней были видны лишь огромные перепуганные глаза. А второй…

— Брось пушечку, старшина, брось, — ласково журчал голос старого гладиатора. — Не ровен час, в щенка своего попадешь.

Кляня себя за доверчивость, Игорь положил автомат на пол и оттолкнул его ногой в сторону.

— Во, молодец… И остальное сложи аккуратненько. И шпажонку не забудь — знаем мы, как ты с этой железякой обращаешься. Братец твой пустой?

— Пустой! Отпусти женщину, Кузьма, поговорим.

— Ничего, потерпит. Так поговорим.

— Чего ты хочешь?

— Чего? — Кузьма опять пьяно хихикнул и шевельнул стволом автомата пеленку, прикрывавшую лицо спящего малыша. — Всего. Вы, братцы, сейчас мне все объясните. И как двери эти открывать-закрывать, и все остальное…

— Зачем это тебе?

— Пожить хочу спокойно на старости лет, вот зачем. А то двадцать пять лет уже живу, как собака. Ни дома, ни бабы путевой… Даже пожрать толком нельзя. А тут, говоришь, и жрачки полно, и выпивки, и не побеспокоит никто. А бабы… Поделим бабу, а, старшина? Ты, допустим, по четным дням будешь ее жарить, я — по нечетным… А братик твой придурошный не в счет… Ну, давай, старшина, кинься на меня, кинься, чтобы я с чистой совестью тебе в брюхо пулю всадить мог.