Билл Буфорд - Английская болезнь
Остановился он, как выяснилось, на железнодорожном вокзале. Мы расстались с ним там часа в три утра. Он нашел пустую скамейку, но перед тем, как устроиться на ней, принялся кричать «Инглэнд!» во весь голос. Из-за этого проснулось несколько суппортеров, спавших на полу поблизости, и они принялись ворчать на него, но Гримсби не унимался и продолжал выкрикивать имя своей родины, расставив руки в стороны и выпятив грудь. Он впал в националистический ступор и больше не замечал ни меня, ни, похоже, всего остального, так что я потихоньку развернулся и пошел прочь, к себе в гостиницу. «Инглэнд» еще долго неслось мне вслед, эхом отражаясь от окрестных зданий. Я подумал, что если вернусь сюда утром, то Гримсби, наверное, все так же будет вопить. По мере того, как я удалялся от вокзала, голос Гримсби становился все тише, пока наконец его совсем не заглушили вопли, производимые другими английскими суппортерами.
Путь до гостиницы мне предстоял неблизкий, и по пути мне то и дело попадались групки англичан, пьяно шатающиеся по улицам, скандирующие свои националистические лозунги до тех пор, пока не свалятся в изнеможении на землю. Я даже специально пошел за одной такой группой на какой-то площади. Площадь была большая, и я еще подумал, что вряд ли они дойдут до другого ее конца. Они балансировали на грани потери сознания. Обнявшись – скорее всего, чтобы не упасть – они пели «Правь, Британия!» Наконец один из них не удержался и упал. Упал, свернулся клубком и больше не двигался. Два других сделали то же самое. Трое остались стоять, но, видя, что делать им теперь тоже нечего, улеглись на мостовую и тоже заснули.
В городе наконец стало тихо. Повсюду можно было наблюдать тела английских суппортеров. В таинственном, отбрасывающем тени свете фонарей они казались мешками с тряпьем, брошенными где попало – на автобусных остановках, на лавках в парках, прямо на асфальте улиц и площадей.
Гримсби оставил мне свои телефон и адрес, но я с ним так и не связался. Не думаю, что дальнейшее общение с ним могло помочь обнаружить какие-то скрытые черты его характера. Вряд ли там таились сюрпризы. С Гримсби все ясно было и так.
Вот Диджей, думал я, явно другой, и с ним я старался поддерживать связь. Он дебютировал в роли фотографа – два его снимка напечатал идущий в гору американский еженедельник. В июле он пригласил меня отправиться на регату вместе с ним и его друзьями в Хенли-на-Темзе. Он заказал «крайслер» с водителем и шампанским в ведерке со льдом. В общем, Диджей и другие члены Inter City Finn возжелали прогуляться по сельской местности.
Однако в последний момент возникла проблема: Диджею пришлось срочно лететь в Грецию. Дела, причем неотложные. Улететь он должен был тем же вечером; он сказал, что может пообедать со мной по пути в аэропорт. Он мог потратить на меня полчаса. Дела оказались связаны с его друзьями, суппортерами «Вест Хэма» – у них были неприятности.
В следующий раз о Диджее я услышал от его отца. Это был мой первый разговор с ним; он думал, что поскольку я работаю с ним вместе, то смогу объяснить, как могло случиться, что Диджея арестовали в Греции как фальшивомонетчика.
Но объяснить я не мог. Я знал, что в этой среде постоянно крутились фальшивые деньги. Я слышал, что в Манчестере налажена целая мастерская, где печатают американские доллары – потом их передавали «друзьям» (практически всегда это были футбольные суппортеры), а те вывозили их за границу, где обменивали на настоящие. Однажды я даже видел такую купюру. Это была пятидесятидолларовая банкнота – на мой взгляд, она выглядела как любая другая. Если бы мне дали такую на сдачу, я ничего бы не заподозрил. Но когда рядом положили настоящую, отличие обнаружилось: поддельная была чуть-чуть толще.
Так или иначе, разузнать что-либо о судьбе Диджея мне было не под силу, хотя я и понимал, что дело серьезное. С ним вместе арестовали еще двоих: Мартина Роша и Эндрю Гросса, оба также были суппортерами «Вест Хэма». Эндрю Гросса арестовали первым. Накануне он поссорился с Рошем, а на следующее утро его поймали с поличным при попытке обменять фальшивую пятидесятидолларовую купюру. Он привел полицейских в номер Роша. Там же жил и Диджей. На улице, как раз под балконом их номера, полицейские обнаружили бумажник с фальшивыми деньгами. В гостиничном сейфе нашли еще один – в нем было десять тысяч фунтов греческими драхмами – а также два паспорта, один из них принадлежал Диджею.
Первое письмо от него я получил в конце июля. Оно было длинным, рассудительным и довольно веселым – как ни странно, в тюрьме Диджею понравилось, он быстро нашел себе место в тамошней системе координат. Он устроился поваром, наладил связи с местным супермаркетом и снова занялся своим «импорт-экспортом».
