Николай Мороз - Найти и исполнить
Стас перебежал площадь, миновал закрытую станцию метро и оказался на Чистопрудном бульваре, услышал далеко впереди голоса и взял правее, ближе к ограде и проезжей части. Проскользнул в темноте мимо укрытой под деревьями зенитки с расчетом в количестве трех человек и побежал дальше вдоль покрытых тонкой коркой льда прудов. Маршрут сложился на ходу, длинный и окольный, но соваться в темные кривые переулки Стас не рискнул. В тех лабиринтах с непривычки он до утра проплутает, да и запросто можно нарваться на такие приключения, что сам навстречу патрулю побежишь. Вот и пошел, как привык, как знал, ноги точно сами несли по знакомому и в то же время чужому городу, пустому, тихому и беспощадному – одна промашка, один неверный шаг, и не вспомнит никто, что жил на свете такой Стас Кондратьев.
Он бежал почти без передышки, останавливался, шел быстрым шагом, переводя на ходу дух, и прислушивался, смотрел в темноту впереди и по сторонам, провожая каждую тень. И два раза, уже на Покровском, успел вовремя убраться в сторону, нырнул в просвет между домами и пропустил мимо сначала грузовик, прущий точно по центру проезжей части, а потом и патруль, трех молчаливых сосредоточенных бойцов и командира, что шел последним. Его и Стаса разделяли метра полтора, Стас перестал дышать, влип в стену и не сводил глаз с темной фигуры, что чуть замешкалась перед входом в «ущелье», точно раздумывая, а не посмотреть ли, что там внутри. Но и только, отвернулась, пошла дальше, Стас выждал, пока не стихнут шаги, и побежал к реке. Ледяная тяжелая вода плескалась о гранит набережной, ветер мигом выдул из одежды остатки тепла. Стас запахнул пальто и посмотрел по сторонам, потом вперед, но лишь для очистки совести. Ничего не видно, ничего и никого, в небе, на воде и земле ни души, «люфтваффе» на вечерок взяло передышку, или временно отложило налет, поступившись хваленой немецкой пунктуальностью. Стас постоял еще, глядя на темные, едва различимые на фоне ночи силуэты домов за рекой, на зажатый между ними купол церкви, прислушался, но плеск воды глушил все прочие звуки. «Она ушла очень давно, у нее было много времени», – мысль подхлестнула, и Стас пошел на мост. Положеньице было препоганым, он тут все равно что в ловушке, если заметят – ни единого шанса уйти, если только в воду прыгать и вплавь к тому берегу грести. А высоты здесь будет метров семь или восемь, прыгнуть – верный способ с жизнью попрощаться, а если и выживешь, то ледяная вода вмиг доконает, сам не заметишь, как на дно пойдешь…
Стас добежал до первой опоры освещения, встал за ней как несколько дней назад, и принялся всматриваться в густую тьму перед собой. Постоял так с минуту, соображая, что бы это значило, отлип от столба, подошел, протянул руку. Мост перекрывали сваренные из обрезков рельсов три гигантских противотанковых ежа, и дальше, насколько Стас мог видеть в темноте, громоздились еще несколько, расставленных рядами. Стас петлял между ними, пригибался, пролезал под мокрыми стальными махинами, и скоро оказался на другом берегу реки. Здесь дело пошло быстрее, все закоулки, что прошел тогда с Катериной, Стас запомнил хорошо, и скоро оказался в районе Ордынки. Перебежал ее, снова пустую, темную, но живую, снова из-за наглухо закрытых окон он слышал голоса людей и даже чувствовал запах дыма, точно где-то неподалеку жгли костер или топили печку. Но не задержался, ушел в сторону низких бесконечных бараков и сараев, петлял между ними и все задирал голову, высматривая памятный ориентир. Увидел знакомые церковные купола со спиленными крестами и выдохнул – все, он, считай, на месте, и есть шанс успеть, в этот раз он не опоздал.
Бараки разошлись, за ними через улицу тянулась череда двухэтажных каменных домов постройки восемьсот лохматого года. Стас помнил их и по «прошлой» жизни, купеческие хоромы давно надстроили, перестроили, изуродовали, превратив в торговые центры и нагромоздив сверху и по бокам лишних этажей и флигелей, дабы ни один миллиметр ценнейшей земли в центре города не пустовал, а приносил деньги. Церковь без крестов осталась справа, Стас помнил и ажурную ограду между осыпавшихся кирпичных столбиков, и узкий тротуар вдоль нее, и что до сушкинской усадьбы оттуда рукой подать, две-три минуты даже не бегом, быстрым шагом. Он и побежал, чувствуя, как колотится сердце, как в висках стучит кровь, разгоняясь быстрее от одной только мысли, что он снова не успеет, снова не хватит минуты, что опоздает, как опоздала «скорая» три года назад…
Выскочил из лаза между бараками, пересек улицу и нарвался в тот же миг, не сразу и понял, что за черная тень с мешком или узлом в руках мчится на него. Как только не столкнулись – уму не постижимо, разошлись в сантиметрах друг от друга, Стас шарахнулся вбок, попал одной ногой в придорожную канаву, доверху засыпанную листьями да еще и с железками на дне, свалился на мокрую жухлую траву, едва не врезавшись макушкой в стену, приподнялся и упал обратно.
