Аарон Дембски-Боуден - Дар Императора

— Это очевидно.

— Даже в Инквизиции этой информацией пользуются нечасто. Я взялась за поиски, потому что проклята любопытной душой. Пришлось кое-кому напомнить о старых обещаниях, чтобы мне оказали услугу. Честно говоря, подобные данные попросту оставляют в архиве покрываться пылью, а не сознательно скрывают в анналах Тронной системы. Кого, кроме самых любопытных душ, даже среди Инквизиции, волнует эта информация? Она не имеет ценности, кроме как для праздного любопытства. Врагу она не даст преимущества. Серых Рыцарей упорно обучали, связывали и бичевали, чтобы их больше не заботили прошлые жизни, и обладание этими данными не дает инквизиторам особой власти над ними. Лишь немногие души достаточно любопытны, чтобы взяться за поиски. Всего горстка за десятилетие. Не более.

— Я ценю то, что вы поделились информацией со мной.

— Любопытство не порок, Гиперион. Мне нравится копаться в старых архивах. Там многое можно почерпнуть, — она одарила меня еще одной улыбкой. — Я рада, что смогла показать тебе.

Я посмотрел на нее. Впервые мне в голову закралась одна мысль.

— Существует ли наказание за то, что вы показали мне эти данные? Не накажут ли вас ордосы?

Анника пожала плечами.

— Гиперион, Инквизиция не… устроена… подобным образом. Это не единый культ или мир, которым правит один совет. Посторонним этого не понять. У каждого мира, системы, субсектора и сегментума есть собственные организации, ритуалы, архивы и политический курс… Понимаешь?

— Не совсем, — у меня был только орден и больше ничего за его пределами. Я попытался представить нечто, охватывающее всю Галактику, состоящее из миллионов враждующих душ, которых объединяли только самые общие интересы. От подобной разобщенности у меня мурашки побежали по коже.

— То, что для одного инквизитора грех, для другого будет спасением. Это как Имперское Кредо. На одном мире Императору поклоняются как богу, восседающему на троне из золота. На другом Он считается метафорой вечной жизни, даруемой за самопожертвование. На еще одном Он божество света, которое отвечает за рост злаков — люди молят Его о щедром урожае. Но на иных планетах Его почитают как пророка, чьи слова затерялись во времени, а люди разбрасываются подходящими к случаю фразами во имя Его, которые понятны только местному населению. Где-то еще Он — высшее существо, которое привечает и оберегает после смерти души предков. А здесь Он уже путеводный свет, источник Астрономикона, живой, смертный человек, который обладает силой бога, его устройства проецируют путеводный луч, за которым наши корабли следуют в безбрежной тьме.

— Понимаю.

Мне не приходилось сталкиваться с подобными культурами — у меня были довольно скромные познания о любой культуре за пределами монастырских стен. Даже во время изучения материалов по мирам, которые мы очищали, я уделял внимание только тому, что играло важную роль для операции.

Анника попробовала растолковать еще подробнее.

— Все эти религии — допустимые отклонения Имперского Кредо. Они и есть Имперское Кредо. Галактика огромна, и Экклезиархию не волнует, чем занимаются различные миры и их жители, пока они поклоняются Императору. Империум не единое целое, Гиперион. Это человечество во всем его бесконечном, затерянном, разделенном многообразии. С Инквизицией все обстоит так же. Скажи, сколько тебе пришлось повидать инквизиторов, похожих на меня?

Наверное, она забыла, что за жизнь я встретил пока только четырех инквизиторов. Откуда я мог знать подобные вещи? О них было немного сведений, и всю правду знали только те, кому приходилось иметь с ними дело в повседневной жизни. Я жил четыре десятилетия в монастыре, а год после принятия в братство провел по большей части в варп-путешествии, отмеченном лишь редкими проблесками сражений.

— Кроме вас, я почти не общался с Инквизицией.

— Конечно. Прости меня. Порой я забываю, какой ты юный.

Я молча посмотрел на нее.

— В смысле… относительно, — исправилась она.

— Я понял.

— Мне приходилось встречаться с другими, — сказала Анника. — Я видела инквизиторов, которые пользовались примитивными талисманами, и тех, кто всецело полагался на ксенотехнологии, шаманов и прогрессивных еретиков, которые сражались ради единой цели. Да, некоторые пользуются большей властью, нежели другие, но в сущности все мы одиночки, каждый из нас, и наше могущество измеряется лишь длиной наших рук и теми, с кем мы в союзе. Мы боремся друг с другом столь же часто, как с Извечным Врагом. Той монолитной, неделимой Инквизиции, какой ее считают люди, попросту не существует. Это… вальделнаг. Недопонимание. Общее заблуждение.

