Мэттью Фаррер - Перекрестный огонь
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Яд. Эта мысль по-прежнему давила на ее сознание на следующий день, во время молитвенного завтрака, отмечающего Пир Реторов. Яд в лампадном масле.
Хозяйкой на завтраке выступала префект гидрафурского Монетариата, худая как жердь женщина с нервно бегающими глазами. Служба происходила в часовне Монетариата, галерее, отходящей вбок от главного счетного зала, настолько узкой, что в проходе между скамьями было тесно даже для одного человека, а сами скамьи были не больше стульев. Ритуальные благовония на Гидрафуре были приторными и чрезмерно сильными, поэтому от их запаха Кальпурния снова возвращалась к мрачным раздумьям об отравленном масле и не находила себе места среди странного ритма читаемых нараспев имперских молитв, которые в остальном были ей хорошо знакомы. Снаружи доносилась монотонная речь савантов, которые обрабатывали финансовые алгоритмы, бормоча числа и инициирующие фразы. С их помощью каждая частица данных проводилась сквозь сложные формулы, гипнотически имплантированные в самих савантов. Эта речь, контрастирующая с проговариваемыми здесь священными литургиями, показалась ей довольно-таки непочтительной.
Сам завтрак прошел не столь неловко. Они ели на балконе-дендрарии, который опоясывал башню Монетариата на пятом этаже и был окружен сверкающей, отделанной драгоценными камнями занавесью из бронестекла, превращавшей желтый дневной свет в странную бледную радугу.
«Лучше не упоминать, что вчера мы ели ту же самую пищу, — сказал ей еще до этого Дворов. — Если никто не узнает, что мы чуток нарушили религиозный протокол, это никому не повредит».
Кальпурния знала, что лгать она не умеет, и не была уверена насчет его совета, но эта тема так и не всплыла. Впрочем, она вспомнила порядок блюд, и, похоже, ей было вполне достаточно не допускать никаких очевидных промахов — остальные Адептус, видимо, чурались ее арбитраторской униформы и поэтому разговаривали с Дворовым. Она не возражала: благодаря этому она смогла подойти к стеклянной стене, выглянуть в один из прозрачных участков и посмотреть вдаль, через лес башен на склоне, туда, где над вершиной улья поднимался шпиль Собора. За массивным основанием здания располагались улицы, усеянные святилищами и статуями, и паломнические бараки Святого Квартала, что на крутых юго-западных склонах Августеума. Квартала, который заговорщики, сидящие теперь в камерах, пытались наполнить ядом.
Кальпурния полностью поняла природу этого заговора только предыдущим вечером, когда у нее появилось время, чтобы перечитать досье о богослужениях священной Вигилии. (И если бы, с горечью подумала она, епарх счел нужным послать наставника, которого ей обещали, а не агента и информатора, ей бы не пришлось самой собирать все это по кусочкам). Поначалу ей показалось странным, что столь невероятное количество горючего для таких старомодных светильников притягивало к себе столько внимания, но теперь она поняла. Во время Вигилии все огни и в улье, и в городе — более того, по всей планете и на множестве кораблей и станций Гидрафурской системы — приглушались или гасились, поэтому ночи оставались темными в память о духовной тьме во времена Чумы Безверия.
Морские и космические порты, доки и военные базы сохраняли освещение, городские патрули Арбитрес и стража Адепта Сороритас в Августеуме освещали себе путь на улицах. Но большинство обитателей системы могло развеивать тьму Вигилии лишь крошечными свечами или тусклым огнем маленьких латунных ручных лампад, в которых горело священное масло, предназначенное только для этих ночей, масло, горящее низким и теплым пламенем, с горьким запахом траурных благовоний.
Повозка была только началом. В ней было не так уж много испорченного масла. Но склад Телль-Керлиганов был огромен, и почти все его пространство занимали большие бочки с отравой. Трон единственный, если бы это масло действительно развезли и использовали…
Эта мысль настолько поглощала ее, что она почти полчаса провела у стеклянной занавеси, глядя на комплекс Собора и гребень Высокой Месы, усеянный зубцами обелисков, и размышляла о последних нескольких днях, время от времени спрашивая себя, почему ее так раздражает, что районы Августеума называются «кварталами», хотя их больше, чем четыре.
Последнюю пару дней ей было жаль времени, которое нужно было потратить на завтрак вместо того, чтобы посвятить его расследованию, но, когда Кальпурния закончила есть, придумала повод уйти и ускользнула, она только радовалась. Завтрак сделал для ее ума то же, что пробежка через Лабиринт Клавир сделала для тела: вытащил из почти полного погружения в расследование, отряхнул и счистил паутину. Но перерыв подошел к концу. Пора снова навестить камеры.
