Григорий Крячко - ШРАМ: ОБРЕТЕНИЕ АДА
Шрам не помнил, как он очутился внизу, как спустился по расшатанной лестнице, рискуя сорваться и разбиться в лепешку, как стоял, шатаясь на ватных ногах, посреди двора завода, среди суетящейся толпы празднующих победу свободовцев. В его голове до сих пор пульсировали слова, которые кто-то, на миг глянувший на него из бездны, дохнувший Злом, вложил в его сознание:
«Иди ко мне… Ты обретешь то, что заслуживаешь…»
— Видишь дерево? — спросил Тайга, показав грязным узловатым пальцем на здоровенный ствол, лишенный листьев и веток, криво торчащий из земли. — Нам туда.
— Но… Там же опасно! — искренне возмутился Комаров, уже совершенно не понимая логики спятившего, как ему уже казалось, проводника. — Детектор фиксирует аномалию «разрядник». Ни один человеческий организм не выдержит удара током в несколько миллионов вольт.
— Ложись и ползи, душа твоя чернильная! — рявкнул Тайга и, показывая пример, распластался на сухой, жесткой траве.
Комарову ничего не оставалось сделать, кроме как подчиниться. Все бы ничего, да вот беда: годы кабинетной жизни и почти полное отсутствие физических нагрузок тяжелее ходьбы на пару километров или перетаскивания контейнера с образцами практически атрофировали его мышцы. Да что там говорить, Комаров не раз смеялся в кругу своих коллег над грубыми, как казалось ученым, солдатами, тратящими время на занятия гантелями, штангой, рукопашным боем и упражнения на турнике. По идее, небольшой спортзал был оборудован и для научного состава комплекса, но востребован он оказался почему-то лишь у охраны.
И вот теперь, угодив в соответствующие условия, Комаров с немалой досадой сознавал, что самый слабый из солдат теперь оказался бы в десятки раз способнее к выживанию, чем он, Геннадий Петрович, обладатель уймы знаний и автор десятка ценных открытий. «Когда говорят пушки, музы молчат» — всплыла в памяти поговорка.
Иван Тайга, несмотря на свое довольно грузное и какое-то угловатое телосложение, полз вперед с удивительным проворством и легкостью, таща при этом оружие и увесистый рюкзак. Комаров же уже через десяток метров дышал как загнанная лошадь, обливаясь потом, а автомат так неудобно елозил по спине, периодически поддавая стволом по затылку, что скоро появилось неумолимое желание просто снять оружие и выбросить к чертовой матери.
Дальше трава уже не росла, обнажив потрескавшуюся, сухую, бесплодную почву, тревожно шуршавшую и спрессованную, как от воздействия гравиконцентрата. А может, он и был тут когда-то, десяток Выбросов назад. Помнится, кто-то из ученых уже делал смелое предположение об эволюции ловушек и перерождении одна в другую. Только вот как гравитационная аномалия в итоге трансформировалась в энергетическую?
Комаров задумался так глубоко, что не заметил, как отстал от Ивана, сбился с курса и вскоре пополз совсем в другую сторону. Опомнился ученый лишь тогда, когда под животом зачавкала грязь, руки и ноги заскользили, а в нос ударил отвратительный запах.
— Твою мать! — заорал Комаров, ощутив жжение на коже, как от струи кипятка.
Он закрутился на земле, спешно выползая из жижи, почти сойдя с ума от боли в ладонях и запястьях, извиваясь раздавленным червем. По лицу ползли тяжелые струи горячего, жирного пота, но Комаров их не чувствовал, а когда они затекали в глаза, то он уже не знал, отчего слепнет: от страха, боли, или у него вообще нет уже этих самых глаз, а мир вокруг — всего лишь последняя картинка, запечатленная отказывавшимся верить в непоправимое мозгом.
Комаров даже не почувствовал, как чья-то сильная рука сгребла его за плечо и потащила прочь из вонючей, невыносимо жгучей грязи, выволакивала из крутого кипятка, шпарящего даже сквозь одежду. Хотелось закричать, но все звуки вязли в онемевшем, пересохшем горле, выдавливающим лишь хрип почти задушенного висельника…
Когда Комаров пришел в себя, он обнаружил, что лежит навзничь на пригорке, а ему на лицо сосредоточенно льют тонкой струйкой прохладную воду. Ученый рефлекторно мотнул головой и закашлялся, перед глазами хороводом заплясали круги, а тело отозвалось тупой, мучительной болью в рассаженных коленях, истертых о землю локтях и ободранных ладонях.
Силуэт склонившегося над ним человека материализовался в фигуру Ивана Тайги, уже убиравшего обратно в рюкзак его же, Комарова, фляжку. Вот ведь дьявол, не пожелал свою воду тратить, в чужие запасы полез. Практичный дядя, нечего сказать. Но возмущаться по этому поводу Комаров, естественно, не стал, а предпочел обратить внимание на то, что осталось у него, как он уже заранее приготовился, кистей рук после соприкосновения с грязью.
