Владимир Ильин - Напряжение растет

А через десять минут, в классе, я вновь сидел один, то и дело ловя гневные взгляды Татьяны, бережно и осторожно обрабатывающей раны на лице и оттоптанных руках такого всего из себя жалобно постанывающего Яна. В глаза бы ему лучше посмотрела, в бесстыжие… И счастливые, этого тоже не отнять.

Справа на меня тоже смотрели неравнодушно — но в глазах Пашки читались укоризна и тоска, столь же густые и темные, как помада в просвете его рубашки.

Да и от учителя шел заметный интерес пополам с демонстративным возмущением — это она с моим дневником ознакомилась. Мало у кого есть запись «ААААААААА!!!» за подписью директора.

— Класс! — Хлопнула входная дверь, и все три ряда дисциплинированно поприветствовали Руслана Артемьевича.

— Садитесь, — ответил он мягкой улыбкой. — Марья Ивановна, можно сделать объявление?

— Разумеется, — ответили из-за толстых стекол очков.

Руслан прошел к доске, оставив дверь открытой, откашлялся и с бодрой улыбкой посмотрел поверх моей головы. Потому что когда он на меня смотрит — у него глаз дергается.

— Рад сообщить вам, что в вашем классе пополнение!

Класс зашептался и забурлил.

— Прошу любить и жаловать, Светлана Джонс! — Повел он ладонью ко входу.

Из коридора в класс шагнуло чудное золотоволосое создание в школьной форме.

— Пожалуйста, не обижайте ее и помогите освоиться. Она родом из-за океана, поэтому не совсем ладит с русским.

— Моя мама родом отсюда, — смело глядя на класс, с легким акцентом подтвердила она, внимательно изучая людей за партами.

И совсем скоро остановилась на мне. Надолго. Что-то продолжал говорить Руслан Артемьевич, поддакивала ему учитель, поднимались со своих мест ученики, называя свои имена. А мы ничего не слышали, изучая глубину радужки друг у друга.

— Максим! — Выплыло из общего фона мое имя.

— Максим, — подтвердил я, но с места не встал.

— Максим, — эхом откликнулась Светлана.

Та самая Светлана — из лета, из гулких коридоров закрытой секции.

— Словом, еще познакомитесь, — раскланялся Руслан и подозрительно быстро скрылся из кабинета.

Это, наверное, чтобы за трехместную парту не отвечать. Хотя, наверное, уже не надо.

— Света, во втором ряду есть свободное место, — подсказали ей.

Позади задохнулся от возмущения Ян, переводя взгляд то на Таню, то на Свету, то — зло и обиженно — на меня.

За что тут же получил оплеуху поверх пластыря от разгневанной соседки.

А нет, трехместная парта определенно пригодится.

Шесть сотен лет тому назад тут был бурьян по грудь, ходивший волнами от лютого ветра с близкой реки, да лесная коса, вливающаяся в темную чащобу, полную зверя и смерти.

Ныне же, крошечные островки парков строго охраняют, а оставшиеся в них белки строго пронумерованы и поставлены на учет. Гуляют по расчищенным аллеям счастливые семьи, беззаботно касаясь дубов-исполинов, восхищенно заламывая головы на верхушки столетних сосен. Деревья знают, какой ценой далось это счастье. Помнят, сколько крови было скормлено их корням. Тысячи историй жизни и смерти шепчут их ветви, но никому до них нет дела. Ведь это было так давно, и никогда не повторится… Как не повторялось раз за разом всю человеческую историю.

Шесть сотен лет назад было достаточно возвести крепость. Переселенцы, волоча за собой целые караваны повозок несколько месяцев, заложили первый камень сразу же, несмотря на усталость и голод. Кто-то малодушно шептал о деревянном тыне, кивая на близкий лес, соловьем разливаясь о легкости затеи и тихим шепотом — о безумии ссыльного князя. История не помнит имени глупца, не осталось от него потомков, чтобы подсказать. Но зато многие подтвердят, что крепость заложили по всем традициям, по старинной примете живьем замуровав в фундамент человека. Только как его звали — тоже не помнят…

Рубили известняк, обжигали глину, собирали речной камень, поднимали стены детинца, денно и нощно охраняли стройку и окружившую ее кольцом преграду из скрепленных цепями телег. Пока достроили, потеряли пятую часть родичей. Новое место не жаловало гостей. Выстояли, превозмогли — и принялись возводить второй круг стен. А за ним и третий — все ради того, чтобы род жил и через шесть сотен лет. И все эти годы будут сиять белым неприступные стены на высоком холме у реки, обозначая место рождения общего счастья.

В наше время не осталось опасностей, от которых можно схорониться за высотой каменной преграды. Рубежи отчизны теперь куда больше в воздухе, чем на земле, и охраняются не зорким глазом, а высокотехнологичными системами противовоздушной обороны. Современный город растет вне стен, растекаясь по удобным для застройки равнинам и с неохотой взбираясь на холмы. Его центр будет в совсем другом месте — там, где воздвигнуты высотки государственных учреждений, оплетенные кольцами дорог. Старая часть города останется чуть в стороне, заповедником низкоэтажной застройки, местом для школьных экскурсий и туристов. Вот только в саму крепость ходу нет никому. «Музейный комплекс «Старая Шуя» на реконструкции, последние десять лет. И будет в таковом состоянии всегда, покуда Юнеско не снимет с него обременение «исторического достояния». Ну а пока в «музее», как у себя дома, будет обитать княжеская семья. Потому что она там живет, а тех, кто проплатил Юнеско это решение, они обязательно найдут.

Кое-кто очень хотел, чтобы князь покинул рубежи зачарованных стен, лишился лабиринтов подземных ходов и чистоты подземных источников. Именем Императрицы, традиционно покровительствующей международным организациям, было высказано благопожелание — и тут же удовлетворено. Музей открылся в рекордные сроки, а затем так же стремительно закрылся — «старое здание, опасность обрушения перекрытий, вы ведь понимаете». Можно было бы и вовсе игнорировать письма и просьбы, но удар по репутации того не стоил — в мирное время принято покровительствовать искусству. Вот и ведется реконструкция, денно и нощно, все десять лет — завозятся металлоконструкции, сверхпрочный бетон, электроника и автоматика, а число подземных этажей «музея» уже выросло до двадцати.

Поговаривают, многим родовым твердыням дали статус музея, обустроив все как великую почесть, как достижение рода и вклад в мировую культуру. Кое-кто даже согласился, с радостью обменяв вековые стены на рукопожатие и цветастую бумажку на чужом языке. Тем более, что на обустройство выделяли солидные средства из международного фонда, а денег никогда не бывает много. Неспокойно от таких новостей на душе — а вот если закопаться поглубже, да еще на чужие деньги, то как-то легче становится…