Несколько недель спустя я получил второе письмо. Следствие еще не закончилось, но Диджей надеялся выйти на свободу к матчу с «Миллуоллом» в октябре. «Это было бы здорово», писал он, вспоминая случай во время предыдущего матча, когда группа из двадцати человек в джинсах и кроссовках под видом болельщиков «Миллуолла» спровоцировала суппортеров «Вест Хэма» на драку, а потом всех их арестовала. Он писал, что практикуется в французском, учит греческий и оттачивает кулинарное мастерство. В свой тюремный бизнес он уже вовлек охранников.
Но ситуация была не такой уж радужной. Вскоре после них по схожему обвинению арестовали троих египтян – тех взяли с поддельными американскими документами. Для их главаря прокурор потребовал пожизненного заключения.
Я настроился ехать на суд, но шли месяцы, а его все не было. Тогда я возобновил отношения с Томом Мелоди.
С Томом я познакомился год назад в Турции, во время отборочного матча чемпионата Европы. Ему принадлежал паб «Бридж» в Кройдоне, и четверо его постоянных клиентов, Дэйв, Марк, Гэри и Гарри, все – суппортеры «Челси», уговорили его отправиться вместе с ними в Турцию. Там с одним из парней, Гэри, произошла неприятная история, и мы с Томом вместе помогали ему избежать наказания со стороны полиции, хотя Гэри, если честно, его заслужил. С тех пор я поддерживал с Томом связь.
В следующий раз мы с ним увиделись в Лезерхедском парке, что в Суррее. У паба Тома была своя футбольная команда, и несмотря на огромное количество алкоголя, циркулирующее в крови ее игроков, команда эта дошла до финала в турнире среди лондонских пабов. Том предложил мне приехать на финал.
Изначально на игре присутствовал только один полисмен. Его вызвал водитель угнанного автобуса: наши суппортеры шутки ради угнали автобус и приехали на нем. Полисмен был весьма вежлив; он стоял на кромке поля лицом к зрителям и призывал угонщика вернуть ключи, а остальных убеждал «воздерживаться» от хулиганских поступков. Его закидывали яйцами.
Подъехали еще две полицейские машины; еще больше полиции появилось, когда суппортеры «Бриджа» начали свое «банановое наступление». Дело в том, что команда-противник представляла Северный Лондон, и игроки ее были черными, как и болельщики, причем это были не «парни», а родственники игроков – родители, братья, сестры, прилично одетые, серьезные, добропорядочные. Бананы они восприняли как оскорбление. Кроме того, Марк, долговязый адепт фашизма, пытался продать им «Нэйшнл Фронт Ньюс». К концу матча вместо одного полицейского было уже три сотни спецназа. Вероятно, это было первое появление спецназа в Лизерхедском парке.
Потом мы вернулись в паб, отпраздновать победу: Том приготовил домашние сэндвичи, жареные гамбургеры и сардинки-гриль. В пабе были жены, подруги и родственники, которых не было на матче – матч был уделом «парней» – тогда-то я и познакомился с Гарри и его семьей.
Не любить Гарри было невозможно. Он напоминал льва из «Волшебника изумрудного города». Он очень мягко, заразительно смеялся, а его жена, невысокая и очень приятная, просто заражала весельем. Она была не прочь посудачить о «эксцентричном» поведении супруга, хотя и не понимала его полностью. Началось все у него, с ее слов, лет с двадцати пяти. До того он ни разу не попадал в истории. Его ни разу не арестовывали. У него была хорошая работа – Гарри был каменщиком-самоучкой – и они как раз готовились завести второго ребенка, когда что-то в Гарри сломалось, и он стал «диким». При этом она захохотала. Она не принимала это всерьез, что было неплохо: так она могла воспринимать бесконечные визиты в полицейские участки и суды с долей иронии. Гарри посмотрел на меня, пожал плечами, но ничего не сказал. Одна из его дочерей карабкалась по его ноге, встав на цыпочки и обхватив ручонками его бедро.
Но потом Том закрыл паб. Я понял это, когда безуспешно пытался прозвониться ему после ареста Диджея. Сплошные длинные гудки. Тогда я поехал туда и узнал, что теперь у Тома новый паб, «Топор», в Хэкни, то есть в Ист-Энде.
«Топор» оказался большим пабом викторианского типа; он стоил больше четверти миллиона фунтов, но Том его все-таки купил. Перед пабом стояла единственная машина – «роллс-ройс». Тоже Тома, что ли? Хотя я позвонил предварительно, появления Тома мне пришлось ждать сорок пять минут. Последний раз, когда я его видел, он был в свитере – он всегда в нем ходил. Теперь на нем был черный костюм, отутюженная белая рубашка и темно-розовый галстук. Картину дополняли бриллиантовые запонки и золотые кольца на пальцах.
