Мэтью Фаррер - ПЕРЕКРЕСТНЫЙ ОГОНЬ
Суда дожидались рабочие с повозки, персонал отгрузочного склада Телль-Керлиган и выжившие участники неудавшейся засады на краулере. Тех, кто не оказался в подвесных клетках, заберут в лабиринт заключения. Но Кальпурния хотела увидеть их перед тем, как все их признаки растворятся в матрицах Серой Тюрьмы, откуда их можно будет извлечь лишь через несколько месяцев.
Каратели и дознаватели уже провели с ними день и ночь и рассказали ей, что извлекли из них информацию, которую сочли полной, применив ровно столько давления, сколько каждый из обвиняемых физически способен был вынести. Это было именно то, чего ожидала Кальпурния, но ей было все равно. Она по-прежнему хотела увидеть их лично. Может, это в ней говорил упорствующий, по-прежнему топающий по улицам арбитратор, но она хотела запомнить каждого из них как пару глаз, в которые она смотрела, а не как имя на дисплее инфопланшета. Это придавало ей некоторую легкость, ощущение, что все движется верным курсом. Сейчас она сидела и читала стенограммы вчерашних допросов, пока каратели подготавливали помещение.
В Башне Карателей было множество камер, отличающихся в зависимости от того, какая обстановка, по мнению допрашивающих, больше способствовала признанию. Для тех, кто был состоятелен, привычен к уважению и личному пространству, имелись крошечные каморки, где следователь нависал над ними, затмевая свет и занимая весь доступный простор. Для обывателей, привыкших к толпам и тесноте густо застроенного города, предназначались помещения величиной с бальный зал, где огромные пространства давили на сжавшегося узника еще сильнее, чем взгляд арбитра из-под визора или вопросы, грохочущие над вокс-передатчиком.
Кальпурния не ударялась в такие крайности. Ей было достаточно комнаты среднего размера, стен из голого камня и единственного яркого электросветильника за решеткой в потолке. Для нее установили судейское кресло с высокой спинкой и широкую каменную кафедру, которую пришлось затаскивать и ставить троим широкоплечим карателям. На сети перемычек под потолком размещались ряды светильников, но горели только те, что были позади нее.
Кальпурния присутствовала на многих подобных допросах, но первый раз руководила таковым. Она уже успела ощутить несколько мимолетных приступов нервозности, которые, как ни парадоксально, становились только хуже от безмолвной покорности дюжих карателей. Наконец, она мысленно раздавила сомнения под каблуком и кивнула, чтобы ввели первого из заключенных.
— Галпен Телль-Керлиган. Преступник, обвиненный пред ликом Адептус Арбитрес и осужденный нашей рукой! — прогремел ведущий каратель Зимний, и в центр комнаты провели худого человека с грубо остриженной головой и приковали его к кольцу. Его запястья были низко скованы, но, когда он попытался сесть, в спину ткнулась шоковая дубинка, поэтому ему пришлось стоять в болезненной, сгорбленной позе на полусогнутых ногах и смотреть прямо на свет. По выражению лица Телль-Керлигана Кальпурния поняла, что тщательно просчитанная ситуация, в которую они его поместили, была идеальна.
— Я невиновен! — его голос был высоким и срывающимся. — Меня оклеветали! Я благочестивый человек! Могу поклясться в этом! Только принесите святую аквилу, и я поклянусь-уфх... — стражник за спиной снова ткнул его, чтобы он замолчал.
— Благочестивый? — Кальпурния бросила взгляд на бумаги, разложенные на кафедре. — Ты признался, что руководил складом, который использовался для хранения яда, предназначенного для того, чтобы отравить людей, присутствующих на ритуалах Вигилии. Ты совершил покушение на мою собственную жизнь, из-за которого погибли многие другие. Будь уверен, я пришла сюда лишь для того, чтобы самолично убедиться, что за богохульного убийцу мы осуждаем.
— Нет! — его тон стал страдальческим. — Мое благочестие использовали против меня!
Кальпурния бросила взгляд на Зимнего и произнесла театральным шепотом: «О чем это он говорит?» Стенограмма допроса уже лежала перед ней, но она хотела, чтобы Галпен услышал ее и продолжал цепляться за чистоту своего доброго имени.
— Я получил тайные инструкции, каюсь, я уже сказал вам! — выкрикнул тот, не разочаровав ее. — Я получил письмо из Министорума, из курии епарха! Я не мог отказаться! Я благочестивый человек!
— Священник из кабинета епарха хотел, чтобы ты отравил участников Вигилии? — сухо спросила она. — О да, конечно, мы зачистим весь Собор, просто потому, что ты нам так сказал.