Карьера любого молодого арбитра включает в себя службу на охране заключенных, и Кальпурния не была исключением. Она провела восемнадцать месяцев в круговом рейсе транспорта, который вез штрафников с Дрейда в батальоны смертников, собирающиеся на границе с ксеносами-тау, и закончила путешествие на Дон-Круа как командир отделения на борту одного из дозорных кораблей Арбитрес, сторожащих адские внутрисистемные миры-тюрьмы. Рекомендации и безупречная репутация даже позволили ей провести шесть месяцев на овеянной дурной славой космической тюрьме, известной как Клетка Двадцать-Двадцать, где содержались самые злокозненные еретики, которых следовало допросить или подвергнуть ритуальным карам перед казнью.
И все же она никогда не видела такой системы, как на Гидрафуре. Ее впечатлили не сами тюрьмы — она сомневалась, что планетарные лагеря могут чем-то сильно отличаться от подземных комплексов на внутренних мирах Дон-Круа, а Клетка была настоящим образцом продвинутых космических технологий. Кальпурнию завораживала Серая Тюрьма.
«Пенитенциал Калькулус», так она правильно называлась. Узники Гидрафура содержались в лагерях, вытянувшихся длинной цепью по поверхности планеты, на двух гигантских, выступающих из Кольца космических станциях, пространство вокруг которых хорошо охранялось, а также на бортах бесконечного потока челноков и курьерских кораблей, которые связывали все это сетью перевозок, тщательно лишенной любой упорядоченности. Этой системой управлял Калькулус, код, лабиринт, кошачья колыбель криптографии, анонимности и рандомизации. Там шифр для заключенного, здесь обозначение камеры или тюремного корабля, приговоры, время перевозок и места назначения — все это плавало глубоко в темном море ложных данных и все время изменяющихся кодовых ключей. Даже если бы великий провост-маршал подал весть из своего дворца на Земле, что ему требуется узнать, где находится нижайший из заключенных на Гидрафуре, ему бы пришлось ждать, пока имя будет обработано Калькулусом и придет зашифрованный отчет, и только тогда можно будет понять, на Гидрафуре ли этот узник вообще. На протяжении своей карьеры Кальпурния никогда не встречалась ни с чем подобным, но ей было очевидно, почему это так устроено: в подобной системе одним из лучших способов уберечь заключенных от каких-либо вмешательств было создать такие условия, чтобы даже сами заключенные не были уверены, куда и когда их собираются перевезти.
Передающуюся по наследству роль мастера Калькулуса двести лет назад даровали некоему арбитру-консулу Нарранзе, и с тех пор этот титул и звание носили поколения его потомков, проводивших свои жизни в самом глубоком ублиете под самыми низкими катакомбами Стены. С ними работали лучшие логисторы, которых могли создать Адептус Механикус, и три семьи савантов и лексмехаников, чьи дети от рождения становились служащими Калькулуса. К настоящему времени коды и формулы стали настолько сложными, что каждое поколение савантов начинало тренироваться и подготавливать свой разум вскоре после того, как обучалось говорить и считать. Должности тех, кто передавал в ублиет еду и сообщения, тоже переходили по наследству, этих людей также связывали присягой и приставляли к ним охрану.
Суда дожидались рабочие с повозки, персонал отгрузочного склада Телль-Керлиган и выжившие участники неудавшейся засады на краулере. Тех, кто не оказался в подвесных клетках, заберут в лабиринт заключения. Но Кальпурния хотела увидеть их перед тем, как все их признаки растворятся в матрицах Серой Тюрьмы, откуда их можно будет извлечь лишь через несколько месяцев.
Каратели и дознаватели уже провели с ними день и ночь и рассказали ей, что извлекли из них информацию, которую сочли полной, применив ровно столько давления, сколько каждый из обвиняемых физически способен был вынести. Это было именно то, чего ожидала Кальпурния, но ей было все равно. Она по-прежнему хотела увидеть их лично. Может, это в ней говорил упорствующий, по-прежнему топающий по улицам арбитратор, но она хотела запомнить каждого из них как пару глаз, в которые она смотрела, а не как имя на дисплее инфопланшета. Это придавало ей некоторую легкость, ощущение, что все движется верным курсом. Сейчас она сидела и читала стенограммы вчерашних допросов, пока каратели подготавливали помещение.
