Алексей Гравицкий - Анабиоз
Я сшиб девчонку в длинном броске, увлекая за собой вниз по лестнице. Рискуя переломать кости и ей и себе, охая и матерясь.
Мы скатились по ступенькам метра на два, и я кое-как сумел замедлить падение. Остановились.
Я встал, чувствуя, как прихрамываю на левую ногу. Помог подняться обалдевшей, исцарапанной девчонке. Обернулся.
Бугай очухался от промаха и уже подбежал к лестнице.
Не уйдем сейчас — порвут.
Я рывком привлек Марту к себе и прошипел ей в ухо:
— Сама пойдешь или помочь?
— Э, Глебушка… — начала она.
— Ясно. Помогу.
Я жестко взял ее за руку и так дернул за собой, что думал, сустав не выдержит.
Сустав выдержал. Не выдержали нервы.
Марта завизжала. Уши заложило мгновенно и наглухо.
Я проволок голосящую и брыкающуюся девчонку до конца лестницы и пинком отправил в ослепительный свет. Перед тем, как исчезнуть в яркой вспышке, эта коза извернулась и умудрилась влепить мне пощечину. Получилось не прицельно, но звонко и обидно.
— Ах ты засранка! — выдохнул я и, держась за горящую щеку, бросился следом.
Первозданный свет мгновенно заполнил все вокруг. Он принял меня. Просто, без лишних вопросов, как старого знакомого.
Свет уже знал меня.
ГЛАВА 10
Зверь
— Спятил?
Я сделал еще один шаг, остановился и открыл глаза. Свет остался за спиной.
Впереди, за развязкой, маячил Зубовский бульвар, вправо с эстакады убегала Остоженка. А прямо передо мной сидела на растрескавшемся асфальте Марта.
— Осёл!
Я молча протянул руку, но она поднялась сама, даже не заметив предложенную помощь.
— Идиот!
— У меня не начинается, — усмехнулся я себе под нос, вспомнив фразочку из той жизни, которой уже никогда не будет.
— Чего не начинается? — совершенно искренне не поняла Марта. Видимо, ее поколение культивировало уже другие флэш-мультики.
— Ничего не начинается, — отмахнулся я.
— Идиот, — уже спокойнее констатировала Марта.
Засранка. Как будто у меня было время готовить ее неокрепшую психику к проходу сквозь стену. Или полагалось разрешения спросить?
Сзади взревело. Протяжно, дико, страшно. Я рефлекторно дернулся в сторону. Что-то ощутимо толкнуло в плечо, и я едва удержался на ногах. Мимо, продолжая орать, пролетел бугай и растянулся на асфальте.
Твою мать! Я отпрыгнул, хватая за руку упирающуюся Марту, и поволок девчонку в сторону. Но тревога оказалась ложной: бугай был один. Компания его осталась где-то там, на набережной, за границей слоя.
— Суки! — рявкнул мужик так, словно ему отрезали пальцы по одному. Затем ввинтил еще пару ласковых.
Сегодня день вежливости, не иначе. Я остановился. Девчонка вывернулась, строптиво выдернула руку. Мужик поднялся на колени, но так и не встал. Продолжил орать. Разобрать в его воплях что-то, кроме сквернословия, было невозможно, но в голосе звучало столько боли, отчаяния и страха, что мне сделалось не по себе.
— Ты предпочла бы с ними остаться? — спросил я тихо.
Марта презрительно фыркнула: мол, хоть бы и так, ты мне не папа, чтоб за меня решать. Правда, вслух ничего не сказала.
Мужик, наконец, притих. Он больше не орал, только подвывал тихо, как побитая собака. Жалко и испуганно.
— Суки-и-и-и…
Марта шагнула ближе. Я напрягся. Интересно, это любопытство, протест или то и другое вместе взятое?
— Эй, дядя, сука только я. Он кобель.
Бугай дернулся и завертел головой. Его широко распахнутые глаза слепо таращились по сторонам — взгляд прошел мимо девчонки, даже не задержавшись на ней. Да он же не видит ни черта!
— Он слепой, — подтвердила мою догадку Марта, отступая назад.
Мужик попытался подняться, но передумал, так и остался стоять на коленях. Затянул отчаянно, раскачиваясь туда-сюда:
— Суки-и-и…
Бугай, еще несколько минут назад готовый убивать, а теперь стоящий на коленях и ноющий, как обиженный ребенок, выглядел жутковато. Пугала молниеносность, с которой все произошло. Секунда — и человек сломлен. Но как?
— Он ведь зрячий был, — пробормотала Марта. — Может, это камень?
— Какой камень? — не понял я. Догадка вертелась рядом, казалось, вот-вот уцеплю.
— Макиавелли, не тупи. Я ему булыжником в башку попала. Может, там центр какой в мозгах повредился?
Нет, не центр. Я зацепил ускользающую мысль и поглядел на девчонку.
