Учебник по химии (СИ) - Ключников Анатолий

— А убежать не думал?

— Конечно, думал. Но за мной постоянно присматривали, даже когда веру их принял. Хрен тут от них убежишь: они ж свои горы как свои пять пальцев знают, а у меня до свадьбы и коня-то не имелось. А потом женился, и привык как-то, два пацана родилось. У жены до меня ещё и своя дочка родилась, от первого мужа — вот так и живём теперь. Я уже несколько раз за Божегорию ходил воевать: и на коня заработал, и лавку свою в столице открыл: мы там вино продаём, которое делают в разных поселениях, — даже из тех, с которыми раньше враждовали. А также виноград сушёный, вяленую конину и ещё кое-что, по мелочи… — Кудрявый снова улыбнулся, довольный собой. — Здешний народ — простой такой: им бы лишь мечами махать, и до меня никому не пришло в голову торговлю в столице организовать, а я теперь им сделал источник дохода. Конечно, от этой лавки, в основном, выручку вожди имеют и используют так, как сами считают нужным, но и мне на кусок лепёшки хватает, — и он мне подмигнул многозначительно. — Я думал и продажу коней организовать, да только тут, такое дело, травы очень мало: одни только камни кругом, и поэтому поголовье скота никак не увеличишь, только в расходах увязнешь. Виноград — другое дело: он растёт на таких склонах, где даже овец пасти трудно.

Услужливая молодая женщина поднесла нам пиалы с кислым молочным напитком, который Кудрявый с удовольствием начал прихлёбывать:

— Пей, командир: после баранины через полчаса обязательно надо кумыс пить, чтобы желудок нормально работал.

Я прихлебнул: кислятина. Но, раз положено, — сделал несколько глотков.

— Если ты ловкий такой, то что же у себя дома торговлю не организовал?

— А на какие шиши, командир? Я же младший в семье: отцу старший брат помогать начал — он и все дела под себя утянул. Отец мой жив ещё, наверное, так что сколько ж мне ещё дожидаться раздела наследства? А тут мне для начала деньги, можно сказать, всем миром собирали: сумел я убедить того, кого нужно… Но, если бы прогорел, то мне бы точно башку срубили, как пить дать. Здесь с этим строго: чуть что не так — голову с плеч долой. Зато охрана у моей лавки такая, что вся шпана её за лигу обходит.

— Слушай, а почему тебе разрешили взять меня с собой? Ведь не хотели же? И что такого им вождь сказал?

— Он сказал: если джигит сказал своё слово, то мы все должны уважать его решение. Мы не можем убивать наших воинов за свои решения, иначе будет разлад и хаос, а потом — всеобщая гибель. Примерно так.

— Да-а-а-а, умный дедушка попался…

Вечером мы, ради встречи, выпили пару кувшинов вина, которое Кудрявый в столице продавал. Уложили меня спать в комнате с детьми.

Утром я оседлал возвращённую мне Чалку и тронулся в обратный путь. Кудрявый провожал меня до королевского тракта. Быть может, мы накануне ехали какой-то другой дорогой, но только я не увидел ни обрывов, ни реки, шум которой вчера слышал вполне явственно. Мы молчали. Говорить, собственно, было не о чем. Конечно же, я ни полсловом не обмолвился своему бывшему подчинённому, за каким таким лешим меня понесло к королевскому замку, затерявшемуся в местах, известных лишь Нечистому, а он тактично не спрашивал, помня о дисциплине и субординации. У них тут, однако, очень странные понятия о патриотизме и служении Его Величеству. Ведь только деревенский простачок мог бы поверить, что возле королевского замка совершенно случайно оказался конный наёмник, которому вдруг захотелось привязать кобылу и погулять по природе, и поэтому его следует отпустить восвояси. Конечно, такого любителя гор нужно непременно доставить «куда надо» и вытрясти из него всю душу. Но, вот, поди ж ты, один джигит сказал: «Он мой гость!»- и всё, пойманный сразу становится неприкосновенным, которого никому нельзя трогать и который может топать на все четыре стороны. Что он делал, зачем, какие такие последствия могут быть — всё становится неважным.

