Станислав Шуляк - Непорочные в ликовании

— Анна Матвеевна, брату поесть надо!.. — громко говорила Алла, но старуха не реагировала.

Неглин взял котлету рукой и стал жадно и раздраженно ее жевать.

— Куда схватил?! А погреть?! — крикнула сестра. — Анна Матвеевна, неужели нельзя подождать хоть немного?!

Неглин в комнату пошел, котлету жуя по дороге. Он бросился на диван свой; впрочем, диван был не только его, но и Аллы, она спала на диване в его отсутствие, а когда он ночевал дома, сестры спали на постели вместе. Отец снова мычал неподалеку, но Неглин внимания не обращал. Плохо, когда нет своего дома, нечего даже ненавидеть, сказал себе Неглин.

— Ты зачем опять сказал соседу, что посадишь? — сказала сестра, входя. — Тебе бы только ляпнуть, а я должна выговоры выслушивать.

Неглин молчал и жевал, на сестру не глядел.

— Вот, еще один, вроде Машки, никто ему не нужен. Ну, ладно, на, запей, — смягчилась сестра и протянула ему кружку. — Я тебе воду принесла. Кипяченую. Будешь, что ли?

Неглин взял воду.

— Черт, папаша!.. — сказала еще сестра. — Опять он под себя сделал!.. Второй раз сегодня. Понос у него, что ли? Придурок чертов! Помоги мне его помыть. Господи, сколько можно?!

Неглин затолкал остаток котлеты в рот, молча встал и подошел к обделавшемуся отцу. Они вдвоем положили старика на бок. И взорам их открылась белокожая спина в уродливых пролежнях, костлявый зад с дерьмом раздавленным, загаженная серая простыня, вся свалявшаяся, в складках.

— Подержи-ка так, — сказала сестра. — Я за водой схожу. Машка! — крикнула она, выходя. — Хватит лежать в потолок глядеть! Занялась бы делом каким-нибудь. Слышишь, что говорю?

Ответа не последовало, никто, впрочем, и не ожидал никакого ответа.

Неглин держал отца за его оголившиеся дряблые руки; ему хотелось того задушить, нет, не за дерьмо его размазанное, вонючее, но за саму старость, за само существование его бесполезное, которые Неглин теперь ненавидел.

Воняло и впрямь довольно мерзостно, но Неглин этого уже не замечал.

Сестра принесла воду, и вдвоем они стали менять простыню и подмывать беспомощное тело отца. Клеенку из-под больного, протерев, тут же повесили сушиться на спинке кровати.

— Папаша, я сколько раз говорила? — раздраженно бросила Алла. — Неужели трудно было позвать кого-нибудь? Убирай тут теперь за тобой!.. Ты учти: воды сейчас нет. Еще раз так сделаешь — будешь лежать обосранный!..

Отец мычал, то ли благодарно, то ли раздраженно. Алла зло ущипнула отца, желая, чтобы тот скорее замолк. Губа у Неглина гальванически дернулась.

— Надо бы сделать, чтобы его увезли куда-нибудь. В дурдом, что ли? — сказала сестра.

— Дурдом тоже денег стоит, — хмуро говорил Неглин.

— Могли бы для вас, полицейских, хоть дурдом бесплатным сделать. Власть все-таки!..

— Много чего могли бы!.. — буркнул тот.

Они оба пошли на кухню воду выливать и руки мыть. — Я на тебя, говнюк, заявление напишу, что ты мне угрожаешь! — крикнул им в спину поддавший еще за это время и оттого расхрабрившийся сосед. — Полиция нас защищать должна, а не угрожать!.. Не те времена!..

— Я сама на тебя заявление напишу, чтоб тебя забрали за хулиганство! — крикнула сестра. — Совсем распоясался! А тут дети, между прочим!..

Сосед швырнул в Неглина какой-то колобашкой, из тех, что остались у него от работы.

В бешенстве Неглин метнулся к соседу, одним рывком своими грязными руками сдернул того с табурета, поднял, и толкнул к стене.

— Ты что, сука, тут вытворяешь! — заорал он. Почувствовал боль в бедре, но перетерпел, хотел вмазать еще соседу, так чтоб тот упал и не встал больше, но сдержался нечеловеческим своим усилием и, лишь встряхнув соседа, приложил того еще раз спиною о стену.

— Алка, ты смотри, смотри, что он вытворяет! — испуганно и возмущенно заголосил сосед. — Свидетелем будешь!..

— Я ничего не видела! — отрезала та и ушла на кухню. Неглин отправился за ней следом.

— Во, семейка-то!.. — крикнул сосед. — Во, семейка! Одни бандиты да прохвосты!.. Бандиты да прохвосты! Ну, ничего, и на вас управа будет!..

— Крупу-то станешь? — спросила сестра, когда они оба руки помыли и вытерли все тем же грязным полотенцем.

— Порченую?

— Она только пахнет немного. А так ничего: есть можно.

— А потом с горшка не слезешь, — буркнул Неглин.

— Привередливый стал, — возразила сестра.

— Папашу-то крупой накормила, что ли?

— Папашу кормить — только добро переводить, — отмахнулась та.

— А больше, что, ничего нет?

— Картошины всего четыре штуки. Надо на вечер оставить.