— Ты глаза закрывала?
Марта заморгала часто-часто. Сзади продолжал скулить бугай — он будто и не слышал нас, охваченный горем и страхом. Я мог его понять: в одно мгновение лишиться зрения это должно быть страшно.
— Когда сквозь стену шла, глаза закрывала?
— Хочешь сказать, его стена ослепила?
Я не стал вдаваться в риторику. Хочу сказать? Да нет, не хочу. Сейчас это казалось мне очевидным. А проверить догадку можно только на практике: открыть глаза и шагнуть в стену. Но проверять меня не тянуло.
— Идем, — сказал я и зашагал вперед к эстакаде.
— Погоди, — окликнула Марта.
Я остановился, посмотрел на девчонку.
— А этот? — кивнула она на бугая.
— А этот пять минут назад был готов тебя изнасиловать, убить и сожрать.
Марта поежилась.
— Сожрать? Не преувеличивай.
Девчонка. Такая самостоятельная, такая находчивая. А ничего еще не поняла. Играет в свои нитки и не понимает, насколько все серьезно. С другой стороны, может, в этом ее счастье?
У нее на глазах не забивали человека ломом, не сносили топором башню, не шептали на ухо жарко и бешено «я тридцать лет не трахался, брат…»
Я тряхнул головой.
— В любом случае, этот дядя сделал бы тебе бо-бо. И твои месячные его бы вряд ли остановили.
Девчонка открыла рот, хотела что-то ответить, но я не стал слушать. Развернулся и пошел к Зубовскому бульвару. Догонит.
Сзади зашлепали шаги. Снова заорал притихший было бугай. Наверное, мужик понял, что остается один, в своей личной темноте.
Вопил он отчаянно, матерно.
Марта догнала, зашагала рядом. Временами она со смешанным чувством оглядывалась назад.
— Тебе его не жалко? — спросила, наконец.
Я мотнул головой.
— А ты злой, Глебушка.
Последняя фраза прозвучала странно. В ней было не то осуждение, не то удивление. Она от меня этого явно не ждала. А чего ждала? Что я возьму слепого озверелого урода, который и в прошлой жизни быдлом был, а теперь и вовсе с катушек сорвался, пожалею, приласкаю и потащу за собой в светлое будущее? Но ведь это же бред…
Я осекся. От этой мысли в груди екнуло. А ведь несколько дней назад я бы пожалел и потащил. Если б Борис позволил. А если бы не позволил, а он не сделал бы этого ни за какие плюшки, я, должно быть, смотрел бы на него так, как сейчас смотрит на меня Марта.
Стоп. К черту самокопание. И без морального аспекта есть о чем подумать. Вот, к примеру, о слепом бугае. Интересно, прозреет, или совсем ослеп? И что именно его ослепило? Вспышка света, или у стены есть какие-то недоступные пониманию свойства? Что он видел, когда вошел с открытыми глазами в свет? И какого черта он вообще туда сунулся? Ведь явно не собирался? На адреналине? Или просто споткнулся неудачно?
— Неуютно идти без нитки, — снова нарушила тишину Марта, сбивая с мысли. — Как-то это непривычно. И вообще, здесь что-то не так.
— Привыкнешь, — не глядя бросил я.
В одном девчонка права: что-то не так. Да я и не сомневался, что так оно и случится. У меня уже было достаточно опыта, чтобы не ждать от нового слоя ничего хорошего. Но что именно здесь сломалось, вывернулось наизнанку — я пока понять не мог.
Скулеж бугая затих в отдалении. Эстакада приблизилась, нависла темным, побитым временем монстром. Я поднырнул под нее, выскочил на Зубовский… И замер. Вот оно!
Садовое кольцо, насколько хватало глаз, было совершенно пустым. Ни людей, ни машин. Ничего! Уже обыденных ржавых остовов не виднелось и на развязке, под эстакадой. Но там это не так бросалось в глаза, давая лишь легкое ощущение чего-то непривычного. Здесь же не замечать отсутствие машин было уже невозможно.
Рядом присвистнула Марта.
Я оглянулся. На Крымском мосту, за дрожащим золотистым светом, торчали ржавые, побитые автомобили. Высился влетевший в ограждение автобус. Тянулись пустые полосы, огороженные пластиковыми конусами. Бежала по асфальту кишка кабеля.
Все это было там, за стеной. А здесь — пустота. Будто какая-то фея взмахнула волшебной палочкой, превратив весь транспорт в тыквы, которые успешно сгнили за тридцать лет.
— А где все?
Девчонка дала петуха, ее совавшийся голос эхом разнесся по пустому пространству, отражаясь от фасадов мертвых домов. Растительности здесь практически не было. Сквозь трещины в асфальте пробивалась лишь трава.
И ни одной машины. И ни единой живой души! Ни собаки, ни крысы, ни голубя, ни человека.
