Глеб Бобров - Украина в огне
Наш корректор, тыльной стороной руки поправляя на длинном носу очки, по-моему, временами даже урчал от удовольствия. Я не выдержал…
— Ванечка, солнце, ты, часом, не перепутал: надо, вообще-то, не рыбу с пивом кушать, а, пивко с рыбкой попивая, жизнью наслаждаться…
Вот ведь интересно: только-только чуть не покрошили всех в капусту, а ничего — хлебнули бражки, два перышка обсмоктали, терпким дымком затянулись пару раз — и нормально…
— Как думаешь, Деркулов, к нам сунутся?
Я непроизвольно глянул в глубь автомобиля Поскребы. Меня встретили четыре пары настороженных глаз.
— Нет. Точно — не полезут. Они уже видели шесть автоматов, сколько есть еще — пусть думают. Охрана в бронежилетах — явно не вохра. Начальник — волкодав. Плюс — пообещал за яйца подвесить, если чего. Не рискнут… Они же стервятники, а не солдаты. Было бы по-настоящему опасно — вернулись бы в Краснодон.
— И Валера до сих спор спит… — вдруг добавил Ваня.
— Правильно. Если стремно по-настоящему — не отбивался бы.
— Может, он просто проспаться хочет?
— Да не думаю, Валентиныч. Он же не с прикола насвинячился. Да и знаю я таких пацанов, как Дёма. Можешь расслабиться.
— Давно знакомы?
— С тех пор, как он у Стаса появился…
Накатывала ночь. Демьяненко встал, прошелся по округе, осмотрел посты, залез задницей на отбойник джипа и, положив «калаш» на колени, уставился в темноту. Бурля недовольно улегся внизу. Ну, понятно! Такая классная подушка убежала, а главное, трава ни хрена сопли не впитывает, то ли дело — мотня друга!
Рыба закончилась. Ваня пошел к своим. Мы с Поскребой развалились на травке, потягивали пивко и курили обо всем — сразу…
— Слушай, Кирилл, давно тебя хотел спросить… Почему ты до сих пор не член Военсовета?
— Не хочу…
— В смысле — мараться?
— Да нет… не в этом дело. Тяжело объяснить. Не хочу отвечать… — я описал рукой круг, — за все это.
— Думаешь, спросят?
— Нет. Перед самим собой. И так — достаточно. С головой…
— Ты о чем?
— Вадик, ты помнишь слоган: «Они ответят…»?
— Хух! Еще бы!
— Мой…
— Ну и что?
— Проблема, дорогой, в том, что подобная хрень работает в обе стороны. Если выпускаешь инстинкты толпы на свободу, даешь сигнал «фас», то — пиши пропало. Эти твари… — я кивнул головой в сторону невидимого Урало-Кавказа, — мозги напрягать не будут: кого — можно… Можно? Понеслась!!!
— Я, Кирилл, потомственный маркшейдер, в вашей каббалистике не разбираюсь.
— Да что там разбираться, Валентиныч. «Ответят — все»… Мы — сытые, холеные, с красивыми бабами, собаками, на богатых машинах — валим подальше от войны, которую сами же и затеяли. Они — нищие, убогие, дети хронических нариков и внуки наследственных алкоголиков, отсидевшие полжизни по тюрьмам и, кроме грязи и мерзости, ничего вокруг себя никогда не видевшие — остаются здесь, бросаемые уезжающими на произвол. А тут со всех сторон — «они ответят»… Понимаешь?
— Мда…
— В каждой хорошей машине — десятки тысяч совсем не деревянных рубликов… Золотишко, камешки и прочая ликвидная хрень. Невинная компенсация за моральный ущерб, так сказать… — Поскреба призадумался. Это тебе, мужик, не шахты вновь запускать, под медный туш и шахтерские слезы. На благо потрудиться, хоть до кровавого пота — многие готовы. Ты правды ради — в «гамно» нырни попробуй! — Вот теперь скажи, Вадя — я, лично, отвечаю за все это или нет?
— Не знаю. Думаю, что нет. Хочется так думать.
— Теперь поставь меня рядом со Скудельниковым и остальным комплексом вопросов Республики и еще раз задай, уже сам себе, вопрос про Военный Совет…
Я вытянулся под бездонным небом. Вызвездило. По середине небосвода тянулась густая, словно надутая аэрографом, полоса Млечного Пути. Хоть какой-то отблеск незыблемости для замерших во мраке неопределенности узников очереди.
— Странный ты, Кирилл… Так много можешь и ничего не хочешь.
— Ты — про что?
— Ну, статьи твои… Помню, на последних выборах — с каждым номером газеты весь отдел бегал, обсыкался. Пишешь здорово, но в газетенках. Почему?
— Я ведь даже не журналист, по большому счету, а пиарщик, как это модно стало говорить. То есть — технолог. Писать по-взрослому — другое.
— Ну да… В литературе имя еще надо сделать.