— Ясно, — сказал Неглин.

— Самого-то по неделе дома не бывает, а мы здесь крутись одни как хочешь!.. Очень справедливо!..

— Я зарплату приношу.

— Разве ж это зарплата?..

Неглин и Алла пошли снова в комнату и в коридоре увидели сестру Машу, та была уже одета в пальто и замороженною походкой сомнамбулы двигалась к выходу.

— Куда? — крикнула средняя сестра. — Куда собралась? Не ходи никуда! Не пускай ее! — крикнула она Неглину, обгоняя Марию и вставая у нее на дороге.

— Маша, ты что? — сказал и Неглин, подойдя к старшей сестре.

— Она сейчас в таком состоянии, что с собой что-нибудь сделать может. Нельзя ее пускать. Маша, останься!..

— Бляди! Проститутки! — говорил сосед, высовываясь из своей комнаты. — И брат ваш — бандит.

— Заткнись, урод! И закрой дверь! — крикнула Алла.

— Маш, ты куда собралась? — спросил Неглин. — Может, мне с тобой сходить? А? Хочешь, схожу? Ну что, сходить? Я сегодня ночь не спал и вчера не спал, но наплевать, на меня наплевать, пусть каждый выкаблучивается, как хочет, я буду на все это смотреть, мне очень приятно на все это смотреть, я буду за всеми ходить, говно выносить, сопли утирать, а больше мне делать нечего, ты этого хочешь?! Всю жизнь буду этим заниматься!.. — распалялся Неглин.

— Ты слышала, что брат ранен? — сказала сестра средняя Алла.

Мария стояла перед младшими братом и сестрой и не сопротивлялась и не слушалась, она их, казалось, не слышала вовсе, будто только досадуя, что ей не дают исполнить ее неведомое внутреннее побуждение. Если б ее отпустили, она бы тотчас снова пошла навстречу известной только ей одной цели.

— Маша, не ходи никуда. Пойдем, пойдем в комнату. Пойдем, еще полежишь! Слышишь? — хлопотала сестра.

Папаша, всеми оставленный, мычал и подвывал в комнате так, что это было слышно здесь, в коридоре.

— Слушайте, — крикнул Неглин. — Мне бы, правда, поспать! А?!

— Пойдем, пойдем!.. — Алла стала теребить Марию за рукав пальто. — Ну, пойдем же!.. Что ты стоишь? Что ты стала посреди коридора и стоишь, а? Ты вообще можешь сказать, куда ты собралась?..

Ни она, ни Неглин не ожидали ответа Марии, не ожидала, наверное, его и она от себя, и ничто не изменилось в выражении ее лица и во взгляде ее отсутствующем, и только чуть-чуть приоткрылись губы женщины, и из глубины ее измученной, иссохшей груди донеслось глухое, утробное и беспрекословное:

— За… творогом…

12

Иванов сам сел за руль и повел фургон, и Гальперин втайне даже чуть не перекрестился. В этом было нечто непостижимое и удивительное. Неужто тот опять взялся за ум, сказал он себе, неужто он бросил свои глупости и вновь решил стать человеком?

Иванов замурлыкал что-то наподобие песни, должно быть, от удовольствия, которое получал, ведя машину, слов Гальперин не знал, но мотив казался знакомым, Гальперин хотел даже подпеть, но Иванов неожиданно оборвал свою полуприметную неказистую песню.

— Ох, — элегически сказал Иванов, — если бы ты только знал, как я раньше любил психологию!..

— А что, — отозвался Гальперин, — я тоже любил, я и сейчас люблю.

— Нет-нет, я больше. Я, буквально, грезил. Я еще в школе знал, что обязательно стану психологом. Никем не хотел больше быть.

— А, ну тогда — конечно, — отозвался Гальперин. Жалко ему было, что ли, подыграть своему ностальгирующему товарищу?!

— Я в институт поступил не с первого раза, но, зато как поступил, так учился, как зверь. А сколько я разных новых тестов придумывал!.. А курсовые я не только свои делал, но и другого потока тоже брал и делал. Так-то вот!… Я хотел знать все и уметь все!..

— Да-а!.. — протянул Гальперин. — Это, конечно, настоящий интерес, ничего не скажешь! Не за страх, а за совесть!..

— Но зато я и в людях разбирался, как никто. Вот только взгляну раз на человека, и все тебе сразу о нем расскажу. И кто он такой, и чем занимается. И о чем думает, и что скрывает. И что любит, и что ест и пьет… Все-все!..

— Вот, — сказал Гальперин. — Куда потом все девается? Все самое лучшее в нас: было оно, и — вдруг нет его!.. Отчего так?

— А еще, бывало, так: с девушкой познакомишься, пообщаешься с ней, буквально, минут пять, а потом посмотришь на нее особенным, психологическим взглядом (у меня был такой свой взгляд) и говоришь ей: я знаю, тебе нравятся два парня, один умный-умный и учится хорошо, а другой поглупее и попроще. Но зато тому, что попроще, больше нравишься ты. А тот, что умнее, он о себе высокого мнения, и на тебя даже не смотрит. И вот ты не знаешь, что лучше. А она так: «Ой, — говорит, — а откуда ты все знаешь? Ты так все про меня хорошо рассказал».