Владимир Лещенко - Кровь, огонь, серебро...

В 1980 году в Финчли появились сообщения об обескровленных трупах бродяг. Манчестер посчитал, что причиной этого был вампир, появившийся в результате укуса хайгейтского…

17. Братья и братство

Багряная нить

Не дитя, но матерь Ада —Ночь мудра и первозданна,На ладонях князя ВладаНочь черней обсидиана.

В легком танце, в темном сердцеВечной жизни миг недолог,Не найдет меня вовекиОбсидиановый осколок…

Поцелуй, прыжок и клятва,Ощутимые спиною,Бедным людям непонятно,Что со мною.Что со мною…

Люди, милые, поверьте,Мне ведь ничего не надо,Лишь бы знать, что выше смертиДух Огня и князя Влада.

Если князя волей судебПринесет волна морская,Вы его убьете, люди, —Я ведь знаю.Я ведь знаю…

Вам, бесстрашным детям Солнца,Ждать в испуге Князя Ночи,Только к вам он не вернется —Не захочет.Не захочет…

Он в усталости нездешнейСмотрит в сумрак поднебесныйИ не знает, что на землюБог вернул его невесту.

Так напел бродяга-ветер,Только ветру не скажу я,Что невеста ждет, тоскуя.Ждет, тоскуя…

Иногда в часы заката,Как мне кажется, он рядом.Пьет вино небесной кровиДолгим взглядом,Мертвым взглядом.

В этот миг его дыханиеКак дыханье океана…Я обречь его не в силах —Я искать его не стану.

Огражу его навечноПленом теплого ненастья.Если князь найдет невесту —Значит, смерть сыскала князя.

А найти, чтоб потерять,Той судьбы ему не надо;Мои слезы на закате —Капли крови князя Влада…

– Это твои стихи, батя? – спросил удивленный Борис, выслушав Древнего. – Класс! Аж проняло!

– Ну, почему же мои? – ответил слегка польщенный Дмитрий. – Что, уже и поэтов, кроме меня, нет?

В кабине воздушного такси было неожиданно тихо – куда тише, чем в метро. Лишь настигающая время от времени болтанка говорила, что они в воздухе.

– Написала это поэтесса, с нами не общавшаяся. Так сказать, по наитию… Они же сенсы через одного – поэты, хотя больше все революции предсказывают да прочие катаклизмы… Но вот как она узнала, что нас можно легко убить обсидианом…

– Шеф, мы почти прилетели, – прозвучал из динамика над переборкой голос пилота.

– Ну, так садись, давай – постарайся поближе к домику.

Через несколько минут верткий «алуэтт» уже коснулся колесами травы заброшенного поля, некогда принадлежавшего сгинувшему колхозу-миллионеру.

Пилот остался в кабине вертолета – как было оговорено.

Оба вампира направились к небольшому – в три дома – хутору.

А навстречу им уже шел Северьян Кондратьевич Лютоборов – могучий, высокий, рыжий бородач, меньше всего похожий на вампира.

– О-о, кого я вижу! Вспомнил-таки брата! – заключил он Дмитрия в объятия. – Ну, превед, медвед! Так у вас теперь говорят?

– Превед, красавчег! – невольно ухмыльнулся Дмитрий, проглотив уже готовое сорваться с уст сакраментальное «Аkasai dasu». – Никак, и ты к Интернету подключился? – он кивнул на тарелку спутниковой антенны над шиферной кровлей.

– От времени не отстаю, согласно твоим советам! А «птенец» твой, вижу, подрос, подрос – уже синий сегмент в ауре просвечивает…

– Подкрепиться у тебя есть чего?

– Подкрепиться? А как же – найдется! Тут ко мне намедни туристки забрели – девки-байдарочницы. Парочка еще осталась… Разопьем на троих? Шучу! Вообще-то, прибудь ты пару недель назад… Тут километрах в двадцати колония-поселение, а оттуда иногда самовольно уходят, сам понимаешь. Ну, на меня и натыкаются. А мне ведь много не надо…

Они прошли в дом – старик в старомодном костюме и широкополой шляпе, роскошно «упакованный» юноша и мужик деревенского вида в безрукавке на голое тело. Ибо Лютоборов имел редчайшую способность переносить без вреда прямые лучи солнца.

Способность эту он приобрел благодаря сваренному собственноручно эликсиру – правда, как выяснилось вскоре, эликсир давал эту способность лишь одному из ста Древних – остальных девяносто девять просто убивал.

