Ник Перумов - Череп на рукаве

Всего этого добилась узкая группа людей, которых по-прежнему называли «умеренными». И возглавлял их мой достойный батюшка. Бывший глава «непримиримых». Ему тогда было немногим меньше, чем мне сейчас. И я уже был на свете.

Но к творившемуся со мной это никакого отношения не имело.

— Что ж, отец, — я как можно более независимо пожал плечами. — Ты совершаешь ошибку, но… Я докажу тебе, что я лучший сын, чем ты — отец. Давай бумаги. Я всё подпишу.

— Не здесь, — прошипел он, тяжело и исподлобья глядя на меня. — Не здесь. В Деловой Палате. Завтра. В присутствии положенных законом свидетелей. Чтобы всё как полагается зарегистрировать. Так что обратной дороги тебе не будет. Майорат отныне и навсегда закрепляется за Георгием и его потомками. Он хороший сын и настоящий русский человек. Не то что… — отец скривился.

Я видел, как Георгий вздрогнул и ещё сильнее вжал голову в плечи. Да, он прирождённый коммерсант, настоящий знаток всего морехозяйства, окончил, как и я, биологический факультет нашего университета, а сейчас вдобавок получает степень в Деловом Администрировании. Но мы с ним всегда были в прекрасных отношениях. Он младше меня всего на год, в детстве, всем на удивление, мы никогда не ссорились, всегда играли вместе и всё делили пополам — кроме девушек. Тут наши вкусы решительно разошлись. Я любил длинноногих блондинок, Георгий — пышных брюнеток…

— Иди, — сказал отец. — Иди… только крест фамильный сними.

— Папа! — не выдержали разом и Света и Лена.

— Молчать! — гаркнул на них отец. — Ничего не понимаете, сороки! Какой он после этого православный!

— Сестрички… не злите его, — я медленно расстёгивал ворот. — Пусть будет, как он хочет. Всё равно я от нашей веры не отступался, и Господь Вседержитель в том свидетель. А какой крест носить… право слово, неважно.

Я положил золотой крестик на край стола. Больше мне здесь делать нечего. Те немногие вещи, которые я хотел бы сохранить, уже спрятаны в надёжном месте. Об остальном я не заботился. Книги разве что… но их, в конце концов, можно и новые купить.

— Прощайте, — сказал я, повернулся и пошёл к дверям.

Только тут Танюшка позволила себе зарыдать в полный голос.

Вербовочный пункт располагался, естественно, в самом центре Нового Севастополя. Прямо через площадь от Городской Думы и канцелярии городского головы. Раньше там стояла старая больница, самая первая из всех, построенных на Новом Крыму. Имперцы больницу взорвали, отгрохали вместо неё за городом громадный госпитальный комплекс, а на площади появился «Штаб гарнизона Вооружённых Сил Империи, планета Новый Крым». На фронтоне раскинул крылья хищный одноглавый орёл, сидящий на римском лавровом венке, внутри которого вставало солнце. Само здание имперцы отстроили из монументального красноватого гранита, на отполированных поверхностях сверкали блики покачивающихся на ветру оранжевых фонарей. Вперёд выпирали мощные контрфорсы, узкие окна, словно бойницы, подозрительно косились на окружающие дома, далеко не столь же ухоженные, чистые и отполированные.

Напротив, через площадь, наискось от кафедрального собора святого благоверного князя Александра Невского стояло здание городских Думы и Управы. С двуглавым орлом на фронтоне и бело-сине-красным триколором. На груди орла — щит со вставшим на дыбы медведем. А на крыльях — гербы поменьше: Георгий Победоносец со змеем, «Погоня» Руси Белой и трезубец-сокол Рюриковичей — от Руси Малой.

Я привычно перекрестился на кресты собора и поскорее отвёл взгляд.

Как же мало у нас осталось. Страшно подумать. От великой некогда нации и Империи — Российской, само собой, — протянувшейся одно время от Одера до Юкона, от Новой Земли до туркестанских гор, — только и уберегли после всех потрясений и бурь — эту одну-единственную планетку. Есть, конечно, ещё пара — Славутич и Вольный Дон, но там человеку лучше даже и вообще не жить. Ни растительности, ни воды. Одни рудники. И народу там раз в сто меньше, чем у нас.

Конечно, можно сказать, планета ведь всяко больше, чем одна шестая часть суши, но дело-то в том, что сейчас одна планета, даже такая «курортная», как Новый Крым, — это всё равно как одна оставшаяся от России губерния, к примеру, Таврида…

Всё, всё растеряли. И остановились на самом последнем рубеже, за которым только пропасть, и неважно уже, как погибать — от вражеской пули или сорвавшись в бездну.

Остановились. И какое-то время даже стояли, не гнулись, не кланялись пулям. Были свободны. Были сами по себе. Были — до тех пор, пока из пепла Смуты не поднялась новая империя, гнусаво провозгласившая: Gott mit uns[1].

И наш последний рубеж пал.

Конечно, кое-кто сражается до сих пор. Десятка два отдалённых и бедных планет, где обосновались либо особо фанатичные секты, либо столь безумные националисты, что даже имперцы сочли за лучшее пока бороться с ними маркой, а не пулей, вводя экономические санкции и отгораживаясь торговыми барьерами и таможенными пошлинами. Не так давно одна из «неприсоединившихся» запросила пощады и внесла в имперский сенат прошение о принятии её в состав.

Само собой, была немедленно принята. Остальные пока держались.

… Я вспоминал. Хороший момент для воспоминаний. Словно это было вчера. Мне тринадцать лет, и нам прислали высочайше одобренные учебники. В том числе и по истории. Империя с некоторых пор была очень озабочена унификацией «воспитательного процесса», все, разумеется, во имя «уменьшения центробежных тенденций». Нам тоже прислали. Целый транспорт школьных учебников. Единая программа. Единые «идеологические ориентиры». Единое воспитание. Единая человеческая раса. Единая Империя, которая, само собой, юбер аллеc!

Я до сих пор помню брезгливую усмешку нашей учительницы истории, Нины Степановны. Мы не слишком почтительно звали её за глаза Степанидой, а она обижалась. В школе, где она работала до того, как перейти в нашу сто восемьдесят пятую, её ласково именовали Ниночкой. Она держала красивую, блестящую множеством красок и лакированной обложкой книгу словно какое-то мерзкое насекомое, к примеру помоечного таракана. Или, скажем, дохлую крысу. Тоже, соответственно, помоечную.

Она молча стояла перед нашим классом, и никто, даже неугомонный Пашка Константинов, не рискнул не то что зашептаться с соседом, но и даже вздохнуть.

— Ребята, — негромко сказала Нина Степановна, не отрывая взгляда от книги. — Мы с вами ещё не изучали всерьёз Отечественную войну. Мы должны были заняться этим только через два года, в девятом классе Но я вижу, что начинать придётся прямо сейчас. То, что сказано в этой книге, — неправда. Большая ложь. Книгу написали наши враги. Они хотят, чтобы вы выросли… послушными. А мы, русские, послушными никогда не были. Тут много лжи, в этой книге. Многое искусно спрятано. Многое вам будет не найти самим. К сожалению, стандартные тесты вам придётся сдавать именно по этим учебникам. Так что зубрить всё равно придётся. Но это даже хорошо. Мы начнём изучать новый предмет. Историю правды.