— Тут даже не в известности вопрос… Раскручивать — моя специальность. Прославиться — элементарно! Что мне — со своим жизненным опытом, языком и знанием технологий — стоит, к примеру, тиснуть небольшую повесть об искренней и чистой любви двух солдат-гомосексуалистов в условиях совка, дедовщины, афганских реалий и тотальной гомофобии?.. — Поскреба аж крякнул от неожиданности… — Всё! Вознесли бы враз на голубой Олимп и, как гуру, поклонялись бы всем педсообществом. Накалякать, чтобы поговорили и забыли, — кому это надо? — Я, хрустнув суставами, потянулся… — Есть желание оставить после себя что-то более важное, чем три смазанных пальца на стене общественного туалета. Понимаешь, Валентиныч?!
— Так и я — про это, а ты сиднем сидишь.
— Не все так просто, Вадик… Писатели — пророки современности. Политики и рекламисты — шаманы. Артисты — кликуши и юродивые. Ты мне — в какое кодло определиться предлагаешь? — Мой угольщик неопределенно пожал плечами… — Писать, Вадя, надо так, чтобы читатель, беря в руку любую чужую книгу… любую — заметь! — сразу вспоминал о тебе. Чтобы ему — все остальное, кроме тебя, казалось пресным, выхолощенным и безвкусным. Надо не просто писать, а рубить текст так, чтоб с самого ошметки летели. Чтоб с твоей открытой страницы мощью — пёрло! Чтобы — сносило твоим потоком! Быть яростным, пронзительным и смачным, как кусок сырого кровоточащего мяса по сравнению с распаренной без соли и перца белой рисовой крупой. Понимаешь?
— Конечно… Точно, как ты говоришь! Себя — послушай…
— Это еще не все… Все пишущие, грубо говоря, делятся на две когорты: мыслители и живописцы. Я — художник, иллюстратор, но не мыслитель. Мне нечего оставить в истории.
— Хорошо. Расскажи про Афган, ведь наверняка есть же что.
— Есть. Но это — мое. Святое… Себе оставлю.
— Ну, ладно. Другую тему возьми, или, может, ты, Кирилл, какое открытие сделал в своем пиаре — сколько лет уже пашешь, вот и написал бы серьезную книгу…
— Открытие фундаментальных принципов такого явления, как онанизм, очень многие, дорогой, делали самостоятельно, исходя из чистой эмпирики, а не с подачи продвинутых товарищей. Правда, по непонятным причинам никто этим поистине эпохальным — для личности открытием, учитывая возраст исследователя, почему-то не гордится. Странно, не правда ли? Так и с пиаром! Нащупал что-то — дрочи втихаря… на кой — делиться?
— Тяжело с тобой, Деркулов, общаться. У тебя так много всегда, и сразу — о главном. Грузишь ты…
— Может быть. Только вот, прости, Вадик, хоть убей, не пойму смысл — говно по трубам гонять? Ты же не девка, чтобы я к тебе прибалтывался.
— Вкруговую прав. Чужая жизнь — потемки. Просто непонятно мне. И обидно за тебя…
— Обидно, Валентиныч, когда нечто ценное, чем ты сильно дорожишь, вдруг превращается в ничто. Знаешь, как в борьбе говорят — провалился. Пошел на торс, а его там — нет…
— Ты про войну?
— И не только… Знаешь историю, как я преподавателем на Стасовой кафедре один раз заделался? Целых девяносто пять минут продержался на новой работе!
* * *— Кто-нибудь возьмет трубу?! Ведь тебя же! Наверняка этот, как его… а, вспомнил — Здасьтеглашуможно!
— Па!!!
— Ладно, ладно… шучу.
Дочь с видом триумфатора разворачивается к моему компу:
— Вас-с-с! Станислав Львович…
Вот кобыла вымахала! Надо заканчивать с волейболом. Подтверждает КМС, в Крым на летние сборы и — на фиг с пляжа. Учеба — важнее…
— Да, Стас… Хорошо!
Через час пили кофе в кабинете декана факультета журналистики Восточноукраинского национального университета. Дружба дружбой, но мне решительно не нравилось его предложение.
— Стасище, я все понимаю, но ты сам знаешь, как за другими — концы заносить.
— Чего там заносить?! Тебе надо отчитать всего четыре лекции. По два часа в неделю. Триста баксов — как с куста! И меня выручишь…
— Я институт закончил двадцать лет назад. Педагогику помню лишь в виде страшного сна, как мы после сдачи на лестнице портвейн «по бульбочкам» в кружки разливали. Помнишь?! Не преподавал ни дня. А ты предлагаешь прочитать четыре лекции «о чем попало» последнему курсу журналистики. На «ТОП»[101] — сходи, на их форум! Они, в стремлении себя показать, мертвого затрахают…
— Отлично! Ты — культовый автор, убойный чернушник, герой последних избирательных кампаний. Им будет интересно! До Витиного возвращения окно закроешь. Идея этого факультатива и так хлипенькая, подвесить на месяц — издохнет.