Я понял, что она пытается провернуть. Почти сработало.

— Вы уходите от ответа, инквизитор. Вас за это накажут?

Она нежно рассмеялась.

— Зависит от того, кто обнаружит. Большинству инквизиторов будет все равно, они знают, что для Серых Рыцарей это так же окажется безынтересным. Другие могут захотеть убить меня. Кое-кто сочтет это очередным хитрым планом. Не важно.

Я посмотрел на свои руки, закованные в серебряный керамит.

— Там говорилось, что у меня нет психических способностей. Им необходимо было раскрыть мой талант.

— Только Серые Рыцари способны на такое. Вот почему Лилит отвезла тебя на Титан.

— Это была ее идея?

— В докладе не упоминается, хотя я сомневаюсь в этом. Скорее всего, она получила саммекулл от прогностикаров.

Саммекул. Еще одно фенрисийское слово, обозначающее призыв. Вполне вероятно. И что там Торкрит говорил обо мне? «Твои силы привлекли внимание еще до того, как ты прошел испытания».

Интригующе. Возможно, именно он и отправил за мной.

— По крайней мере, это объясняет, почему мои силы лучше действуют в присутствии братьев. — Я всегда удивлялся этому, и почему-то они казались мне столь уникальными. То, что это нисколько не тревожило моих собратьев, успокаивало меня лучше любых слов, так что вскоре я начал считать, будто все дело в близости и уверенности. Правда же состояла в том, что мои психические способности пришлось развивать довольно поздно, и сам я походил скорее на… вампира.

Теперь я не мог не задаться вопросом, продолжаю ли я кормиться ими до сих пор, как кормился в детстве другими.

С пробежавшим по телу холодком я понял, что это объясняло то, почему мастера сомневались во время моего изначального обучения. Наверное, я сильнее приблизился к гибели, чем мог себе представить.

Я вспомнил, что сказал мне Энцелад и двое других после освобождения из камеры.

— Что это за символы? — спросил я.

— Стражи. Гексаграммные стражи. Нам следовало убедиться, что в тебе нет порчи. Также следовало убедиться, что ты ничего не помнишь о прошлой жизни.

Второй голос был таким же строгим.

— Ты находился здесь положенные девяносто девять ночей, пока мы изучали твою душу.

— Ритуал завершен, — наконец прозвучал третий голос, который, как я узнал позже, принадлежал Энцеладу. — Мы удовлетворены твоей чистотой.

Бронированные сочленения рыцаря зарычали, когда он склонил голову.

— Хотя некоторые сомнения остались.

Моргнув, я отвлекся от воспоминаний.

— Мне пора.

Анника не стала возражать.

— Как хочешь. Мы еще увидимся до… до высадки?

Я понял, почему она на миг заколебалась. Она едва не спросила: «Мы еще увидимся до твоей смерти?». Меня повеселило, как она попыталась скрыть эту заботу. Я был рожден сражаться, рожден умереть. Эта судьба не была для меня тайной, как не вызывала и страха.

Воистину отважные слова для того, кто дрожал при одной мысли увидеть свое детство. Это, по крайней мере, заставило меня улыбнуться.

— Вряд ли, — сказал я. — Если вы отправитесь на Армагеддон к Волкам, то это наша последняя встреча. Прощайте, инквизитор Ярлсдоттир.

Она коснулась ладонью символа Либер Демоникум на моем нагруднике.

— Эта твоя книга — ближайшее подобие священного писания?

Я кивнул.

— В ней содержатся наши ритуалы и традиции, а еще…

Она шикнула на меня. Она действительно шикнула на меня. Ей пришлось встать на цыпочки, чтобы прижать крошечный, хрупкий человеческий палец к моим губам. От безумности момента я едва не расхохотался.

— Тихо, — сказала она. — Верь, Гиперион. Ты был создан, чтобы побеждать в подобных войнах. Все вы.

Я не смог придумать подходящего ответа. Не сумев подобрать верных слов, я просто склонил голову и оставил ее одну.

Призыв к войне пришел девять часов спустя.

Вместе с остальными из Кастиана я стоял на мостике «Карабелы». Выпрямив спину, капитан Тальвин восседал на командном троне, облаченный в официальную серую форму, которая выглядела еще темнее из-за черной куртки с золотыми пуговицами. Тальвину Кастору подобная одежда казалась едва ли не траурной, что как нельзя лучше соответствовало моменту.