Мы созерцали снежные вершины гор. Один раз остановились возле родника с пронзительно холодной водой и напились. Пожалуй, ради такой красоты имело смысл и остаться, но я всё-таки в душе человек городской, и сельская идиллия, тем более — горная, не по мне. Зимой тут наверняка ветра ещё те…

И вот он, королевский тракт. Я еду один. Мы попрощались с Кудрявым, похлопали друг друга по плечам, и едва ли теперь снова встретимся. Я ничего ему не рассказал не только о цели своего путешествия, но и о Ведит, даже намёком. У меня наша с ней длительная поездка породила непонятные мне пока чувства, и, опасаясь их растерять, я не желал болтать о них направо-налево. К тому же, у меня закрепилась уверенность, что девушке, в её положении, сейчас вовсе не нужны новые приключения, и лучше ей отсидеться в спокойном месте, где есть и заработок, и бесплатный ночлег.

А вот как оно будет потом — я и сам не знаю. Мне, для начала, нужно ещё на родину как-нибудь добраться. Пока я дома обустроюсь, пока то, да сё, да пока нынешний конфликт (война?) завершится — слишком много воды утечёт. Как знать, может этот безжалостный поток времени смоет и мои чувства, а в чувства девушек я вообще не особо-то и верил. Поэтому мне не то, что Кудрявому — даже себе-то сказать было нечего. Да и не те у нас с ним сложились отношения, чтобы выкладывать друг другу самое сокровенное. То, что он не забыл понятия вечного братства тех, кто служил в «ночных совах», — уже хорошо. Вот тот же Сазан: даже если бы у него имелся приказ о моём задержании — уверен: в этом случае он бы меня просто «не узнал». И я, в свою очередь, никогда не стал бы его убивать, даже при силовом прорыве из столицы.

На дорогу мне навстречу выехали два горца. Я сразу узнал «зазывалу», пытавшегося вчера меня отвлечь, и поэтому резко обернулся назад. Ага, и кто бы сомневался: там из леса выехали ещё трое, причём у одного вся левая сторона лица представляла собой багрово-синий кровоподтёк. Это, стало быть, тот, которого я в той вчерашней стычке кулаком приложил.

Я подчёркнуто-неторопливо отвёл Чалку к обочине:

— Так, в чём дело? Я же гость вашего джигита.

— Ай-ай, зачэм так гаварыш? — опять начал глумиться Зазывала, натягивая «горский» акцент. — Ты уже нэ гость. Ты уже путник.

Ах, вот оно что… Закон суров, но лазейку-то всегда найти можно. И ведь верно, не поспоришь: я уже не в гостях.

Я неторопливо вытащил метательные ножи. Кажется, горцы не поняли, что это — не простые ножики колбасу резать, а опасное оружие ближнего боя.

— У вас и так много вдов. Зачем вам ещё пять? — спросил я спокойным, рассудительным голосом. — Или вы все неженатые?

Послышался дружный шелест выхваченных мечей. Один всадник снял с плеча аркан. Этот для меня сейчас самый опасный враг.

— Зачэм так гаварыш, дарагой? Зачем вдов? Сдавайся давай. Мы нэ будем тебя бить, слово даю.

Воины между тем постепенно приблизились, прикрываясь щитами. Но арканщик скакал без щита — и тут же словил мой нож в открытую грудь. Ну да, зачем нам доспехи, они же только лишняя тяжесть. Хрипя и задыхаясь, неудачливый арканщик стал валиться наземь, ухватив вонзившийся нож за рукоятку.

Оставшиеся быстро опомнились, приподняли щиты, закрывая даже головы, и судорожно пришпорили коней. Получилась не лавинная атака, а бестолковый навал. Я тоже стронул Чалку в сторону тех, кто располагался ближе ко мне, к Зазывале, и всадил второй нож в шею коня его товарища, вырвавшегося вперёд. Животное всхрапнуло, шарахнулось, а горец, не ожидавший внезапного рывка в сторону не раз проверенного коня, потерял ориентир и не смог нанести мне удар, так как его пронесло немного правее меня, чем требовалось для атаки. Зато я, выхватив меч, успел ударить его кончиком по затылку, а потом, возвратным движением, отвести меч Зазывалы, мчавшегося с левой от меня стороны.

Я ещё и ещё раз дал шпор Чалке, вырываясь на простор дороги, оставляя Зазывалу позади. На меня налетели сразу двое, обходя с двух сторон. Я переложил меч в левую руку, отбил удар одного воина, а второму — тому, который явился с синяком, — метнул нож в живот, так как он, замахиваясь на меня, полностью открылся, отведя щит.