По улице бежали уже двое, молча и тяжело дыша, оглядывались на бегу, сапоги грохотали над самой головой. Стас откатился к стене, пополз вдоль нее почти до угла дома, да там и застыл, не решаясь поднять головы. Эти двое были не одиноки, их догоняли человека три или четыре, они разошлись по улице цепью, выкрикивали приказ остановиться. «Патруль». Стас вжался в траву под домом, старался не шевелиться, не дышать, зажмурился, когда рядом грянул выстрел, и один из тех двоих грохнулся на мостовую. Покатилось что-то со звоном, рассыпалось, второй заметался рядом, нагнулся подхватить поклажу, рванулся бежать, заорал коротко и свалился, получив удар прикладом «мосинки» в живот, а потом по темени. Рухнул молча, не то, что второй, поймавший в ногу пулю: он орал без передышки, пока его били сразу трое, потом хрипел и отплевывался, уже сидя спиной к стене, в паре метров от Стаса. Патрульные волокли второго, тихого и спокойного, с его головы слетела кепка, осталась на мостовой. Швырнули рядом, тот промычал что-то, приподнялся над травой, но бойцы на него точно и внимания не обращали. Невысокий человек в шинели и фуражке прошел меж ними, несколько мгновений смотрел на раненого, стонавшего в голос, и сказал, не оборачиваясь:
– Приказ Сталина все слышали? Исполнять. – Он отступил в сторону, потянулся к кобуре на ремне.
Бойцы топтались напротив пленников, перешептывались, потом один, самый мелкий из всех вскинул «мосинку», но вместо того, чтобы выстрелить, ударил лежащего на земле штыком. А выдернуть не смог, отшатнулся, бросил оружие и едва отшатнулся к стене, Стасу показалось, что тот шепчет молитву.
Остальные попятились от воющего на траве человека, командир с матюками выдрал из кобуры пистолет и выстрелил два раза.
– Исполнять! – проорал он, не выпуская из рук оружие, и крик того, что у стены, пропал в выстрелах. Ветер донес облачко пороховой гари и едкого дыма, Стас лежал ничком и боялся выдохнуть лишний раз, чтобы не выдать себя. Рядом, в нескольких метрах, лежали двое расстрелянных, а в голове крутилось некстати, что, по русскому обычаю, бог троицу любит.
А командир глухо распоряжался уже на дороге, что-то тяжело звенело, слышались шаги и голоса, потом донесся звук двигателя. Стас приподнялся на траве, увидел, как к дому подъезжает грузовик, едет очень медленно, рядом с кабиной со стороны водителя идет один из бойцов, тот самый, мелкий, винтовку он несет в руке. Командир вышел на дорогу, машина остановилась, водитель выскочил на мостовую.
– Грузи, – послышался приказ, бойцы подняли убитых и потащили их к машине. Водитель забегал, заметался между машиной и бойцами с их жутким грузом.
– На Ваганьково отвезешь, – услышал Стас, – скажешь, что мародеров расстреляли, там знают, куда их…
– Да только оттуда, – лепетал водитель, коротышка в ватнике и сапогах. – Два раза останавливали, мне документы сдавать надо. Другого найдите…
Командир отвернулся, проследил, как убитых складывают в кузов, и пошел дальше по тротуару вдоль старых купеческих домов, бойцы догнали его, сгинули в темноте. Водитель матюкнулся, сплюнул себе под ноги, сел в кабину, развернулся, и уехал в другую сторону.
Стас лежал в траве, пока не стихли звук двигателя и шаги патрульных, поднялся на ноги, постоял немного, приходя в себя. Судя по всему, он был единственным свидетелем расстрела без суда и следствия, вокруг снова ни души, и снова тихо. Пока тихо, и незачем ждать очередного окрика, выстрела или «по приказу Верховного Главнокомандующего…»
Стас побежал вслед грузовику, свернул, потом еще раз, и наконец впереди и справа замаячили в темноте белые стены сушкинского дома. Стас пересек улицу, перемахнул через ограду, продрался через кусты, добежал до кованой лавки под липами и остановился, переводя дух. Стены дома белеют в темноте, окна черны, что-то постукивает на крыше, поблизости никого, дверь закрыта, на крыльце шуршат прихваченные морозцем листья. Стас постоял немного, присмотрелся, прислушался и побежал к крыльцу, взялся за могучую ручку, потянул на себя… и передумал. Тихо войти не получится, грохнет она так, что купидоны с потолка осыпятся, а это нам ни к чему. Не купидоны, в смысле, а толпа разбуженных посреди ночи граждан, а если не толпа, то уж двое-трое бдительных одиночек точно высунутся посмотреть, кто там ходит. И где Катерина, если она уже в доме. «Вернись и закончи…», – мысль подхлестнула, Стас сбежал с крыльца, пересек дорожку, где тогда стояла «эмка», пошел вдоль стены дома, повернул, остановился, поднял голову.