Геннадий Петрович был готов увидеть все, что угодно: торчащие из обугленной плоти кости, жуткие ожоги, отслоившееся мясо, или вообще лохмотья, но только не это. Руки остались совершенно нормальными руками, и даже не покраснели, рукава были покрыты обыкновенной коркой вполне обычной глинистой грязи, которая почти ничем, кроме влаги и земли, не пахла. Комаров рывком сел и изумленно вытаращился на свои отлично шевелящиеся пальцы.
— Ч-ч-что эт-т-то б-б-было? — промямлил он.
— Эх ты, — ответил ему Тайга, — Ученая голова, а не знаешь.
— Правда не знаю. Ни разу с таким не сталкивался.
— «Напугайка» это. Не слышал?
— Нет… Расскажите поподробнее, будьте добры?
— Да хрен ее знает, что она такое, вроде бы даже и не ловушка… Короче, такая пакость, что тот, кто в нее залазит, начинает себе всякие ужасы придумывать. Точнее, они уже у него в голове есть, а «напугайка» просто переводит их в ощущения. Тебе, например, что чувствовалось?
— То, что грязь жутко воняет и жжется, как кислота.
— Вот видишь, ты просто залез руками в обычную грязь, и тут же решил, будто она непременно должна тебя обжечь, хотя это просто песок, глина и вода, и ничего больше. А «напугайка» сразу заставила тебя поверить, что это все на самом деле. Представь ты, к примеру, что ты угодил в снег — и трясся бы от холода, пока не выбрался.
— А если бы представил чудовище?
— В штаны бы наклал, — заверил Тайга. — Или от разрыва сердца помер. Никто так человека напугать не может, как он сам. Ты вот внушил себе, что раз ты в Зоне — тут одни гадости и могут происходить, вместо воды кислота, камни взрываются, деревья кусаются и так далее. Вот и притягиваешь к себе беды. Зона слышит тебя, понимаешь? Вот ночью излома послала… Не появись я вовремя — он бы тобой славно покушал. Ты вон какой, мягонький, тепленький!
— Вы это, потише! — насупился Комаров, вовсе не обрадованный перспективой быть обрисованным по аналогии с молочным поросенком, — Я же не толстый, в конце концов.
— Зато жопу отрастил, как у бабы, — сплюнул Иван, — В своей лаборатории сидел, вот и досиделся. Ладно, хорош трепаться, пошли…
Комаров молча встал, одновременно радуясь присутствию у себя всех конечностей и органов, и негодуя столь, по его мнению, хамскому с ним обращению. Впрочем, Иван ведь спас его, и неизвестно, что могло еще придти в голову насмерть перепуганному человеку, убиваемому своим же собственным распаленным разумом. Надо же, «напугайка» какая-то выискалась. Ведь никто ему ни о чем подобном даже близко не упоминал, а ведь все ловушки и аномалии прилежно фиксировались, изучались, фотографировались, обмерялись и даже пытались подвергаться классификации.
А сколько неизведанного Зона еще таит в себе, не торопясь делиться тайнами с людьми? Только ей это и известно. Скорее всего, она не стоит на месте, постоянно развиваясь, можно сказать, эволюционируя, приобретая что-то новое, и отторгая старое, отжившее. Вот, к примеру, были такие твари, как гигантские слизни, плоские, как лепешки, нелепые, бесформенные, вяло шевелящиеся куски протоплазмы величиной с большое одеяло, исторгающие зловонную и едкую слизь. Где они теперь? Нету, вымерли все. Взамен появились новые, чуть ли не каждый новый образец фауны и флоры уже хоть немного, да отличается от предыдущих. Вот тебе и эволюция! Чарльз Дарвин в очередной раз мог бы улыбнуться в гробу, сознавая подтверждение теорий.
Природа даже тут, искалеченная и изнасилованная торжеством прогресса человеческой науки и техники продолжала оставаться собой, действуя по собственному усмотрению так, как и было миллионы лет подряд. Комаров долго и часто задумывался над этим.
Люди шли по Зоне, углубляясь в Проклятые Земли.
Небо затягивало тучами. Скоро начнется еще один дождь…
Сигнал ПДА Клыка был четким, уверенным и, что не менее примечательно и удивительно, как влитой, стоял на месте. Не повторилась бы история с комендантом «Свободы»! Причем шел импульс именно от разваленной высотки, где угнездился на Свалке Дикий Напр. Как ни стремился Шрам избежать встречи с этим деятелем, у него это явно не получалось. Оставалось лишь надеяться, что дело обойдется без стрельбы и желательно вообще без личного контакта.
