Сьюзен (Сюзанн) Коллинз - Рождение огня
А потом мороз подирает меня по коже. Потому что он мне также знаком. Не по Капитолию, а по тем годам, когда мы беспечно болтали в Котле, подтрунивали над супом Сальной Сэй... А последний раз я видела его лежащим без сознания на площади в тот вечер, когда Гейл насмерть истекал кровью.
Дарий. Наш новый безгласый — Дарий.
16.
Хеймитч хватает меня за запястье, как будто пытаясь удержать от неверного шага, но я так же потеряла способность говорить, как и изуродованный капитолийскими палачами Дарий. Хеймитч как-то рассказывал, что они что-то такое делают с языком безгласых, что речь у них пропадает навсегда. В голове у меня так и звучит голос Дария — весёлый, ясный, помню, как он звенел на весь Котёл, когда его обладатель подтрунивал надо мной. Да, мы шутили друг с другом, но совсем не так, как издеваются надо мной сейчас мои коллеги-победители, а так, как подшучивают люди, которые искренне нравятся друг другу. Видел бы его сейчас Гейл...
Знаю: стоит мне только сделать хоть какое-нибудь движение в сторону Дария, показать, что я его узнала — и его сурово накажут. Так что мы только стоим и смотрим друг другу в глаза: Дарий, безмолвный раб, и я, приговорённая к смерти. Да и что бы мы могли сказать? Выразить сочувствие тяжкому жребию другого? Сказать, что чувствуем боль друг друга как свою? Что мы рады тому, что были приятелями?
Нет, вряд ли Дарий рад тому, что мы были приятелями. Если бы я тогда вовремя остановила Треда, Дарию не пришлось бы заступаться за Гейла и не стал бы он тогда безгласым. Ещё точнее — моим безгласым служителем. Не сомневаюсь, что его определили ко мне по особому распоряжению самого президента Сноу.
Я выворачиваю своё запястье из хватки Хеймитча, направляюсь в свою прежнюю спальню и запираю за собой дверь. Сижу на краю кровати, уперев локти в колени и положив лоб на сжатые кулаки. Мой костюм ещё тлеет в темноте, я вперяю в него взгляд и воображаю себе, что сижу в своём старом доме в Дистрикте 12, съёжившись у гаснущего очага... И как очаг, костюм постепенно блекнет и темнеет — батарея села.
Когда, наконец, в дверь стучится Эффи — позвать меня на обед — я встаю, снимаю комбинезон, аккуратно сворачиваю его и кладу на стол рядом с венком. В ванной смываю с лица грим, потом натягиваю простые брюки и рубашку и иду в столовую.
Всё происходящее за обедом для меня — как в тумане, ясно я вижу только то, что нам прислуживают Дарий и рыжеволосая безгласая. Эффи, Хеймитч, Цинна, Порция и Пит — все в сборе, обсуждают церемонию открытия. По-моему. Единственный момент, когда я отдаю себе отчёт в том, что нахожусь здесь — это когда намеренно опрокидываю тарелку с горошком на пол и, прежде чем кто-нибудь успевает остановить меня, присаживаюсь на корточки, чтобы убрать за собой. Дарий опускается на колени прямо около меня, я передаю ему тарелку, и мы оба на коротое время оказываемся совсем рядом. Скрытые от взоров других, мы собираем горох, и наши руки на мгновение встречаются. Под слоем жирного соуса, накапавшего с тарелки, я ощущаю грубоватую кожу его руки. Тесное, отчаянное пожатие пальцев — вот и все наши слова, и их нам никогда не удастся произнести вслух. Затем сзади раздаётся кудахтанье Эффи: «Кэтнисс, это не твоя работа!», и он отпускает мою руку.
Когда мы собираемся перед телевизором, чтобы смотреть обзор церемонии открытия, я устраиваюсь на софе между Цинной и Хеймитчем — не хочу сидеть рядом с Питом. Эта ужасная история с Дарием касается меня и Гейла, ну, может, ещё отчасти и Хеймитча, но не Пита. Он, наверно, был знаком с Дарием чисто шапочно — всё же Питер не был таким завсегдатаем Котла, как мы, остальные. Кроме того, я всё ещё обижена на него за то, что он хихикал надо мной вместе с другими победителями, так что не нужно мне его сочувствие и утешение! Я не перерешила относительно того, чтобы спасти его на арене, но больше я ему ничем не обязана! Вот!