— Нет, нет! Масло, я даже не знал о масле, я даже не знаю об этой отраве!
— Он противоречит сам себе, — объявила Кальпурния. — Думаю, хватит.
— Нет! Вы должны меня выслушать! Я не такой, как вы думаете! — Галпен уже плакал. — Я только хотел восстановить свою семью в глазах Императора. Я хотел вернуть милость, которой мы когда-то обладали! Я не сделал ничего дурного, я благочестив!
— Пожалуй, задержимся, — сказала Кальпурния Зимнему, который, конечно же, не двигался с места. — Пусть он расскажет мне, что считает нужным рассказать.
Следующие десять минут Галпен Телль-Керлиган говорил.
Действительно, семейство Телль-Керлиган занималось грузовыми перевозками из Священного Квартала на орбиту, но сейчас они возили лишь тексты и предметы религиозного искусства. Были времена, когда семья занималась и другими вещами и вела дела со старым епархом, выполняя всевозможные обязанности. Они снабжали проповедников и миссионеров Экклезиархии, принимали важных пилигримов, были людьми с положением. А потом все это было утрачено из-за беспорядков в Министоруме, междоусобицы среди священнослужителей и крушения какого-то Ордена Конуса, к которому было привязано богатство Телль-Керлиганов. Семья опустилась — не до полного забвения, но достаточно низко, чтобы Галпен чувствовал себя уязвленным, вспоминая ее историю и наследие.
— Значит, это ваше отделение от Экклезиархии сделало вас привлекательной целью, — вслух размышляла Кальпурния. — Епарх хотел, чтобы некоторые высокопоставленные члены Адептус Министорум могли покинуть систему без ведома Флота. На орбите находится экклезиархальный покаянный корабль, который может вывезти их отсюда, но все транспорты, которые могли бы поднять этих людей к Кольцу, известны и находятся под наблюдением. Кого же использовать, как не семью с доступом к орбитальным подъемникам, ранее обладавшую связями с Министорумом и отчаянно жаждущую заново обрести благоволение Церкви?
На слове «использовать» Галпен побледнел и больше ничего не говорил — что-то в тоне Кальпурнии заставило его замолчать. Она сделала жест, чтобы его убрали, на сей раз по-настоящему, а не просто ради того, чтоб он продолжил болтать. Кандалы на запястьях заключенного отцепили от кольца и сковали с кандалами на лодыжках, после чего все так же ссутуленного и шаркающего ногами Галпена увели. Прошло лишь одно мгновение после того, как дверь в правой стене захлопнулась за Галпеном, и дверь слева с лязгом распахнулась для следующего заключенного.
— Хлинден Фохс. Преступница, обвиненная пред ликом Адептус Арбитрес и осужденная нашей рукой!
Хлинден Фохс была крупной женщиной, чьи глубоко посаженные глаза мерцали на свету. Ее подвели к кольцу и приковали, и все это время она оставалась безмолвна. Пальцы у Фохс были толстые и мозолистые из-за работы с веревками на повозках, а ее щеки и плечи пересекали клейма и электротатуировки младшего чиновника гильдии.
Молчание. И этот далекий блеск в глубине ее глаз.
— Есть ли причина, чтобы я сидела здесь и смотрела на эту женщину? — спросила Кальпурния у Зимнего. — Кто она именно?
— Одна из главных заговорщиков, мадам арбитр-сеньорис, — ответил тот. — Фохс была распорядительницей повозок, которым было дано задание перевезти отравленное масло с отгрузочный склад.
Один из младших арбитров переложил бумаги на кафедре так, чтобы записи с допроса Фохс оказались наверху. Выражение на лице женщины не изменилось.
— Самое интересное, арбитр Зимний, состоит в том, что эта преступная отщепенка все потеряла из-за покушения на мою жизнь, но при этом не пыталась сама меня убить.
Не дернулось ли при этом лицо Фохс? Кальпурния наклонилась вперед и оперлась локтями на колени, вглядываясь в эти темные глаза.
— Масло было отравлено не для того, чтобы убить меня. Любой, кому хватило ума добавить яд и подложить бомбу, не стал бы потом использовать столь ненадежный метод убийства, как взрыв той повозки. Уверена, моя смерть стала бы дополнительным поводом для ликования, но нет, целью она не была. Некоторое время я думала, что они хотели застопорить движение на Телепинской дороге, создав крупнейшую из возможных проблем в это напряженное время, но и это не было главным.
Фохс не реагировала на наживку. Она не собиралась ни злорадствовать, ни бесноваться.