Да, брат Боброва очень сильно отличался от других вампиров.

«Вернее, Ночного Народа», – поправил себя Дмитрий. Хотя уже почти все привыкли называть себя этим словом, заимствованным у людей.

Брат… Подлинный брат по крови, бывший куда ближе Боброву, чем его родные братья, давно ставшие прахом.

Оба они были «птенцами» самого Лютобора – своего рода легенды среди российских вампиров. Языческий волхв любимца гару (!) Велеса, в те времена, когда новая вера сокрушила старых славянских небожителей, в отчаянии переметнулся на сторону вампиров и приобщился в надежде на то, что, получив силу Неспящих, сможет искоренить ненавистное христианство.

Очень скоро Лютобор понял тщетность этих надежд, но глубокую ненависть к христианской церкви сохранил до самой смерти.

Поэтому, наверное, он и приобщил именно их. Боярского сына Димитрия Боброва, из рода князей Бобровых, лишенных всего при Иване III за приверженность ереси нестяжателей, и юного послушника Северьяна, бежавшего из церковной тюрьмы, куда угодил за чтение запрещенных книг.

Редкий случай, когда кто-то из вампиров воспитывал двух «птенцов» сразу.

И какими разными получились они!

Бобров так и остался в глубине души князем и, как бы то ни было, старался сохранять верность власти и короне, пусть и обидевшим его.

А Северьян, хоть тоже не из мужиков, вечно влезал во всякие истории с мятежами да крамолой.

Началось с того, что он примкнул к раскольникам, думая, что они сокрушат церковь, и, естественно, был обманут в своих ожиданиях.

Потом участвовал в мятеже Разина, двух стрелецких бунтах и знаменитой Хованщине, лично прикончив двух бояр.

После его угораздило каким-то боком влезть в дело царевича Алексея, хотя и заговора там никакого, по сути, не было. Он едва не лишился головы, но успел вовремя бежать за границу.

Оттуда он прибыл уже при Александре I вместе с возвращающимися из Франции русскими войсками. По его обмолвкам, Дмитрий догадывался, что в годы французской революции Северьян Лютоборов тоже отнюдь не бездельничал. (Да, видать, у них с братом судьба такая – бегать во Францию.)

В декабристской смуте не участвовал, ибо находился на Урале, хотя потом не раз говорил, что, окажись он тогда в Петербурге, быть бы царю Николаю трупом еще до исхода того дня.

Затем вроде успокоился. Видимо, потому, что в своих скитаниях неожиданно увлекся наукой. Именно на этой стезе он и трудился вот уже почти двести лет. Был ассистентом у Пирогова, Мечникова, Менделеева и Павлова (которому даже открылся).

А в семнадцатом вновь вспомнил прошлое: забросил свою частную клинику в Петрограде и примкнул к «взбунтовавшейся черни», как тогда считал оскорбленный в лучших чувствах Бобров.

Впрочем, многие из Ночного Народа тогда пошли в услужение к новой власти, как до того служили князьям и царям.

Но Северьян не стал чекистом, как кое-кто, и вообще не лез в политику, а, как сам говорил, «стал двигать советскую науку». По слухам, по совету Северьяна Чижинский даже пробовал совершить неслыханную в истории рода Неспящих попытку – договориться с властью с открытым забралом. Бобров в это, впрочем, не верил – всему же есть границы!

С новой властью у Лютоборова не очень заладилось. И в Минской тюрьме перед самой войной он как «враг народа» побывал, но сбежал за день до вынесения смертного приговора и за два дня до начала войны, а потом еще полтора года скитался по оккупированной территории, кормясь случайными немцами и полицаями.

И после войны чуть не пострадал за «безродный космополитизм». И с позором был изгнан с факультета биохимии как «приверженец буржуазной лженауки».

Затем вступил в конфликт с парочкой академиков и три года пребывал в почетной отставке на кафедре в Ташкенте, где инсценировал свою гибель в горах, чтобы появиться во Владивостоке с чистыми документами провинциального врача, решившего поступить в местную аспирантуру.

1991 год застал его в должности заместителя директора одного хитрого секретного НИИ, откуда он и ушел на пенсию, заявив вернувшему брату, что ему все надоело и теперь он намерен прожить, сколько ему еще осталось, не вмешиваясь в дела этого безумного мира. Купил хутор на Рязанщине (Бобров помог деньгами), развел пчел и жил, кажется, в свое удовольствие, избегая общества вампиров, хотя мог вполне претендовать на место в Совете.