Глядя на процессию, следующую к Большой Круглой площади, я размышляю о том, что само по себе гадко, когда мы в обычные годы вынуждены одеваться в идиотские костюмы и дефилировать в колесницах по улицам — дети, ряженые в нелепые костюмы выглядят по-дурацки, но пожилые победители в этой же роли попросту вызывают жалость. Ну, если те, кто помоложе, как Джоанна или Дельф, или те, у кого тела в приличном состоянии, как Сеяна и Брут, ещё могут сохранить какое-то достоинство, то большинство других, попавшиеся в ловушку наркотиков или алкоголя, или страдающие от болезней выглядят карикатурно-нелепо в своих костюмах, изображающих коров, деревья или буханки хлеба. В прошлом году мы прошлись на счёт каждого из участников, но сегодня мы немногословны — так, роняем временами пару слов... И вдруг случается маленькое чудо: появляемся мы с Питом и производим фурор. Толпа приходит в неистовство при виде нас — таких юных, сильных и прекрасных в наших потрясающих костюмах — ну, просто образчик истинных трибутов.
Как только программа заканчивается, я встаю, благодарю Цинну и Порцию за великолепную работу и отправляюсь в постель. Эффи напоминает, что неплохо бы прийти к завтраку пораньше — нам необходимо обсудить нашу тренировочную стратегию. Даже её звенящий голосок совсем потускнел. Бедная Эффи. Наконец, в кои-то веки раз ей выпала удача на Играх — со мной и Питом, а теперь всё рухнуло, и даже она не в силах увидеть хоть что-нибудь положительное в создавшейся ситуации. По меркам Капитолия, это истинная трагедия.
Вскоре после того, как я заваливаюсь спать, в мою дверь кто-то тихо стучит. Не дождёшься. Сегодня я не хочу тебя видеть, Пит. Особенно, если вспомнить, что тут Дарий. Это почти то же самое, как если бы Гейл был здесь. Гейл... Ну как я могу не вспоминать о нём, когда здесь по коридорам безмолвным призраком во плоти ходит Дарий!
В кошмарах меня преследуют языки. Сначала я, застыв от ужаса, беспомощно смотрю, как руки в перчатках орудуют в окровавленном рту Дария. Потом я оказываюсь на бале-маскараде, и меня преследует кто-то в маске, всё время быстро и коротко облизывающий губы мокрым языком. Почему-то я уверена, что это Дельф, но когда он хватает меня и сбрасывает свою маску, оказывается, что это президент Сноу. С его пухлых губ капает кровавая слюна. И наконец, я вновь на арене, мой собственный язык сух, как рашпиль. Я пытаюсь напиться из лужи, а она отступает всякий раз, как мои губы уже почти касаются воды.
Я просыпаюсь, бреду в ванную, открываю кран и заглатываю воду, пока она не начинает выливаться из ушей. Стаскиваю промокшую от пота одежду, падаю в постель как есть, голышом, и каким-то невероятным образом вновь засыпаю.
Наутро я тяну волынку так долго, как могу, не желая идти на завтрак. Не хочу я обсуждать нашу тренировочную стратегию! Что там обсуждать? Каждый победитель знает, на что способен другой участник Игр. Или, во всяком случае, был способен. Ах да, мы с Питом продолжаем ломать комедию любви — вот и вся стратегия. Что-то мне совсем не в дугу рассуждать на эту тему в присутствии молчаливого Дария.
Я долго и обстоятельно принимаю душ, медленно одеваюсь в тренировочный костюм — его тоже специально сконструировал Цинна — и заказываю еду прямо в комнату по внутренней связи. Через минуту появляются сосиски, яйца, картошка, хлеб, сок и горячий шоколад. Наедаюсь до отвала, пытаясь растянуть это удовольствие до десяти часов, когда нам надо будет спускаться в Тренировочный центр. Около девяти тридцати Хеймитч колотит в мою дверь, сытый по горло моими штучками, и приказывает мне отправляться в столовую НЕМЕДЛЕННО! Однако я ещё неторопливо чищу зубы и неспешно, прогулочным шагом, иду по коридору, убивая таким образом ещё пять минут.
В столовой я нахожу лишь Пита и Хеймитча. Физиономия Хеймитча пылает от бешенства и выпитого вина. Он нервно крутит надетый на запястье массивный золотой браслет с узором из языков пламени — должно быть, согласился-таки с планом Эффи насчёт общего для всей команды талисмана. Браслет очень красив, но то, как Хеймитч теребит и дёргает его, создаёт впечатление, что для него это вовсе не ювелирное украшение, а что-то вроде кандалов.
— Опаздываешь?! — ревёт он.
— Прошу прощения. Заснуть удалось только под утро, после того, как меня полночи мучили кошмары об изуродованных языках.
Собственно, мне хотелось сказать всё это с надменной враждебностью, и я так и начинаю фразу, но к её концу голос звучит почти жалобно.
Хеймитч злобно косится на меня, потом смягчается:
— Ладно, проехали. Сегодня на тренировке у вас две задачи. Первая — вы по-прежнему сохнете друг по другу.
— Само собой, — ворчу я.
— И вторая — завести друзей, — продолжает Хеймитч.
— Нет, — говорю, — я никому из них не доверяю, большинство из них терпеть не могу, и вообще, нам с Питом лучше иметь дело только друг с другом.
— Ну, я же так и говорил, но... — начинает Пит, но Хеймитч обрывает его:
