Юрий Брайдер - Дисбат
А ведь ничего-то в ней вроде не изменилось! Она не стала ни круглей, ни фигуристей, но это было уже совсем другое существо — не бледная ехидная пацанка с сопливым носом, нечесаными патлами и плоской грудью, а обольстительная в своей свежести девушка, вот-вот готовая превратиться в пленительную женщину, полураскрывшийся бутон, притягательный не красотой, а обещанием этой красоты.
Сознание у Синякова вновь поплыло, но уже совсем по другой причине, чем раньше.
Он забыл все! Забыл, что еще совсем недавно считал себя старым, заезженным конем, справедливо выбракованным из табуна и продолжающим влачить тяжкий воз жизни только из чувства безысходной отцовской любви. Забыл все свои любовные неудачи, все свое презрение к женскому полу в целом и недоверие к каждой его представительнице в частности. Забыл стойкое нежелание обременять себя лишними человеческими узами, рождающимися из любви и дружбы.
То, что случилось сейчас, было как в первый раз. С плеч долой свалился груз прожитых лет, исчезли хвори, пропала неизбывная, забубенная тоска. Но кое-что и вернулось — например, желание любить и уверенность в собственных силах.
— Что вы сделали со мной? — простонала Дашка, измятая куда больше, чем их многострадальная постель.
— Что ты сделала со мной? — тихо засмеялся Синяков, отыскивая своей рукой ее руку.
Оба были совершенно обессилены, и оба глубоко переживали случившееся, хотя и по-разному. Дашка оплакивала свою девственность, столь же обязательную для ведьмы, как и для древнеримской жрицы, а Синяков ужасался открывшейся перед ним перспективе.
Он ясно понимал, что занимался сейчас любовью отнюдь не с Дашкой, а с вселившимся в ее тело сладострастным и любвеобильным духом, уже успевшим благополучно смыться в свой чертов мирок, в котором концы никогда не сходятся с концами, мотыльки могут запросто разговаривать с огнем, а правда превращается в ложь с такой же легкостью, как вода в пар.
Все это было так, и со всем этим можно было смириться, но тех немногих минут, когда они страстно и самозабвенно ласкали друг друга, вполне хватило Си-някову, чтобы по уши влюбиться в худенькую, странную девчонку, из репейника вдруг превратившуюся в лилию. Да, он любил и в то же время понимал, что на ответное чувство вряд ли может рассчитывать.
— Прости, — Синяков тихонечко сжал ее руку, еще недавно горячую, ищущую, сильную, а сейчас холодную и безвольную, как у умирающей. — Я виноват перед тобой… и я не виноват. Это какое-то колдовство.
— Вы не виноваты, — прошептала она. — Я ведь ведьма и легко могла отпугнуть вас… А тут не получилось… Жалко… Если верить слухам, я должна утратить свои способности… Стать такой же, как все…
— Ты не такая, как все, — мягко возразил он. — Ты стала прекрасной. Посмотри на себя в зеркало.
— Где тут, к черту, найдешь это зеркало… Дашка встала, пошатываясь подошла к черному, ночному окну и уставилась в его уцелевшую половинку. Она долго изучала свое лицо, поворачиваясь к стеклу то в профиль, то в фас, взбивала волосы, приглаживала брови, а потом грустно сказала:
— Какая была, такая и осталась. Глаза только горят. Это, наверное, от стыда.
— От стыда глаза тускнеют, уж ты мне поверь.
Дашка вздохнула, взяла с подоконника алюминиевую ложку, еще недавно выполнявшую роль колотушки, и пристально уставилась на нее. Что хотела сотворить с ложкой юная ведьма, вдруг усомнившаяся в своих способностях, — просто согнуть ее взглядом или заставить завиться в штопор, — неизвестно, но все усилия оказались напрасными.
— Убедился? — Она отбросила ложку. — Все ушло. А я ведь считала себя городской ведьмой, которая имеет над металлами большую власть, чем над травами.
— Зачем тебе это? У ведьм печальная судьба. Кто-то говорил, что птица счастья вьет гнездо только на самых неприметных деревьях.
— Правда? Думаешь, я еще могу рассчитывать на кусочек счастья? — Дашка скользнула под одеяло и прижалась к нему.
— Обязательно!
— Знаешь что… — В голосе ее звучала невыразимая печаль, но в глазах плясали чертики. — Если уж так случилось и ничего нельзя исправить, давай продолжим начатое. Тем более что за испачканные простыни все равно придется доплачивать.
Хозяйка, как и уговаривались, вернулась к восьми утра. Открыв дверь своим ключом и обозрев учиненный в квартире разгром, она сначала остолбенела, а потом пришла в неописуемый гнев. Впрочем, это был скорее гнев курицы, из-под которой вытащили только что снесенное яйцо.
Именно эти кудахтающие вопли и разбудили крепко спавших любовников.
— Мерзавцы! Хулиганы! Подлюки! — причитала хозяйка. — А я их еще за приличных людей посчитала! Посмотрите, что вы с моей квартирой сделали! Все засрали! Окно выбили! Потолки закоптили! Не иначе как костер жгли! Ох, мамоньки! Ох, боженьки! Ох, люди добрые! Зачем мне такое горе-злосчастие! Сейчас милицию вызову!
Пока Синяков разыскивал в карманах брюк купюру подходящего достоинства (а заткнуть пасть хозяйки проще всего было именно таким способом), ничуть не растерявшаяся Дашка смело вступила в дискуссию с пострадавшей стороной. Ради этого она даже покинула постель, картинно завернувшись в простыню.
— Как же, вызовешь ты милицию! — саркастически рассмеялась Дашка. — Для этого как минимум сначала нужно телефон завести. И в налоговой инспекции свой промысел зарегистрировать. Как ты, интересно, объяснишь милиции, откуда мы здесь взялись?
Хозяйка на мгновение умолкла, но не потому, что вняла Дашкиным доводам. Взгляд ее был прикован к простыне, в которую был задрапирован гибкий девичий стан.
— Господи! — словно не веря своим глазам, пробормотала хозяйка, — А что это с моей простынкой случилось?
— Издержки производства, — без ложной стыдливости пояснила Дашка. — Неизбежный риск, как выражаются бизнесмены. Вы ведь сюда людей не чаи гонять приглашаете.
— Да разве вы люди! — хозяйка разразилась очередным залпом кликушеских воплей. — Целку сюда пришли ломать? В таких случаях свое белье иметь полагается! Платите! За все платите! За стекло! За потолок! За капитальный ремонт! Не выпущу из квартиры! Не те времена, чтобы над трудовым человеком измываться! В милицию подам! В прокуратуру! До самого Воеводы дойду!
Тут-то Дашка наконец не выдержала.
— Иди, — сказала она, в упор глядя на хозяйку. — Но только прямо сейчас. Маршрут не забыла? Милиция, прокуратура, резиденция Воеводы. Нигде по пути не останавливайся и общественным транспортом не пользуйся. Поняла?
— Поняла, — пискнула хозяйка, вдруг потерявшая весь свой апломб.
— Нет, постой, — придержала ее Дашка. — Не забудь прихватить улики. А то еще не поверят тебе. На одну простыню, на другую. На матрас твой дырявый. Может, и всю кровать возьмешь? Нет, не потянешь… Ладно, хватит. Вперед! Привет Воеводе.
Дашка сама открыла хозяйке дверь, но пользоваться лифтом не велела. Некоторое время еще было слышно, как та, спотыкаясь, спускается по лестнице, роняя то одну часть ноши, то другую, однако всякий раз вновь собирая свое богатство в кучу.
— Вот карга старая, все настроение испортила, — поморщилась Дашка. — А вы говорите, счастье… Если на тебя капелька счастья вдруг и упадет то кто-нибудь обязательно ушат грязи добавит.
— А ведь относительно своих способностей ты зря убивалась, — заметил Синяков. — С ложкой не справилась, зато с бабкой круто обошлась; Даже чересчур.
— Не надо меня выводить из себя. Будем надеяться, что из милиции ее завернут обратно. А постельное белье надо время от времени проветривать.
Уходя, Синяков оставил на подоконнике деньги, которых, по его понятиям, должно было хватить на покрытие всех хозяйкиных убытков.
— Полчаса осталось, — сказал Синяков, когда они покинули дом, где так содержательно провели целые сутки. — Успеем?
— Должны успеть. — Дашка, обычно легкая на ногу, сейчас еле семенила. — Правда, ходок из меня сегодня неважный…
— Понимаю, — Синяков чмокнул ее в висок (со стороны можно было подумать, что это заботливый отец нахваливает дочь-старшеклассницу за успехи в учебе). — Сейчас что-нибудь придумаем.
Стоило ему только сойти с тротуара и призывно помахать рукой, как к уличной бровке прямо из крайнего левого ряда, нарушая все правила, подрулил «жигуленок», проржавевший, как железный шлем неизвестного участника Куликовской битвы, виденный однажды Синяковым в историческом музее.
— Ночь такая длинная, а покалякать толком мы так и не успели, — сказал Синяков, когда переговоры с водителем закончились и машина устремилась к назначенной цели.
— Ночь такая короткая, — возразила Дашка. — Зачем ее еще и на болтовню тратить.
— Просто я хотел узнать, удались ли твои планы.
— Похоже, я не только девственность потеряла, но и память. О каких планах речь? — Услышав Дашкино признание, водитель сразу навострил уши.
